Молодой-красивый

      — Ты без желтухи своей московской, кто таков-то будешь? — вопрос был скорее в ночь, и Козлов устало выдохнул к небесам.       Диалог как-то сразу не задался нынешним днем, и Кольцов увязался хвостом, докучая, что, дескать, полиция местная глаз не разует: глядит, вроде, в оба, да не видит вот ничерта.       — Ну, как кто, — Максим смущенно улыбнулся, оглядываясь через плечо. — Простой парень из Москвы. Молодой, красивый.       — Слушай, молодой-красивый, отъебись от меня.       Капитан вынул сигарету из пачки, помял меж подушечками пальцев и сунул обратно. Он понимал, конечно, что рыло его протокольное здесь, в округе на два квадрата, в круглосуточной смене, но и ночь уже с лихвой по пяткам прошлась, и сделать сейчас он не мог ничерта. Прильнуть к баранке: до дому бы доползти. Эта хтонь заболотная все силы сосала изо дня в день — одним пивом дела не исправить. Утро вечера мудренее, к тому же, и он объявил официально: на сегодня, мол, все. Что у него — пять часов — пересменка.       — Слушай, командир, — Максим продолжал тащиться почти по пятам, запинался на тех же ветвях, что запинался Козлов. — Вот ты за фамильярность что-то лечишь, а сам на личности переходишь. Не по-людски это как-то.       Тело впереди него вкопалось, и Кольцов чуть ли не клюнул в чужую фуражку. Капитан обвел взглядом своего — не по воле — компаньона.       — А много ты у нас людей видел? — он усмехнулся по-своему так, неприятно. — «По-людски».       И по улыбке было даже не понять, про глушь он эту говаривал или Россию в сущности. Максим задумался: в Москве-то людей точно не сыщешь. Другое — не быть самому же козлом. А, Козлов?       — Чего? — названный обернулся вновь, не дойдя двух шагов до уазика: Макс подхватил его за рукав уставного бушлата.       Капитан аккуратно взглянул на чужую руку, поднял к его лицу — лишь — глаза исподлобья. Со стороны посмотреть — пороховая бочка. Чуть пошатнется — прощай и уазик, и Макс, и последний отлипнул плавно. Держал на секунду бы дольше — точно сорвался. Кинулся бы собакой дворовой, и черт свидетель, что на службе. Все в радужке отражалось карих его бессовестных глаз. Но Макс продолжал дразнить. И на фразу «не трогать» выдал по-умному:       — Сам же сказал, пересменка. Не при исполнении уже, капитан! — и рукав его снова одернул на себя, мол, могу и делаю, и, не будь то бушлат, прощупал чужой напряг — тогда, авось, отстал бы.       — Ты меня либо отпускаешь, — Козлов старательно выговаривал буквы, чувствуя, как адреналин уже поддал в кровь, — и валишь домой, либо я за себя не ручаюсь.       Злоба уже захмелела, и закружилась голова, свело шею где-то у самого подбородка. Нельзя на ночь глядя ему по Мудьюге этой поганой шастать — нервов столько не наберешь. Свалились же на голову, мать твою, москвичи.       — Ты давай, базарь на равных, — у Макса ухмылка вот эта глупая, никогда не поймешь тон диалога, — морда ментовская.       Он шутливо, как думал, стрельнул глазками и похлопал собеседника по плечу. Совсем не старался слова выбирать.       Но, не успел он пролепетать что-то вроде «Айм сори фор май инглиш», у Козлова сорвало башню впервые, казалось, за год. Москвичи москвичами, только вот этот поперек горла сидел уже, балабол хренов. Он толкнул в чужое плечо и стал наступать горой. Макс попятился и запнулся, захихикал на нервах, бубня что-то вроде «Харе». Так и грохнулся задом на по-ночи сырую почву. Козлов оголил пистолет, и у Макса сердце ухнуло в пятки. С другой стороны, допизделся.       — Так, сейчас повторяешь за мной, — капитан осветился с тыла зеленоватым далеким светом, фуражка вот эта горела нимбом святого, и Максим почти уверовал в бредни Денисовы о религиозной подоплеке: а что еще делать, когда тычут стволом в лицо, и грань между жизнью и смертью истончилась в пыль. — Повторяй, «Я, Кольцов Максим…» как по батюшке? Насрать. «Приношу глубочайшие извинения за оскорбление чести… и достоинства капитана Козлова М.А.», — самозванный покрутил вальяжно дулом у чужого носа и задышал тяжело.       Слова у Макса срывались с губ дрожащих надрывисто, он держал перепачканные травой руки у головы и задницей чувствовал, как земля обдавала холодом, прямо до позвонков. М.А. же оглядывался больше по сторонам, стараясь успокоиться, и плевать он, вот честно, хотел на эти извинения. Данный перформанс, скорее, для поучения был. Ибо нехуй. Когда Макс промямлил последнюю тчк, Козлов кивнул одобрительно, поджав губы, и вытащил все-таки сигарету. Развернул, чуть подбросив, ствол дулом к себе и…       Щелчок.       Из пистолета показался синий огонек, от которого кэп прикурил. Он сделал две тяжки подряд, закрывая следом карман за нырнувшей в него пачкой, и снова сфокусировал взгляд на изумленном Максиме.       — Эт че такое? — на его лице читался полнейший аут и доля злобы.       — Что? А, это, — кэп покрутил в руке игрушку с надменным прищуром. — Не табельным же я в морду твою тыкать буду. Молодую-красивую.       Козлов развернулся к машине, убирая и ствол тот подальше в карман. Навалился на руль и уехал, глотая рычанием мотора последнюю фразу в спину.       — Капитан, бля!