Цветок, вмороженный во льды

Девичий смех утопал в шорохе брюзгливых шепотков. Изредка меж давящих стен скрипучих и гнусавых голосов пробивался настырным ростком младенческий лепет. Эти два диссонанса были самыми неразличимыми, но, тем не менее, именно они более всего раздражали паству. Они и их источники — молодая мать, деревенщина, и ее беспокойное чадо, которому от роду едва ли был год. Но Доума всем своим существом цеплялся только за эти, такие новые и непривычные звуки. Прихожан, чей серый гул напоминал жужжание потревоженных ос, он уже наслушался. А вот с появлением этой парочки бесконечные проповеди будто бы стали чуть повеселее. В первую очередь потому, что рой свирепых насекомых, готовых кинуться на свежее мясо, слегка притихал, стоило лишь Иноске ни с того ни с сего разреветься. Тогда Доума брал его на руки, и ребенок тут же успокаивался, а на Котоху уже в гробовой тишине жалами летел строй острозаточенных, завистливых взоров. Демона это, безусловно, забавляло. Какие же люди слабоумные и жадные до внимания. Но еще веселее было после такого курьеза обращаться к очередному исповедующемуся, прерванному бесцеремонной детской истерикой, с просьбой продолжать. Обычно не продолжал никто. Человечишки мямлили, пытались связать "до" и "после", а потом будто и вовсе забывали, о чем шла речь, и их проблема тут же испарялась, хотя до этого песня самолюбия и жалости к себе лилась густым болотным потоком. В каком-то смысле, Доума был даже благодарен этому вечно голодному мальчишке. Количество "работы" стало стремительно сокращаться, потому что Иноске плакал часто. Даже чересчур. Котоху радужноглазый всегда сажал рядом с собой, а она с сыном не расставалась ни на мгновение. После внезапного покровительства Милостивого основателя девчонке в храме подозрительно часто стали мелькать дети постояльцев. Прихожанки начали беременеть одна за другой. Похоже, все надеялись снискать такую же благосклонность настоятеля, как и "счастливица Котоха". Доума сначала удивлялся, а затем нашел в этом огромнейшую выгоду. Еще никогда он не получал столько сытной, питательной девичьей плоти в самом соку. Количество беременных сократилось так же резко, как и возросло. Те женщины, которые стали приходить со своими выводками, тоже куда-то бесследно исчезли. Напрасно мужья пытались искать их по соседним селениям и в лесу. А Милостивый основатель, как всегда, остался не у дел. Одного не понимали все эти идиотки — Доума не питал любви ни к детям, ни к их родительницам. Котоху он держал при себе, потому что... Ну, она была смешная. На этом, пожалуй, все. От ее прожорливого сынка Доума избавился бы с радостью и давно, но уж больно не хотелось "портить" девчонку. Ведь тогда она "сломается", перестанет петь, смеяться и улыбаться. Если для счастья ей нужна всего лишь маленькая переносная печка, поглощающая молоко литрами и разражающаяся громовым плачем в самые неподходящие моменты, то демон готов был потерпеть. Котоха была добродушна и отзывчива, но бесконечно бестолкова и непригодна ни к какой работе. Доума пытался пристроить ее на кухню, в сад, даже к полотеркам, но везде эта неумеха умудрялась наделать проблем, после которых старшие чуть ли не на коленях умоляли блондина забрать Хашибиру и держать где-нибудь подальше от всего хрупкого и ценного. Разбить невероятно дорогой китайский керамический сервиз семьи настоятеля (реликвию, между прочим, которую когда-то выторговал сам отец Доумы); испортить половину запасов продуктов для прихожан, поставив их в шкаф, где хранилась крысиная отрава; помыть кафельные полы мыльным раствором, из-за чего на них чуть не убилась вся проходящая на исповедь паства; потоптаться по очень редким рододендронам и заразить почти весь сад повиликой, брошенной на здоровую клумбу во время прополки — все это Котоха успела натворить только за одну неделю. Впрочем, потери не расстроили хозяина. Сервиз этот ему опостылел даже во времена смертной жизни, а теперь он и вовсе покрывался пылью времен, яд однозначно добавил "вкуса" в еду последователей, каток тоже получился феерическим зрелищем. Ну а на цветник ему вообще было плевать — его развели только по прихоти уже давно покойной матушки. Больше его удручал сам факт криворукости Котохи. На кухне у нее был идеальный шанс брать столько молока для Иноске, сколько ей никогда не выделяли даже по поручению самого демона. Чванливые служительницы всегда отливали такие мизерные дозы, будто отрывали от собственной груди, хотя все они были матерями, а некоторые и не единожды, и не могли не знать, сколько нужно ребенку и его растущему годовалому организму. Одновременно каждая начала страдать склерозом, пакостя Котохе и после бессовестно оправдываясь на ковре блондина самыми нелепыми отговорками. Угрожать было не в стиле Доумы, но глядя на эти довольные, сытые, обвисшие рожи, он натягивал улыбку из последних сил. А затем особо наглых находили в лесу с обморожением всего тела. И не только зимой. Может, именно потому Котоху и избивали свекровь с мужем? Доума долго размышлял над этим. Для нищенки из глухой деревни странно быть белоручкой, он не понимал этого. Видимо, не понимали и они. Но это все равно не оправдывало их в его глазах. Девочка, может, и не была хозяйственной, но упорства ей было не занимать. А еще у нее были очень красивые глаза, которые становились еще очаровательнее, когда она виновато опускала их, хлопая необычайно длинными, густыми ресницами, за что мужчина был готов простить ей и дурацкую утварь, и испорченный сад, и множество других оплошностей. Да подожги она весь этот чертов храм со всем его вечно ноющим содержимым, он бы лишь укоризненно улыбнулся и погладил ее по головке, только бы она не расплакалась. Нет, храм — это уж слишком радикально. Но все прочее — ерунда. Демон с нетерпением ждал часа, когда родственнички, в поисках своей сбежавшей невестки и жены, попадут в культ. А они обязательно доберутся и до сюда. И уж тогда-то... Доума тщательно планировал разнообразные расправы, одна казалась ему лучше другой (а вместе с тем росла и их изощренность), и в конце концов он решил, что будет действовать по ситуации. В любом случае, итог один. Котоха будет отмщена. Поняв, что путной работницы из девчонки не выйдет то ли в силу ее глупости, то ли неуклюжести, то ли желания помочь со всем и сразу, оборачивающегося тотальной разрухой, мужчина решил оставить Хашибиру в качестве элемента декора. Адекватного объяснения он этому не придумал, но этого и не требовалось: решения главы культа принимались последователями, как данность. Хоть это и не уменьшало количества гадких сплетен и злобных косых взглядов, обращенных, как всегда, только к Котохе. Второй Высший справлялся с этим, как и со всеми прочими неприятностями — стирал неугодных из жизни храма. И снова никто ни о чем не догадывался. Мужчине всегда было интересно, как люди оправдывали и чем объясняли пропажи. Позже он узнал, что особо ярые фанатики практиковали ритуальные самоубийства во славу "главы и культа Вечного Рая", хотя таких обязательств он через свои учения не транслировал никогда. А тех, кого отыскать так и не получилось, считали "избранными", "спасенными" и "возвысившимися", якобы забранными самими небесами в свою обитель не только духовно, но и физически. Что ж, тем же лучше. Получается, Доума не наживал себе проблем, а только укреплял силу и статус своего культа. Одно только печалило: истреблял-то он самую гниль, погань и чернь, а для остальных они оказывались самыми лучшими, самыми одухотворенными, примером для подражания... Именно поэтому он стал все чаще заострять внимание только на Котохе. Удивительная в своей детской наивности, она, сидя буквально по левую руку хозяина, не ударилась в веру. Она вообще понимала, где находилась? Для нее это место было чем-то вроде сказочного дворца со злыми слугами и идеально-благодушным, сердобольным Доумой, которого она воспринимала больше как равного ей друга, чем недоступную святыню. Это и подкупало. Похоже, все его заумные речи были настолько непонятны ей, что она и не слушала ни одну из его проповедей. А по окончанию всегда недоумевала, о чем можно так долго разговаривать. Прихожан она тоже воспринимала больше как "гостей" и "приятелей" блондина, которые, почему-то, никак не хотели подружиться и с ней. Но сказка не могла длиться бы вечно. Глядя на молодую, цветущую Котоху, демон задумывался о скоротечности человеческой жизни. Только он сможет существовать вечно, или, по крайней мере, столько, сколько отмерит ему господин Кибуцуджи. Но ранг Второй Высшей Луны уже позволил ему перейти вековой рубеж, и меняться ничего не собиралось. Так что Доуме придется наблюдать лично за увяданием прекрасного цветка. А это было совсем не весело. Конечно, на смену Котохе придет другая любимица, как было и до нее. Религия, которую основал еще отец Доумы, тоже наверняка не без влияния кого-то из своих предков, не корила за грехи, не признавала богов и прочих главенствующих фигур (кроме самих основателей культа) и не призывала к аскезам. Наоборот, ее целью было познание самого себя методом отсутствия ограничений и преодоления всех болей прошлого. Именно поэтому люди и приходили на бесконечные исповеди — настоятель "помогал" забрать все негативные эмоции, прощал ошибки, да еще и поощрял любые, даже самые низкие, помыслы. Только приноси какие-нибудь дары и подношения, а это не такая уж и большая цена за вседозволенность. И именно поэтому культ и носил название "Вечный Рай" — ведь он и правда был Раем для всех, кто искал любые способы заступить за пределы общепринятой морали. Блудить и чрезмерствовать — плохо, но в храме ведь Милостивый основатель, и он поучал, что все люди достойны лучшего еще задолго до смерти... И если все делать только под сенью этого самого храма, то никто и не узнает... При этом, что-то вроде правила "Относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе" в разговорах то и дело мелькало, но уж больно у этой заповеди были размытые границы, так что про нее благополучно забывали в пылу искушений. Вот и "достопочтенные" дамы не стеснялись выказывать своих чувств и намерений даже в отношении главы. Отец Доумы, великий похабник, повеса и просто любитель женщин, даже при своих неказистости и наличии жены регулярно менял пассий, за что и поплатился своей бездарной жизнью, убитый руками собственной супруги. У Доумы жены не было, а место фаворитки настоятеля осталось и с тех пор никогда не пустовало, но утешение в этом он находил едва ли. Девы из кожи вон лезли, стараясь угодить радужноглазому. И все проповеди слушали с видом, будто изнемогали от экстаза, заучивая каждую фразу наизусть, и в плотских утехах демонстрировали прыть и бесстыдство обитательниц Квартала Красных фонарей, и одевались по последней моде, хотя тут некоторые оригинальничали, надеясь привлечь мужчину заграничными нарядами и фривольным бельем. Для Доумы все это было интересно только в качестве опыта. И опыт этот показывал, что все девицы рано или поздно становились кривым зеркальным отражением самого Доумы, наивно полагая, что это превращало их в его "вторую половину". Котоха была в своем собственном мире, что с его сектой никак не граничил, носила одно-единственное замызганное, залатанное кимоно, и в постели всегда была снизу, все такая же неуклюжая и неповоротливая, а порой будто и вовсе не замечала ухаживаний и намеков Доумы, ссылаясь на Иноске, который "ну никак не мог уснуть без мамы", хотя наевшийся мальчуган мог сопеть все ночи напролет. И все еще считала его другом. Может, она и была чуточку влюблена в него, но выражала это разительно отлично от остальных. Как-то неуловимо тонко и удивительно элегантно. Вот уж странно. Деревенская девочка, не отличающаяся манерами, переплюнула всех своих предшественниц в том, в чем не могла даже тягаться с ними. В чем именно? Да во всем. Доума понимал это, оттого и хотел сохранить этот до безумия простой, но восхитительный цветок. Безгрешную лилию в прорве шипастых роз, напыщенных гладиолусов и самодовольных георгин. Хотя Котоху можно было сравнить и с одуванчиком, и с колокольчиком, и с ромашкой... Всем самым неприметным, не имеющим веса и цены, но только не для него. Глава культа, даже при всем своем величии, умел видеть красоту в мелочах. Но какой же самый верный способ сохранить цветок? Вморозить его во льды. Именно этой мыслью и руководствовался демон, в очередной раз подзывая Хашибиру поговорить. — Скажи, милая моя, тебе ведь нравится в храме? И девчонка льнула к его руке, как хрупкая лоза, пытающаяся обвиться об ограду. — Конечно, Доума-сама. — И ты бы хотела тут остаться? — Так долго, сколько вы позволите, Доума-сама. Этих слов было вполне достаточно, чтобы он окончательно уверился в своем решении. Он не просто хотел, чтобы она осталась. Он хотел, чтобы она стала частью его дома. Такой, с которой будут считаться, не смея больше смотреть на нее сверху вниз. Она должна стать по-настоящему равной ему. — Тогда приходи сегодня ночью в мои покои, и мы это обсудим. Котоха растерянно моргала. Бедняжка привыкла к тому, что в его спальне разговоры велись недолгие и всегда вели к одному. Вот и опять подумала о том же. — Знаете, я... — Нет-нет, дорогая, на этот раз мы просто поболтаем. Устроим небольшие посиделки. Если хочешь, можешь взять и Иноске. Пусть поспит на моем футоне. Такая идея, похоже, Котоху заинтересовала и даже очень обрадовала. — Хорошо, Доума-сама, мы придем! "Мы". Какую же неприятную дрожь вызывало это слово. Для Доумы не было никаких "их", была только Котоха. И теперь она, сама того не зная, собственноручно исключит одно лишнее составное из условия. И Доума стал ждать.

***

Свет масляной лампы танцевал с тенями в такт вкрадчивых движений Доумы и незатейливых — Котохи. Отличием Хашибиры от всех прочих жертв было то, что она шла к пропасти добровольно. Демон сомневался, что его чары на нее действовали. Он пригласил ее поговорить, вот она и пришла. Святая простота, какая она есть. Если бы только еще эта святость существовала. Если боги так добры, то от чего такая невинная душа, как Котоха, претерпела столько терзаний? Если б не ее отчаяние, противоречащее высшей воле и чудом приведшее ее в храм, то скорее всего, она бы и сгинула в том промозглом доме, мерзкой лачуге где-то в глуши. Забитая насмерть, похороненная, будто вшивая псина, без имени и почестей, удостоенная лишь плевка в могилу. Это ли называют судьбой? Доума дал ей все и мог дать еще больше. Выходит, он даже не наравне с богами, а куда важнее. Какой бог мог одарить смертное создание вечными и полнящимися жизнью, силой и красотой? А если и мог, то почему не делал? Отчего люди угасали, слабели и превращались в ничто? Грош цена таким богам. Мелочные и корыстные, они ничем не отличались от человеческих отродий. Доума изучил и собрал достаточно информации о тех, в кого верили не только местные, но и иностранцы. И что же? О каких справедливости и всепрощении можно было говорить, когда все божества, как один, оказывались мстительными и расчетливыми гадами, думающими, в первую очередь, только о себе? На земле нет ничего святого так же, как и на небесах. Доума благороден. Ему не жалко было поделиться той благостью, что он имел сам. Но бездумно наделять каждого бедолагу своей мощью он не спешил. Прихожане находили каждый свой Рай в стенах его культа. Но ограниченный нижайшими потребностями. Кто-то хотел еды, кто-то — телесных услад, кто-то — денег или пару удобных знакомств. А Котоха... Эта девчонка носила свой Рай с собой. Всегда. Ноющий и орущий, уросящий и капризный. Ей не нужно было другого. Да и этот-то, по мнению Доумы, был совсем не нужен. Такой цветок, как она, был прекрасен в своей исключительности, а придаток только тянул из нее все жизненные соки и совсем не красил юный бутон. Но ничего. Скоро все будет так, как до́лжно. Доума милосерден. Он нашел идеальную кандидатуру для пропуска в вечное счастье. Натерпевшаяся и не ропщущая, Хашибира была настоящим его отражением. Так, по крайней мере, думал сам радужноглазый. Тишина в комнате начинала затягиваться. Сопение спящего Иноске уже раздражало. Котоха бегала глазами по стенам, не решаясь первой завести разговор. Но и демону не требовались слова. В одно мгновение он переметнулся от одного угла футона к другому, за спину девушки, обхватив ее за шею рукой. Глупышка даже опомниться не успела, как в ее висок воткнулся острый коготь. Она смогла только пикнуть, прежде чем в появившуюся рану влился поток ледяной крови. От истошного вопля мальчишка проснулся и дополнил композицию материнских мук своим ревом. Страдания Котохи были музыкой для ушей Высшей Луны. Такая чистая, такой звонкий и искренний плач. А на лице ее застыла самая прекрасная маска боли, какую он только видел. А повидал он их множество. Глаза широко раскрыты, рот, теперь уже зажатый его широкой ладонью, в окружении тонких губ, напрягся в немом крике — девчонку парализовало. На пушистых ресницах, слипшихся от слез, висела одинокая капелька. На коже проступили мелкие морщинки, Хашибира будто постарела на десяток лет, даже в волосах от первобытного животного ужаса, кажется, появился иней седины. Но все это пропадет после обращения и уже никогда не будет беспокоить ее вечно младую красу. Тело постепенно оттаивало. Плоть становилась мягкой и упругой, но вместе с этим приобретала гранитную прочность. Седина исчезла, копна шелковистых угольных волос стала еще гуще и приобрела легкое салатовое свечение, такого же цвета оказались и концы прядей. Глаза несколько раз моргнули и явили хищные вертикальные зрачки. В ладонь мужчины впилась пара клыков, что вовсе не заставило отдернуть ее, а лишь ласково переместить на щеку девушки. Живой румянец растворился, но это лишь делало белизну ее кожи еще заметнее, еще притягательнее. Итак, Котоха справилась. Она приняла кровь прародителя демонов, а господин Кибуцуджи — ее. И проснулась жажда. Блондин наблюдал такую картину не в первый раз. Прошлым самым ярким воспоминанием были зарезанный мальчик и обгоревшая до угольков девочка, которые, едва получив второй шанс, превратились в маленьких зверят, алчущих лишь одного: крови. Настоящей, теплой, человеческой. После них были и другие, но всех уничтожили Охотники. Только Шестая Высшая Луна и осталась жить да здравствовать в Квартале удовольствий. Голод новообращенных был большой проблемой. В таком состоянии они и правда больше походили на животных. Неразумных, диких, безрассудных. Их рефлексы были на высшем уровне, но сила и разум никак не граничили, из-за чего новенькие часто оказывались уязвимыми даже перед низкоранговыми Истребителями. Старшие демоны, смирившие слепое желание есть и уже раскрывшие свой потенциал, не всегда отличались этим звериным чутьем и реакцией, но зато мыслили здраво и не лезли в драку с одними лишь когтями и клыками наголо. Котоха рвала, вернее, рвалась наружу, и металась, но крепкие руки хозяина держали ее мертвой хваткой. Утробный рык, бешено выпученные глаза, слюни, конвульсии. Видеть девчонку такой было... странно. Конечно, он и не ожидал того, что после обращения она чинно сядет рядом и попросит блюдце крови. Ничего удивительного. Совсем. Первичный голод нужно было утолить, а у Доумы, так уж вышло, не было заранее заготовлено ни одного свежего трупа. Но в комнате кроме них был и еще кое-кто. Иноске уже давно перестал плакать в голос и, настороженный происходящим, лишь тихонько хныкал. Кажется, ребенок понимал, что мама никуда не делась. Но почему же она не поет? Почему не ласкает его? Почему рычит, как злая дворовая собака? Почему стало так холодно? Мальчик кряхтя перевернулся, и это заставило Хашибиру притихнуть. Обнадеженный тем, что страшные звуки закончились, он поднимал голову, пытаясь в полумраке найти мать. То, как он выгибал шею и шатался даже лежа, опираясь на свои слабые ручонки, напоминало Доуме птенца, выглядывающего из гнезда в поисках улетевшего родителя. И демон разжал пальцы. Молнией темный силуэт пролетел у него перед носом, и вот фигура Котохи зависла над младенцем. Радужноглазый не препятствовал. Он с интересом наблюдал, затаив дыхание. Еще никогда он не чувствовал такого любопытства. Все его внимание было приковано к парочке на татами. Кажется, он даже чувствовал то, как его душа трепетала. Но от чего? Он ждал этого момента. Он подстроил его. Он не думал, что это и вправду произойдет. Он готов был поклясться, что хотел взять немного человечины из своего личного хранилища, но напрочь забыл в предвкушении. Но, кажется, и это тоже вовсе не было случайностью. Он уже запутался в своей собственной лжи и просто ждал неизбежного. Котоха смотрела на собственного сына в упор, гипнотизируя его взглядом. Мальчонка тоже смотрел на нее и не понимал, почему родное лицо вдруг так переменилось. Он больше не чувствовал ее запаха. Ее тепла. Некто с внешностью мамы и совсем не добрыми намерениями был слишком близко. Иноске оцепенел. Демоница издала победный вой, а затем ребенок отмер и заполнил воздух спальни душераздирающим визгом. Доума увидел, как на простыни брызнуло алым, появился соответствующий металлический аромат. Мальчик заходился плачем так сильно, что начинал задыхаться, но Котоха была глуха. А ведь это был ее любимый сынок. Ее личный Рай. Она наклонила голову совсем близко, и Доума уже приготовился к возвращению тишины, но этого не последовало. Так и застыв в этом положении, девушка будто принюхивалась. Ее напряженное тело, в миллиметре от смертельного прыжка, расслабилось, и она отодвинулась. Мальчишка продолжал плакать, но уже не так рьяно из-за того, что постепенно ослабевал. Голос терял яркость, и он начал больше хрипеть, чем по-настоящему рыдать. Котоха двигала над ним головой, как кобра, с каким-то удивленным, но все еще жадным выражением лица. Резко свистнула ее ладонь, и Иноске еще раз вскрикнул из последних сил. Доума слегка отодвинулся вбок, чтобы посмотреть, и увидел линию на щеке малыша, что благодаря игре светотени казалась черной. Но он-то знал, какой у нее на самом деле цвет. И он не мог отрицать одного: после этого на губах Котохи возникла улыбка. Полюбовавшись на содеянное, она рванула к двери, а затем вылетела наружу. Демон еще некоторое время сидел неподвижно. Он знал, что необходимо было найти и увести Котоху подальше прямо сейчас, но все еще не мог переварить увиденное. Первым, что он сделал, неожиданно даже для себя, было подползти к Иноске. Мальчик уже беззвучно открывал и закрывал рот, обливаясь слезами. Под глазом и на плечах растекались бурые пятна. Не так уж все и страшно, а вопил так, будто... Нет, что-то в этом все же было. Глядя на все эти раны, Доума натурально завис. От запаха у него и самого начинали течь слюнки, но та улыбка Котохи... И самое главное: что теперь делать с мальчишкой? Такого он никак не предвидел. Черт, черт-черт-черт. Хотел убить двух зайцев, а теперь остался с одним покалеченным и другим буйствующим. Неумело замотав ребенка в простыню, словно это как-то могло помочь, мужчина оставил его и погасил свет, надеясь, что тот просто уснет. — Удачливый поганец, — процедил он сквозь зубы, но не почувствовал внутри ни злости, ни... вообще ничего. Как, впрочем, и всегда.

***

— Ох, божечки... Котоху он нашел в собственной приемной, уже грызущей чью-то конечность. Кажется, уборщик замешкался. Или намеренно ошивался тут, надеясь отыскать припрятанные драгоценности или еще что-нибудь. Ну-у-у, что ж. Все равно ему этот тип никогда не нравился. И ковер... и подушки... В глазах Хашибиры больше не было жажды. Она удовлетворенно посасывала кости, запуская руки по локоть в остывающее тело через отверстие в животе. Как дитя, она плескалась в крови, сжимая то склизкую печень, то пульсирующую селезенку лишь забавы ради. Не любительница потрохов, значит. Мясо-то все обглодала без остатков. — Наелась? — ласково поинтересовался Второй Высший, присаживаясь на корточки рядом. Девчонка в ответ довольно заурчала. Ее веки блаженно трепыхались, вот-вот ее сморит сон. Да только не будет этого. Плоть просто опьянила ее, дав еще больше энергии. Спать ей больше так и не доведется. Доума знал, что сейчас разговаривать и что-то объяснять ей нет смысла. Убираться придется одному, а Котохе предстоит посидеть взаперти денька так три. Если будет себя хорошо вести, то не больше, но точно не меньше. Подняв на руки уже спокойную, блаженную Хашибиру, демон отметил, что она стала в разы тяжелее. И вовсе не от съеденного. Это все был вес ее новой кожи, защищающей ее куда пуще любой брони. Блондин хотел похвалить ее, поздравить с первой жертвой и приобретенным могуществом, да и просто в очередной раз напомнить, какой хорошей девочкой она была. Но слова застревали в горле. Что... Что это такое? Вот перед ним прекрасное, сияющее лицо Котохи, а в уме — ее звериный рык и плач Иноске. Иноске. Будь он неладен. Вот же она. Она. Его любимая, нежная, беззащитная... Детский крик. Мягкая, теплая, улыбчивая... Кровь на футоне. Приветливая, неуклюжая, глупая... Затихающее дыхание. Мысли налетали друг на друга и сталкивались со звоном. Изо рта выходило только сдавленное мычание. Почему он не мог выдавить эти жалкие, вызубренные до оскомины фразы? Он ведь говорил ей их постоянно. "Ты молодец, Котоха. Я так рад за тебя. Ты мой самый любимый цветочек". Но... Почему не получается?

***

Котоху он поместил в подвал. О его наличии сейчас не знал никто, но матушка раньше частенько засиживалась там, не в силах смотреть на измены супруга. Не потому, что ревновала из-за любви, а из-за собственной никчемности. Да, в семейные проблемы Доума был посвящен уже с раннего детства, делая вид, будто ничего не замечает. Забавно. Пока все вокруг принимали его за "гения", собственные родители держали его за дурачка. Неужели они всерьез думали, что девятилетний ребенок не в силах понять, когда брак счастливый, а когда трещит по швам, едва ли нося такое гордое наименование? Что он не видит материнских слез, десятки слоев пудры, под которыми цвели синяки, а также сальных взглядов и масляных речей отца в сторону чужих женщин? Что он не осознавал, что все их натянутые совместные ужины и прогулки были насквозь пропитаны враньем в попытках сохранить иллюзию благополучия ради хрупкого детского мирка? Чтоб эти люди, не сумевшие даже разобраться с самими собой, и пеклись о каком-то сопляке, пусть и об родном сыне? Очевидно же... нет. И их кончина ясно показывала это. Им всегда было плевать. Как вообще, при таком легкомыслии, они умудрились зачать его? Ровно таким же образом. Доума мог ручаться, что все так и было. Опрокинув бутылочку-вторую саке, папаша оказывается на очередной полюбовнице, которой так не повезло появиться именно в этот период его существования, и чье лицо опухло от слез и побоев настолько, что лишь на пьяную голову и захочется мараться об это синюшное тело. Впрочем, пьяная она уже не первый день, ведь дела идут паршиво, а идеи, чем завлечь толпу баранов, простите, прихожан, заканчиваются. Мать не сопротивляется. Видимо, отец никогда не воспринимал слово "нет". И вот то, что должно было быть актом любви, превращается в грязь, смешанную с болью и алкогольным наваждением. И грязь эта невообразимым мановением фатума породила алмаз. Похоже, только это и спасло сородичей от окончательного падения. Хотя, как стало видно уже намного позже — не спасло. Лишь чуть-чуть отсрочило. Тем не менее, культ возродился, и даже отец слегка пришел в себя. Обрадованный появлением наследника, точнее, источника невероятной прибыли, он внезапно связывает себя с той самой случайной пассией, матерью его отпрыска, священной клятвой, но потом оба горько жалеют об этом. Возможно, решение это он тоже принимал глубоко подшофе, ну а бедная женщина согласилась мгновенно и без единой мысли против: ей, невзрачной серой мыши, давшей продажному настоятелю только из безысходности, гораздо выгоднее быть его женой и совладелицей всего этого чертового гадюшника, чем никем, как и прежде. Выбора, собственно, у нее и не было. Все или ничего. Как оказалось, досталось ей "ничего" в квадрате. Несмотря на все сказки, Доума быстро разобрался, что желанным чадом он не был. На желанных никогда не смотрят с таким чувством вины в глазах. Это со стороны мамы. Отец же всегда был настолько непричастен к его жизни, что ни голоса, ни физиономии его он при всей своей цепкой памяти не сохранил. Чем больше он над этим задумывался, тем больше понимал, что просто не хотел. Часто на исповедях о`ни еще юнцом любил смотреть на красивых людей и представлять, каково было бы родиться именно их ребенком. Было бы все лучше? Так же? "Так же" в его случае означало "хуже некуда". А еще хуже быть уже просто не могло. Доума не был неблагодарным. В конце концов, дети появляются и у еще больших мразей и живут в куда большей... обреченности. Но для Доумы культ "Вечного Рая" всегда был Адом. Личным и бесконечным. Получив место в свите Кибуцуджи, он уверил себя, что не позволит никому, над кем имеет власть, пасть на такое же дно, как и его родственники. Но где он оказался в итоге сам? Пытаясь порвать порочный круг, он сделал его только крепче. Стоило ему смириться, как этот круг превратился в солнечный диск, когда появилась Котоха. И теперь, вместе с ней, он точно не допустит ошибок прошлого. Он на верном пути. На пути в холодный, темный, замшелый подвал, обросший паутиной и воспоминаниями. Последнее он поспешил стряхнуть с себя, как пыль, закрывая тяжелым железным заступом это бездонно-черное чрево, укрывая там свою самую главную ценность. Ту, за которую следовало платить человеческими жизнями. Именно этим он и собирался заняться прямо сейчас. Молодые демоны насыщаются ненадолго.

***

Хашибира, вопреки ожиданиям Второй Высшей Луны, не вышла из этого подвала спустя трое суток. Она свирепствовала так, что вся обратная сторона крышки, вылитой из чистой стали, оказалась разодрана, как бумага. Следы когтей и зубов были на всем. На бетонных стенах и полу, на старой деревянной мебели, даже на потолке и, конечно, на той самой крышке. Все вокруг было в крошке и щепках. Похоже, она стачивала клыки до самых десен, а затем, получив очередную порцию мяса и отрастив их обратно, продолжала крушить. Ее вой почти не был слышен. Почти. Последователи беспрестанно удивлялись, какой громкий и звучный нынче ветер. После недели наблюдений Доума по-серьезному начал задумываться, выдержит ли заступ. Потому он покрыл его льдом одной из мощнейших своих техник и спрятал это все под тем самым запятнанным ковром. В этой части здания людей было мало, но Котоха, похоже, чуяла добычу даже на таком расстоянии. Иноске с той самой ночи подозрительно притих. Даже исчезновение матери больше не заставляло его истерить. Демон отдал его на попечение одной из ближайших прислужниц, но с каждым днем его думы становились все более запутанными. Мальчишка выжил. Хорошо это или плохо? Верно ли было передавать его в чужие руки? Пока Котоха была там, глубоко под землей, задумываться о мелком казалось совершенно несвоевременным. Сейчас были проблемы и поважнее. Она не возвращалась в рассудок. Как же так? Сожрав десятки различных тел, отличающихся по массе, возрасту, полу и образу жизни, демоны обычно перескакивали самую низшую ступень деградировавшего одичалого зверя. Память терялась, но мозги-то на место вставали. Правда, для разных о`ни требовалось и разное количество плоти... Перебрав множество вариантов, они становились избирательными, не поглощали все подряд. Эволюционировали. Так же все работает, да? И уж Котохе жаловаться было не на что! Доума ежедневно поставлял ей горы разнообразных лакомств. Мужчин, женщин, стариков, молодежь, работяг, поэтов, дельцов, художников, доходяг, толстяков, девственниц, потаскух, брюнетов, шатенов, рябых, слепых, низких, высоких... В последние дни он уже начал доходить до безумия: высматривал жертв на форму глаз и цвет кожи, надеясь отыскать кого-то заграничного. Почему же девчонка все никак не может наесться?! Что она ищет??? Доума ума приложить не мог, в чем была его ошибка. Происходящее ставило под сомнение все его знание и понимание демонического естества. Новообращенным он тоже поначалу был не особо разборчив. Постепенно сформировалось предпочтение. Женщины. Начав все больше приобщаться именно к такому питанию, он смог занять место Шестой Высшей Луны, а затем, перейдя исключительно на девичью плоть, "дослужился" и до Второй Высшей. Он полагал, что это было ключом к процветанию. Но потом начал оглядываться на других Лун. Аказа, например, ел только тех, кто был связан с боевыми искусствами: мечников и прочих мастеров. Обывателей не трогал. А на девушках у него вообще стояло какое-то непонятное табу. При этом он был лишь на ступень ниже самого блондина. Доума все еще был твердо убежден, что именно его "диета" самая правильная, а женское мясо — самое ценное, но опыт и коллективный разум Лун показывал, что у каждого демона свой путь к совершенствованию. А еще, похоже, будущий выбор жертв как-то зависел от прошлой смертной жизни. Доума всегда быстрее находил общий язык именно с прекрасным полом, а ближе всех ему была мать. Аказа — сам бывший боец, а Даки буквально родилась в Квартале Красных фонарей, правда, особую силу ей давали почему-то не сами развратницы, а захаживающие в ее Дом самураи и особенно — их глаза. Разнообразие так разнообразие. Если бы оно еще хоть как-то помогало Котохе...

***

Тринадцатый день. Ветер стих. Пятнадцатый день. Пол в заброшенной части поместья больше не трясется. Спустившись к демонице в очередной раз с новым угощением, мужчина будто бы не нашел новых повреждений на поверхностях. Сложно это сделать уже почти в руинах, но облегчающим фактором была память Доумы, и он с точностью до часа мог сказать, какие сколы и царапины когда возникли. Память. Все о`ни расставались с ней, так как, приняв кровь Музана, перерождались в новых существ, и груз прошлого был им ни к чему. Даже приближенные лорда потеряли себя. Все, кроме Доумы. Почему только он остался белой вороной? Почему только ему выпала честь владеть этим бременем? Словно это проклятое место имело над ним больше влияния, чем сам великий прародитель. Оно держало его в клетке зубов, не позволяя перевариться. Удерживало за ниточки, пока Кибуцуджи цепью тянул на себя. Доума не боялся Пекла и инфернального огня. Тот Ад, который придумали люди, не существует. А вот его культ реален. И Котоха, прямо сейчас впившаяся в яремную вену какого-то парнишки, тоже. И тогда демон заметил кое-что. Чем младше была добыча, тем спокойнее становилась Хашибира. Даже в ее глазах, пока что очень глубоко, но начали проявляться зачатки разумности. Она все еще не разговаривала, но больше и не мычала, а также стала меньше рычать и дергаться. В движениях зародилась плавность. Занятно. Доуме не нравилась такая закономерность. Где-то на бессознательном уровне он уже все понял. Но поспешил сразу же отвлечься ликованием. Не все потеряно. Теперь-то точно три дня. Еще три дня, и храму явится новое божество. Настоящее божество.

***

Немая Котоха брела под руку со Вторым Высшим, озираясь и ухая, словно видела все в первый раз. Доума вел ее уверенно, прямо в гущу толпы. Внезапно пропавшая, а потом объявившаяся, да еще в сопровождении господина, девушка снова приковывала к себе все внимание. Но блондин добился своего. Больше на нее не смотрели, как на гнусную вошку. Лишь с опаской. Трепетом. Напряжением. Оно и немудрено. Доуме чудилось, что все его нервы разом оказались оголены и искрились от трения с его каменным спокойствием. Котоха не прятала когти и вертикальные зрачки. Он пытался ей объяснить, как, но его встретил лишь тупой взгляд и очередное бульканье вместо слов. Он держал ее ладони в своей, а зрачки трудно было разглядеть, не подойдя вплотную. Но даже на уровне ощущений Котоха больше не выглядела прежней. Она и не была прежней. Прием шел так быстро и незаметно, словно Доума вернулся на столетие назад, когда он был тем самым девятилеткой с матерью под боком. Впитывая ее тихие, горькие речи, баюкающие его бдительность, он обычно не зацикливался на пастве так сильно, как при самостоятельных аудиенциях. Он даже мог проводить слушания в пол-оборота к матушке, поглядывая на прихожан, только когда они обращались к нему лично. Наказывать его за такое своеволие никто не собирался, да и кто бы имел право? Котоха, как и прежде, не проронила ни звука. Но наглядеться на нее он все равно не мог. Когда он отворачивался к людям, то боковым зрением видел серое расплывчатое пятно. Он знал, кто сидит рядом, но все равно каждый раз внутри все по неизвестной причине замирало. Слишком было похоже на те самые дни из прошлого. Горло скрутил спазм. Демон даже не был уверен, бьется ли все еще что-то в его груди, но в одночасье там стало слишком тесно, и даже если он не чувствовал пульса, то явно ощущал крепкую нить, которая колебалась в абсолютной пустоте, оттого и каждый отклик гремел десятками расстроенных бив. Бива... Девушка-бива... Тоже весьма молчаливая персона. Вспомнив об этом, Доума повернулся к юной красавице, чтобы еще раз взглянуть на нее, и вздрогнул всем телом. На долю секунды ему показалось, что рядом все так же сидела мать. Он даже успел увидеть, с каким осуждением она смотрела на него. Редкие тонкие брови насуплены, а бесцветные губы сжаты на тощем, скуластом лике в ровную прямую линию. Пальцы сжаты до белых костяшек и лежат на коленях, а сама она вся сгорблена, склонившись почти до самой земли. Юката с нелепым узором висит мешком, но благодаря этому так хорошо заметны руки-палочки. Жилистые, как у мужчины, и всегда холодные. Нить натянулась и замерла. Котоха смотрела на него в непонятках, а ее глаза цвета молодой травы начали слабо светиться. У края рта скопилась слюна. Одна нога дрожала, словно подергивающийся хвост. Настоятель оглядел комнату. Еще целый ряд ожидающих его снисхождения. Исповеди он не останавливал никогда, даже если становилось невыносимо тошно (а по-другому, обычно, и не бывало). Даже если очередь занимала не только всю приемную, но и пол соседнего коридора. Бывали времена, когда он мог засесть здесь с утра, а освободиться только к середине ночи. Но и сейчас случай был особенный. Проговорив какие-то стандартные фразы о прощении, счастье и Рае, тем самым отпуская очередного "клиента", о`ни встал, увлекая за собой и Котоху. Последователи смотрели на них в растерянности и даже с неким возмущением. К хорошему быстро привыкаешь. Действительно, и как это так Милостивый основатель посмел взять перерыв всего лишь спустя три часа беспрерывных жалоб?! Однако выйти за пределы комнаты им так и не удалось. Почти врезавшись в Доуму, вбежал один из привратников с видом, будто нарвался на волка или медведя, не иначе. Тяжело дыша, он вперился в пол, лопоча одними губами: — Глава, там... люди... пришли... ищут... Первой мыслью почему-то стали Охотники. Но затем слуга перевел взор на Котоху. Таращился долго, прямо, неукоснительно и очень красноречиво. Но демон все равно хотел подтверждения своих догадок. — Кто же там, друг мой? — Они... назвались господином и госпожой Хашибира. Сказали, что ищут "девицу с бесстыжими зелеными зенками и младенцем". Они были очень злы и передали, что если она скрывается здесь, то ей лучше выйти прямо сейчас, или... Прежде безмолвные зрители зашушукались, кивая друг другу и на Котоху. Разговоры постепенно становились оживленнее. Возмущение сменилось злорадством. Неужели настал момент, которого все, особенно женская половина, так долго ждали? Вот и пришел конец пребыванию "гадкой девчонки" в храме. Судя по всему, склочники, всполошившие охранника, не собирались уходить ни с чем. Милостивый основатель не любит конфликты, он точно уступит... Доума осадил присутствующих одним резким поворотом. Его глаза сверкнули, а от огромной неприступной фигуры повеяло морозом. — Уважаемые братья и сестры, собрание окончено. Это снова заткнуло всем рты. Противиться никто, конечно же, не стал, хотя расходились зеваки неохотно, так и норовя задержаться и полицезреть назревающий скандал. Еще один ледяной всплеск ауры, и вскоре на месте остались лишь двое демонов и тот самый привратник. — Приведи гостей сюда и оставь нас. Раскланявшись, слуга удалился, а Доума так и остался стоять, выпав из реальности. Как в воду глядел. Вот и родственники прибежали. Хотя Котохе они были никем. Они не имели никакого права на нее и тогда, а теперь — тем более. Всплыли все идеи и планы такой желанной мести. Но судьба и правда все расставила на свои места. Второй Высший не мог лишать Котоху этого неповторимого, немного вязкого на язык удовольствия. Багряно-черного, жгучего. Так его ощущал сам блондин, и ему было даже немного завидно делить это с ней, но он знал, что так будет правильно. Это был ее час. Ее история, которая должна закончиться здесь и сейчас и ознаменовать полное перерождение. Уловив приближающиеся шаги, демоница встрепенулась. Она дернула головой, оглядываясь на Доуму как-то... радостно? и слегка изумленно. Мужчина медленно кивнул. Тут же ее лицо вновь приобрело хищное выражение, а очи засветились в полную силу. Улыбка прорезалась вместе с выдвинувшимися клыками. Шелковое полотно волос стало больше походить на колючую, грубую пряжу, поднимающуюся вихрами. Послышались голоса. Нет, не голоса. Какая-то пародия на речь. Кряхтение, похрюкивание. Сколько лет о`ни провел в бурном потоке нескончаемых смертных, а такого отвратительного, мерзостного звучания и не припоминал. Ну, все бывает в первый раз. Казалось, что прислужник вот-вот введет грязных, отекших свиней. Запах, донесшийся быстрее самих хозяев, был гнилым и тошнотворным. Для Доумы даже гора недельных трупов была бы сейчас милее. Цокот. Разум отказывался верить, что на пороге появятся человеческие лица. И они появились. Хряки в людской одежде. И в людской коже. Сухощавая старуха, подбоченясь, приковыляла первой. Огромный нос повис над губой, что выпятилась от многолетнего ворчания и настоявшегося яда, который, похоже, после пропажи Котохи некуда было и выплеснуть. Не на любимого сынка же. А вот и он. Одутловатый, но рослый увалень лет тридцати, а то и меньше, но уже светящий залысинами. Поросячьи глазки заплыли и блестели, как спирт в стакане. Несло от него ровно тем же самым. Впрочем, и маманя далеко не ушла. Хоть и тощая, как палка, а вся опухшая, и даже ее крючковатые пальцы застыли в положении, идеальном, чтобы ухватиться за горлышко бутыля. С первых же секунд они уставились на беглянку, и один их взгляд уже заставлял хотеть окунуться в воду или снег с головой, и лежать там, желая раствориться до кристалликов. Он обхватывал все тело сотней потных, жирных, липких рук, утягивая куда-то далеко и глубоко, на их первобытный уровень. Какой бы глупой Котоха ни была, но мужество однозначно имела — не повесилась в первый же день. То, что она родила Иноске от такого опарыша (хотя, от него ли, при его-то пьяных посиделках с друзьями?), было наивысшим актом жалости к этой семейке. Видимо, потому и приперлись: недотепа-невестка пусть бы хоть провалилась, коли была б одна, а вот пара будущих рабочих рук (возможно, единственных) им еще пригодится. Пьянчуги за малы́м не уследят, а значит, забрать придется обоих. — От зараза, погляди! Дома погром, а она шляется не пойми где. Небось, со всеми окрестными мужиками перекувыркалась, шалава, то-то такая взъерошенная! — проскрипела свекровка. Муж в ответ угукнул, глядя на девушку исподлобья и сжимая кулаки. Старуха была готова продолжить тираду, но Доума многозначительно кашлянул. Тут же тон переменился, став гладким, скользким, но таким неустойчивым, как лед на полынье. — Светлейший духовный наш наставник и достопочтенный глава, простите наш поздний визит, мы вовсе не хотели вас потревожить или доставить какие-либо... Демон еле сдержал гримасу отвращения. Пока стервозная ведьма растекалась в любезностях, он кое-как натянул дежурную улыбку. — Чем я могу помочь вам? — О, мы вовсе не требуем от вас вашего драгоценного внимания или благодетели... "Да никто и не собирался вам их давать." — ... мы приносим глубочайшие извинения за эту дрянь, нашу непутевую девку... "Единственная дрянь здесь — сам факт вашего существования." — ... эта блудница, греховодница, абсолютная дура... "Еще одно слово, и я не сдержусь. Прости уж, Котоха." — ... забрала нашего мальчика, нашу кровиночку... "Это ради него же вы поспособствовали пропаже молока у матери?" — ... думали, что сгинула в ночи... И ладно бы одна, но с ребенком!.. "Ах, так, значит." — ... очень жаль, что она посмела осквернить ваш святейший дом своими лапищами. Мы заберем ее и Иноске и никогда вас более не побеспокоим. Доума криво ухмыльнулся. В руке возник веер, которым он начал небрежно обмахиваться, стараясь отогнать душившую вонь. — Боюсь, это невозможно. Обе морды вытянулись, а старухина еще и слегка перекосилась. — Н-Но... Милостивый основатель, ни к чему вежливость. Не пристало ведь таким уродинам пятнать пол в вашем благочестивом обита... — В моем благочестивом обиталище точно не пристало пятнать пол ни старым сукам, ни их гнидам-сынкам. Что? Сама же сказала, вежливость ни к чему. Мозги, растворившиеся во хмелю, не нашли на это достойного ответа. Хряк наконец сообразил — и двинулся к блондину напролом. Кулачища, хоть и внушительные, болтались, как ведра, не вызывая у демона ничего, кроме презрения. Доума не пошевелил ни единым мускулом. В воздухе что-то промелькнуло, и забулдыга повалился брюхом вниз, как мешок... "мусора" — самое цензурное, что мог здесь применить о`ни. Под шеей растеклась алая пенящаяся лужа. Послышались хрипы — тщетные попытки вдохнуть. Ну точно свин. Мамаша завизжать не успела. Котоха уже стояла позади с когтистой дланью. Глотку, однако, перерезала не в первую очередь. Сначала она хорошенько проехалась по морщинистому лицу, сдирая плоть лохмотьями. Стряхивая их, она продолжала до тех пор, пока от противной рожи не осталось одно сплошное месиво. Подцепив веки кончиками ногтей, она, словно палочками для еды, вытащила оба глаза, одним хлопком ладони раздавив их затем об пол. Все это свекровка ощущала, будучи еще в сознании, что доставило Доуме злобное удовлетворение. Видимо, с Хашибирой ощущения у них были одинаковые. Он бы поступил точно так же. Пуская горлом фонтан своей проспиртованной крови, старуха осела недалеко от детины. Невестка уже не смотрела на нее. Зато на муженьке девушка отыгрывалась по-полной. Пальцы с хрустом подсохшего тростника отсоединились от фаланг, а после и обе руки были отгрызены парой мощных укусов. Кости она раздробила почти до состояния пыли. Несложно догадаться, почему. Чего только эти руки и пальцы с ней не делали и куда не толкали. Язык был вырван с корнем и разодран на мелкие клочки. Вместе с ним вылез и кусочек трахеи, и девчонка начала вытягивать ее, как трубку, но быстро потеряла интерес и переметнулась к раздутому животу. От вонзившихся когтей он с тихим свистом осел, как испорченный мячик темари. Пришла пора любимого развлечения Котохи — по-одному вытащить органы и тискать их, пока не превратятся в кашу или попросту не надоест. Когда она потянулась к гениталиям бывшего супруга, Доума вдруг решил оставить ее. — Веселись, дорогая... — пробормотал он и вышел за двери. Там он достал из кармана мундштук и закурил. Впервые за долгое время. Если точнее — впервые с появления Котохи. В памяти всплывали образы милой и доброй девочки. Поющей глупые колыбельные, плетущей дурацкие венки, качающей надоедливого молокососа. Такой пугливой, что один лишь жалкий таракан мог заставить ее кричать и лезть с ногами на стул или футон. Пахнущей цветами и выпечкой, мылом и молоком — смотря где успела учинить беспорядок. Теперь все это казалось таким же далеким, как и образы родителей. Но это... просто невозможно. С ее обращения даже трех недель не прошло. Но ощущалось совсем иначе. Он так привык видеть ее в крови, пропахшей парными внутренностями и бесконечным голодом, что та Котоха словно и не приходила тогда в его спальню. Словно она сбежала, оставив после себя лишь тень, преследующую его и всех, кто был к ней враждебен. Но он ведь не был. Он хотел для нее только всего самого лучшего. Цветок под плотным слоем льда все так же красив, но ему никогда уже не быть тем, чем он являлся прежде. Да и быть ли?.. Когда шумы стихли, Доума решился заглянуть обратно в приемную. Части "родственников" были раскиданы по всему полу, да и назвать это чем-то, кроме фарша, уже было трудно, а сама демоница лежала на подушке, свернувшись калачиком. То, как ее локоны обволакивали тело, чем-то напоминало лисий хвост. Она не съела ни капли. Даже амнезия не смогла побороть ярости и обиды, все еще теплившихся где-то за чертой проклятия Кибуцуджи. Второй Высший уже хотел облегченно выдохнуть, но вдруг заметил в углу комнаты оторванную и на удивление нетронутую голову мужа. Стеклянные глаза даже в посмертии не выражали никакой осмысленности. Животному — животная смерть. Настоятель поднял ее, разглядывая со смесью интереса и омерзения. Вдруг осознание поразило о`ни. Надеть бы на него еще целого церемониальную мантию и шляпу — и получится вылитый отец. Его отец. Наверное, все выпивохи похожи, и дело только в этом. Доума тут же отбросил голову. Заморозив Магией Крови, он без промедления раздавил ее в мелкую крошку. От остального мусора избавился так же. Сожаление было только одно. Очередной ковер в топку.

***

Время для Доумы всегда имело более длинный, весомый ход, чем для других. С его титаническим терпением и усидчивостью это не было проблемой, но с недавних пор даже его это начало тяготить. Однажды, на очередной исповеди, он неосознанно потянулся к Хашибире. Ожидал, что затянувшиеся речи замолкнут, как только в его руках окажется плаксивый мальчонка. А затем он отмер. Уже несколько месяцев он понятия не имел, что там с Иноске. Тут же промелькнула мысль: "Котоха, как же так???", и еще один удар под дых. Котохе плевать. Что-то внутри перевернулось. Тут какая-то ошибка. Она не может сидеть здесь так беспечно, когда мальчишка... где он вообще? Изначально демон передал его служанке, но за ее дальнейшие действия ручаться не мог. Он уже давно не видел его в храме. И это тоже казалось неправильным. Доума не верил самому себе: он... переживает? За Котохиного мальца? Как минимум, ему точно было неспокойно. А если на чистоту — в груди разрасталась черная дыра. До такого просто не могло дойти. Наверное, первый раз в жизни блондин сосредоточился на слушании. Он вникал, он думал, он задавал вопросы. Но всегда между делом втискивались эти тревожные ростки. Он пытался отвлечься, но не получалось, так же как и не выходило погрузиться в исповедь. Кое-как окончив прием, он побрел по коридорам. Еда не помогла, как и табак. Да что у этого гаденыша за способность такая: одинаково трепать ему нервы что отсутствием, что присутствием?! Нужно вернуть его матери. А там уже не важно, что она с ним сделает — это будет ее решением, и Доума примет любое. Но так, как сейчас, быть все не должно. Может быть только Котоха либо Котоха с Иноске. Порознь Котоха и Иноске были какой-то апорией, не вязавшейся с картиной мира радужноглазого. Ему удалось поймать ту самую слугу почти за руку, когда она покидала поместье. Как оказалось, о мальчике заботилась ее старшая дочь, правда, тому в новой семье не приглянулось, и крик стоял на весь дом практически ежедневно. Прекрасно. Такие обстоятельства обязаны вынудить ее вернуть ребенка. Но женщина сомнительно покачала головой и промолчала. Котохе она отдавать малыша не хотела. В этом, конечно, была здоровая логика: отдавать грудничка "ветреной девице, которая даже не смогла уследить за ним и дала какой-то драной кошке так искалечить его (так объяснил Доума те самые раны. Кошек в храме ни в жизнь не было, странно вообще, что поверила), да еще и пропадает непонятно где"? Уговоры и убеждения в том, что "Котоха просто неопытна", никак не действовали. Доуму это восхищало и злило одновременно. Не все потеряно с этими людьми. Но то, что с ним спорили и открыто выказывали неповиновение, было нонсенсом. Слова все чаще стали вылетать сами по себе после той злополучной ночи, так случилось и вновь. — Тогда отдай его мне. Собственный голос эхом отдавался в ушах. Это он сказал? Прислужница поклонилась. Уже через час младенец снова был здесь. Доума держал его в руках, как хрустальное изваяние. Даже старался не дышать на него. Рубцы уже сошли, но розовые следы навсегда остались впечатанными в кожу. Мальчик, увидев знакомое лицо, что-то агукнул на своем языке. Большие зеленые глаза с длинными, материнскими пушистыми ресницами были распахнуты, но что-то в них изменилось. Там поселилась тоска. Глядя в эти глаза, он будто видел Котоху. Прежнюю Котоху. Котоху, прибежавшую в разгар ночи, обманувшую смерть и павшую к его ногам. Отчаянную, но не отчаявшуюся. Вот и в детских очах тоже не было той пустоты, что отражали радужные самоцветы в глазницах самого мужчины. Он будто еще верил, что мама вернется. Наивный... Но Доума тоже верил. И это было куда наивнее. Из них двоих только он знал, что прошлого не воротить, какой бы Техникой Крови ты ни обладал. Музан Кибуцуджи, которого Вторая Высшая Луна признавал единственным богом (вернее, богоподобным) и кем-то, кто стоял даже выше его культа, владел непостижимыми возможностями. Блондин подозревал, что все способности демонов-пешек, какими бы оригинальными и редкими они ни казались, не брались из воздуха. Прародитель делил с приспешниками свою кровь, делил и само свое существо, даже если обращения проводил не лично он. Скорее всего, всеми этими силами располагал он и сам в тех или иных количествах, а вот в ком из слуг они более всего находили отклик, для того и становились персональным и единственным орудием. У самого господина приоритетом был контроль над другими о`ни. Довольно изматывающее занятие, потому он и поручил, например, управлять Крепостью бесконечности Накиме с ее магией пространства, а не делал это сам. Да и Луны были учреждены по такому же принципу. Тут, правда, ставка делалась только на везение. Из всей Дюжины чего-то стоили только Кокушибо, Аказа, сам Доума, ну и Накиме, хотя она даже не входила в их число. Еще, конечно, есть (или была) Тамае с ее дурманом, но предатели — отдельный разговор. Даки была создана просто благодаря стечению обстоятельств в виде Доуминых любопытства и скуки и тяге к красивым числам у Музана, и представляла собой (и своим братцем) полную посредственность, хотя и очень старалась, а Низшие Луны — сошки для запугивания простого народа, а также груши для битья что господином, что Истребителями. При всем уважении к Гекко-доно и Хантенгу-доно, эти двое были сомнительными помощниками. В единой цели найти Голубую Паучью Лилию они не участвовали (что, к слову, еще оправдываемо, Доума также к поискам не особо тяготел, да и у других Лун особых стремлений не наблюдалось). Гекко-то хотя бы лизоблюд, да еще и деньги приносит, пусть и прямиком лорду в карман. Рыбешка опасная, ядовитая, но относительно слабая. Его терпеть можно. А вот Четвертый Высший один стоит трех "Вечных Раев", под завязку наполненных самыми обиженными на жизнь рохлями и пессимистами, но его способность может в решающий момент оттянуть время... для чего бы то ни было. Только за счет того, что он умел, как фукурума, раскладываться на части. Была ли сила составных равна общему целому? Ну, рекрут разницу вряд ли заметит (и вообще выживет). А вот толпа Столпов, как ни крути, все равно эффективнее. Столпы. Щербатые занозы, впивающиеся глубоко под когти. Доума не считал их чем-то, достойным тряски за собственную шкуру. Особенно тех, кто был далек от Первородного Дыхания Солнца, как та цветочная девица, самонадеянно полезшая на молодую Луну. Но и не недооценивал их. Наиболее близкие к основному дыханию — пламенные мечники, а особенно Хашира, — были отдельным пунктом указаний Кибуцуджи. Пунктом на истребление. Полное и незамедлительное. А еще все эти поиски демона, устойчивого к свету дня... Интересно, обладал ли сам прародитель хотя бы крупицей такой силы и желал просто укрепить ее, заняв новое тело, подчинившее такое могущество полностью, или же тешил призрачную надежду, безумную идею фикс, на фоне нулевых результатов с лилией? Что-то тоненьким голоском, проползая между извилинами в голове, вещало о том, что Доума этого так и не узнает. А вот причины таинственно замалчивало. Но это и не Второму Высшему нужна была бессмертная марионетка. Вот если бы только он мог управлять временем... Скольких проколов он мог бы избежать. А проще всего было бы просто прикончить отца или... нет, нет, только отца. Возникнет парадокс, и он попросту не родится. Но и Котоха тогда никогда не найдет дорогу в его храм... Если он вообще существовал бы. Какая маленькая деталь, а сколько всего меняет. Что ж, раз он еще жив, значит, Демоном Времени ему все же не посчастливилось стать ни в одном из миров. Да что там говорить. Никому не повезло. Даже Кибуцуджи. Попросту нет существа, способного обуздать эту стихию. Очередное доказательство в пользу того, что и эфемерных воротил, называемых богами, не существует. Если бы они были благодушны — не было бы о`ни. Если бы они были жестоки — вымер бы человеческий род. Не может быть иного. Нельзя не держаться ни одной из сторон, когда от твоей воли зависят такие важные вещи. А потакая тем или иным, сложно остаться незамеченным. Если же они просто наблюдатели — значит, их и нет. Без единого вмешательства можно смело утверждать об этом. Иноске ненавязчиво напомнил о себе, поерзав на руках демона. Очередная перемена. Раньше бы уже начал голосить. В память врезались сцены из ночи обращения. Что тогда ударило в голову Котохе, Доума не знал. Если уж собралась действовать, то почему остановилась? О`ни все равно, кто и кем являлся им прежде. Тем более новоявленным. Может, ее отпугнул собственный запах на ребенке? Но тогда она бы не сделала того, что оставило шрам на его лице. Доума приближался к своим покоям, но ноги с каждым метром опутывала слабость. Столько мыслей. Вопросов. Сожалений. Почему он не завершил начатое Хашибирой? Почему он отдал мальчишку? Почему забрал его? Зачем он хочет вернуть его Котохе? Что мешает ему исправить все прямо сейчас? Но глядя на эти чистые, родные глаза, потерянные навсегда и воплотившиеся пусть и в нелепом, но забавном тельце, он снова ощущал внутри ту нить, заменявшую ему сердце. С чем же эта нить связывала его? Как и раньше, Иноске не вызывал у блондина никаких положительных эмоций. Но теперь его поглощало чувство болезненной ностальгии. Словно смотришь на старую, ненужную вещь, с которой связано множество воспоминаний. И вот воспоминания эти были теплыми, счастливыми... И лишь воспоминаниями. Внезапный крик раздался сзади, выстрелив в засыпающее поместье фейерверком. Завораживающим, но опасным и грозящим устроить маленький пожар. Появились встревоженные слуги и прихожане, выползая из рабочих и гостевых комнат. Доума нехотя обернулся, не испытывая ни капли интереса. А зря. Молодая женщина сидела на коленях, трясясь, вздрагивая и рыдая. К груди она прижимала какую-то тряпку. Вся сжавшись в комок, она то и дело припадала к земле, будто отвешивала поклоны, а затем начинала метаться в неистовстве. Увидев Доуму с Иноске на руках, она замерла, и во взгляде ее на секунду промелькнула радость, постепенно угасая сначала в надежду, затем растерянность, а после истлев и погаснув навсегда. — Где мое дитя??? Где... где мой малыш?.. Пожалуйста!.. Кто-то подбежал к ней, силясь успокоить и разговорить. Другие пытались вытащить из рук ткань, чтобы разглядеть. Кто-то уже ринулся на поиски. Демону даже подходить не надо было, чтобы понять, что это были детские ползунки, причем окропленные кровью. Собственно, потому и понял. Вот же досада. Теперь придется полночи разбираться, а потом еще столько же успокаивать горюющую мать, если поиски не принесут результатов. Есть ее пока не стоит. Исчезновение сначала ребенка, а затем сразу же и его родительницы, даже для местных фанатиков будет подозрительным. Но не пришлось. Доума спиной почуял ее присутствие. Шаги были неслышными, поступь осторожной, хищной. Знакомый аромат ударил в нос, но в нем изменилась какая-то нотка. Одна мельчайшая крупица изменила всю композицию, сделав ее более ощутимой и оформленной. Котоха стояла ровно, окруженная зеленоватым свечением. Гордое древо среди шелестящих кустов. Губы довольно растянулись в улыбке, а глаза хитро сузились. При этом она как-то умудрялась держать удивленный вид. — Что случилось? Вы не рады видеть меня, Доума-сама? Голос. Такой же, как и всегда. Но все равно заставил Второго Высшего остановиться в ступоре, ощущая, как все путы слабости связались где-то под коленями. Он даже не заметил, как в это время держал Иноске у груди, обхватывая одной рукой, будто пряча его. Мальчик едва слышно всхлипнул.

***

Девичьи руки уперлись в широкую мужскую грудь, впиваясь в кожу кончиками когтей. Черные локоны падали на плечи, свисая лисьими хвостами. Доума заглядывал в изумрудные очи, пытаясь понять, как они дошли до этого, но пока что рассудок проигрывал страстям. С того печального момента переполоха в культе Котоха не говорила много, но сам факт ее возвращения разума раскрывал все карты. Доума сразу начал настраивать бедную мать на то, "что не нужно расстраиваться, что бы ни случилось". Когда шум вокруг этого происшествия стих и забылся, он все же подарил скорбящей утешение... и вечность. Иноске он снова отдал, на этот раз другой прислужнице, но эта женщина была одинока и жила в храме, так что мальчишка всегда был у него на виду. Над Котохой он тоже установил неустанный надзор. Теперь каждое собрание она была рядом, ели и спали они также вместе. Правда, от всех предложенных тел Хашибира кривилась, но принимала их, хотя ее состояние снова начало меняться не в лучшую сторону. Теперь-то Доума знал, чего искала Котоха. Всегда знал. Но гнал эти мысли прочь, не позволяя им занимать себя и сейчас. Долго демоница так не протянет. Один раз вкусив настоящий источник силы, она будет искать его и дальше. Но Доума... что-нибудь придумает. Почему ему не все равно? Он и сам не так давно с радостью пополнил хранилище десятками беременных, точнее, их останками. Но ведь сами женщины и то, что еще не родилось, что лишь зреет внутри — это одно дело... Ах, нет, теперь точно все равно. Девушка ерзала у него на животе, прижавшись тонкими ножками к бокам его бедер. Если бы она еще слегка сместилась... Котоха этой ночью молча пришла в его комнату и так же молча кинулась в его объятия. Доума еще ничего сообразить не успел, как оказался легко, но настойчиво опущен на татами и прижат ее телом. Тут же их рты соприкоснулись. Признаться, демону всегда хотелось, чтобы Котоха поцеловала его первой. Он иногда игриво чмокал ее, нарочно не целясь в какую-то конкретную точку и попадая, куда придется, а после снова выпрямлялся, будто ничего и не было. За ее ступором было так весело наблюдать. В спальне она тоже не смелела и на уже прямые поцелуи в губы отвечала по-прежнему вяло, как бы он ни старался распалить ее. Хотя, разок она все-таки показала характер. Когда он попытался использовать язык, она оттолкнула его как-то чересчур грубо, стыдя и называя это "грязным". Ага, а все остальное, чем они занимались, значит, "грязным" не было. Воистину логика ее была непостижима. Но тем интереснее для блондина было узнавать, где заканчивались ее границы. И вот, наконец, его мечта сбылась. Котоха целовалась жадно, мокро, громко. Хватала его нижнюю губу зубами, оттягивала, а затем вонзала клыки. Черт, это было немного больно. Доума ответил тем же под хрипловатый стон Хашибиры. Пояс ее юката как-то сам собой расслабился, а затем и вовсе скользнул вниз. Полураспахнутые полы открывали вид на плоский живот и две манящие округлости. Стоит отметить, материнство явно пошло ей на пользу. Она была стройна и изящна, но имела завидные формы. На задние Доума тут же и примостил обе ладони, ощупывая и сжимая. Реакции не последовало. Раньше она не скидывала его руку с ягодиц, только если попросту не имела возможности, например, в разгар утех, или если ее собственные руки были сведены за спиной. Котоха имела четкие убеждения, где трогать "вообще нельзя", а где "лучше не стоит". Вообще-то, почти все ее тело попадало под вторую категорию, но груди и зад стабильно под первую. Из-за этого их прелюдии были максимально короткими, что ощущалось Второй Высшей Луной двояко. Вроде бы, он был и рад сразу переходить к главному, но с другой стороны, он слишком привык сначала разогревать партнерш... Даже если они сами прыгали к нему в кровать. Похоже, сейчас Котоху все устраивало. Устраивало и то, что его пальцы залезли под полы юката и начали скользить по телу, постепенно спихивая мешающую одежду вниз. Девушка в долгу не осталась, и ее коготки зацепили его ремень, оттянув и снова отпустив. И вот она уже сидит на нем, абсолютно нагая, как, впрочем, и он. Наверное, вспоминать, что Котоха кокетливостью прежде не отличалась, уже и не стоило. Она опустилась на него внезапно, демон даже ахнул. Котоха сверху... Доума уже давно отчаялся и бросил попытки предложить что-то интересное сразу же после первого отказа. Глупая сама не знала, чему противилась. Другие женщины молили его о такой благосклонности. Сейчас же она просто внаглую оседлала его и самозабвенно прыгала, хватаясь то за его плечи, то за грудь, то просто за футон. Доума откинул голову, втягивая воздух сквозь зубы. Ну ничего, он ей еще припомнит такую дерзость. Царапины вспыхивали лезвием пламени и тут же залечивались, что лишь добавляло моменту яркости. Когда девушка укусила его за предплечье, попав в какую-то особо чувствительную точку, Доума еле успел сдержать себя. Демоны превосходствовали над смертными. О силе, здоровье и магических способностях наслышаны были все. Но вот о другой детали узнавали либо посмертно, либо так или иначе все равно уносили это знание в могилу. О`ни-мужчины были способны контролировать свое семяизвержение. Конечно, платили они за это неспособностью оплодотворять, но кто бы в здравом разуме согласился вынашивать бесовское дитя? В последнее время произошло слишком много всего... необычного. Думать о собственной фертильности Доума сейчас не был способен в силу... обстоятельств, но все же одна малюсенькая мысль закралась в его голову. А вдруг у демона с демоном... все-таки может получиться? Кто-то вообще пробовал? Честно говоря, узнавать на личном примере не особо-то хотелось. А вдруг все же... Любопытство боролось с острым неприятием. Доуме нравилось быть особенным. Нравилось играть на границах демонических догм. Заигрывать с самой судьбой. Если он вдруг сделает нечто, о возможности чего не подозревал даже Музан, то что же случится? Его наградят? Убьют? И если Котохе удастся забеременеть и родить в ее нынешнем состоянии, то что будет с ребенком? Повторение участи Иноске? Иноске... Доума попытался вернуть разуму привычное состояние абсолютной пустоты, но продлилось оно недолго: по телу прокатилась очередная рябь удовольствия. Демон перевел взгляд на девушку, почти удивленно, словно забыв, чем они вообще тут занимаются, и увидел, как она обиженно, даже возмущенно таращится на него, двигая тазом, а затем подскакивая и резко опускаясь. Она что, всерьез пытается... заставить его кончить? Ее движения становились яростнее каждый раз, когда блондин подавлял оргазм. Это заставило его сначала замереть, а затем ухмыльнуться. Вот теперь-то он отыграется за все ночи, когда Хашибира изображала из себя полуживую рыбу. Пусть теперь потрудится. Поняв, что от текущих попыток толку нет, Котоха слезла, примостившись у ног мужчины. Она застыла на месте, заставив радужноглазого гадать, что она задумала. Девичья рука потянулась к его члену. Ах, вот оно что. Ну ладно, этим она и раньше занималась, причем вполне сносно. Доума приподнялся на локтях, готовясь получить очередную дозу блаженства. Нежные пальчики легли на пульсирующую плоть, начиная скользить вверх и вниз... Совершенно неожиданно тело словно иссек очередной удар огненной плети. — Котоха, твою ма... Доума полностью сел, в шоке глядя между ног. Конечно, никакой ужасной картины он там не обнаружил, хотя на мгновение ему показалось, будто его оскопили, но зато он ясно узрел когти, зависшие над его органом. Да сколько же раз он говорил ей убирать их!!! Девушка нисколько не стыдилась и хихикала, похоже, собираясь продолжить, но Второй Высший повернулся боком, недовольно кряхтя. — Нет уж, дорогуша. Давай-ка я сам... Вместо ответа Котоха вновь набросилась на него, подминая под себя и поворачивая на спину. В эту ночь она так и не была снизу.

***

Доума задумчиво глядел на Иноске, пока опекунша кормила того из бутылочки. Котоха снова сидела в подвале, но удерживать ее там долго явно не следовало. Хотя у блондина не было другого выбора. Спустя несколько месяцев демоница потеряла способность разговаривать и стала еще агрессивнее, чем в первые дни после обращения. Рядом с Доумой она держалась, хоть и стала уж больно дерганой. А рядом она была всегда... Думая о девчонке, настоятелю хотелось устало закрыть глаза и не открывать их, пока все не станет опять хорошо. Но ответственность за все была только на нем. Стоять так, с закрытыми глазами, он мог хоть до скончания века, что, впрочем, он и делал... Он понимал, что не давая Котохе разгуляться, он толком не давал ей жить. Он мучил ее, уподобляя вечно голодному и безумному зверю, пытаясь дрессировать ее, приманивая сочным куском ее любимого мяса, а затем вновь заставляя голодать... Но ведь... так все равно лучше. Котоха никогда не потеряет себя. Останется юной и прекрасной. И это все благодаря Доуме! И если придется всю вечность жить именно с такой Котохой, то только потому, что он так решил! Никакие небеса не были в силах дать ей эту запредельность! Небеса сотворили ее нищенкой! Смертной! Слабой! А он сделал из нее божество наравне с ним самим. Ну... на ступень ниже. Мальчишка икнул и отвернулся от молока, молча глядя в потолок. Даже не вскрикнул капризно, как раньше. Покладистый Иноске... Это казалось неправильным, но настоятель уже к этому привык. Доума поглядел вслед женщине, уносящей ребенка, чтобы приготовить его ко сну. Он мог прекратить страдания Хашибиры. И он знал, с чего начать. Но он не мог отдать Иноске. Он понял, что хранил его, словно портрет "старой" Котохи. Мальчик был ее полнейшей копией, как будто лицо девушки перенесли на детское тельце. Но больше всего выделялись те самые глаза. Глядя на них, он верил, что вот-вот послышится веселый и милый сердцу голос. Он повернется и встретится со второй парой таких же наивных добрых глаз. Он просто тешил себя иллюзиями. Как мать, верившая, что еще когда-нибудь услышит ласковые похвалы и комплименты, глядя на мертвецки пьяное тело, держа в одной руке пузырек яда, а в другой — нож. Как отец, полагающий, что от их с матушкой дурной крови появился самородок. Подойдя к подвалу, Доума встал и долго прислушивался к приглушенному шуршанию и скрежету. Если покрыть заступ ледяной коркой, то Котоха не вырвется. А ослабев со временем — уж тем более... Но нет, он не может поступить с ней так жестоко. Она ведь не заслуживает этого, верно? И Доума направился назад. Было уже поздно, но многие несчастные последователи часто ночевали в храме в силу жизненных трудностей. Недавно к ним присоединилась бедная молодая вдова с замечательным малышом. Демону не терпелось с ними познакомиться.

***

Исповедь шла уже второй час, но подозрительно тихо и вяло. Доуме даже приходилось ненавязчиво подбадривать паству завлекающими разговорами об облегчении души и прочих чудесах. Но даже перед его лицом люди нервно отмалчивались либо заговаривались, стремясь поскорее сесть назад даже без заключительного слова блондина. Действительно, все проблемы и беды стали казаться незначительными, когда в храме начали пропадать дети. А еще некоторые стали видеть кого-то, похожего на Котоху, бродящей по зданию по мере наступления темноты. Говорили, что у этого существа зеленые огни вместо глаз, а волосы шлейфом стелились по полу, при этом напоминая хвосты. Доуме удалось убедить людей, что подобные видения принесут удачу, ведь это не иначе, как некое божество посетило их культ лично. Им просто нужно молиться усерднее, и, возможно, божество услышит их и отвадит беду. Пропажу младенцев, как и прежде исчезновения беременных, свалили на появление нового преступника, орудующего в окрестностях. В этом районе было много неблагополучных семей и маргинальных личностей, и чем ближе к лесу, тем сильнее возрастало их число. Из-за этого еще больше народу стремилось укрыться в храме, что привело только к увеличению потерянных детей. Почему они никогда не видели взаимосвязь? Прошла очередная ночь жарких объятий. Доума прислушивался к собственному дыханию, чтобы не думать ни о чем другом. А думал он в последнее время только об одном. Он потерял Котоху. Он пытался воззвать к ней, но хоть ее разум и вернулся, все больше она отдалялась от прежней себя. Он прожил так уже без малого год. В вечном ожидании, будто застыв в одном дне, не живя по-настоящему. Но ведь так и должно быть. Ведь это он заковал этот цветок в лед. Кого же он на самом деле заморозил? Котоха потянулась за новым поцелуем, но внезапно Доума прервал ее. Рука просто сама вытянулась и остановилась перед лицом девушки. Второй Высший растерянно моргал, Хашибира замерла. Снова та поза напрягшейся кобры. — Котоха... — голос прорезался хрипло, но отнюдь не от страсти. — Ты все еще хочешь остаться в храме? Несколько секунд тишины, а затем демоница вальяжно развалилась на подушках, подложив руки под голову. — А кто же меня отсюда выгонит? — ухмылка снова заставила нить в его груди дернуться. Стало как-то... неприятно. Действительно, чего ей беспокоиться? Ведь все изначально для того и было затеяно. Теперь Котоха так сильно была объединена с культом, что будто и не существовала как отдельная единица. Полежав еще немного, девушка обиженно фыркнула. Когда-то Доума думал, что отдал бы бесчисленное количество ночей, чтобы завоевать Котоху, из искорки разжечь огонь в ее сердце и обучить ее премудростям плотской любви. Но сейчас, когда она была дерзка и ненасытна, его все меньше влекло к ней. Он не чувствовал в ней никакого пламени. Живого пламени. Хашибира медленно встала, накинула на себя юката и выпорхнула из комнаты. Доума закрыл глаза. Не добившись своего, она снова пошла на охоту. А наутро объявят о новой пропаже.

***

Пальцы нервно стучали по дереву трубки, а зрачки бегали по темным углам, бесцельно пытаясь выцепить в абстрактном танце пылинок хоть какое-то решение. Розовато-серый дым щекотал глотку, щипал губы, доводил до легкого удушья и исчезал в черноте комнаты, оставляя слабое острое послевкусие. Табак уже давно не помогал. У демона просто не получалось забыться и уйти из реальности хотя бы на десять минут, как раньше. Когда-то даже такой ничтожный перерыв был для него значительной передышкой и давал возможность вернуться к обязанностям в спокойствии и ясности рассудка. Ведь время для Доумы всегда имело более длинный, весомый ход, чем для других. Он понимал, что дальше так продолжаться уже просто не может. Люди в панике начали прятаться по домам, несмотря на его увещевания о том, что только в храме их ждала безопасность и "божественная опека". Ложь была его привычным инструментом, но на этот раз он не врал. По крайней мере, не во всем. По ночам в храме правда было безопаснее. Потому что Котоха охотилась снаружи. Интересно, как скоро стоит ждать Истребителей? Одну руку мужчина уже держал на оружии. Днем же он едва сдерживал нервный тик. Неумение или нежелание Хашибиры убирать зрачки и когти уже начинало раздражать его. Прежде он относился к этому, как к ее милой причуде, но теперь это становилось проблемой. И так хватало тревожности в воздухе. И если прихожане всерьез все еще не замечали ее "странностей", то лишь неким непостижимым чудом. Доума заправил трубку уже по третьему кругу и затянулся. Эффекта, кроме покалывания во рту, было мало, впрочем, это уже было привычно. Именно поэтому блондин пил и курил много — так, по наитию. Возможно, в малой надежде когда-нибудь ощутить последствия сполна, чтобы забить голову хоть чем-то. Но после обращения это стало невозможным, и о`ни просто убивал свое бесконечное время. Теперь мысли о Котохе не вызывали радостного трепета и веселого ожидания очередных неуклюжих проделок. Доума вообще старался поменьше вспоминать о ней. В груди екало, и чувства были похожи на то, что называют скорбью. Он не понимал, в чем же он допустил ошибку. Он же хотел помочь ей. Он сделал так, как для нее было лучше. Смертная Котоха хрупка, она умерла бы от любой болезни, раны или душевного потрясения. Неужели было бы правильнее наблюдать за этим? Неужели это было бы благодушнее? Но почему тогда все повернулось именно так? Почему он... просто не мог быть счастлив? У Доумы никогда не было чувств. Их убили еще столетие назад алчные и мелочные родители, посадив перед толпой таких же мелочных, слабовольных глупцов, которым легче было поплакаться ребенку, чем взять свою же судьбу в свои руки. И когда они лили горькие слезы, маленькому Доуме и правда было их жаль. Но спустя тысячи историй, пропущенных через себя, волей-неволей не будет ни удивлять, ни трогать уже ничего. Если бы радужноглазый не расстался со своими эмоциями, то вместо них лишился бы рассудка. Он и так понимал, что с ним было что-то не так. Но, по крайней мере, это его хотя бы не расстраивало. Обращение не изменило его. Общение с Высшими Лунами дало иллюзию того, что все демоны такие же, как они. А обо "вкусах" Котохи он даже не предполагал... Вот, почему то решение было так легко принимать. Кстати, он понятия не имел, где девчонка. Признаться, ему надоело вечно таскаться за ней и всегда наблюдать. Он перестал делать это по ночам, но теперь и днями не мог пересилить себя и курил в своих покоях до тех пор, пока она сама не возвращалась. На приемах они тоже не всегда сидели вместе. С этим уже давно следовало разобраться. Но ведь пока все еще было терпимо... Демон встал, подтачиваемый опасениями. Все же он не мог просто сидеть здесь. Нужно найти Хашибиру. А лучше двух. Девушки нигде не было. Ни в поместье, ни во дворе. Солнце только недавно село, но Котоха обычно не уходила так рано. Значит, она все же где-то внутри. Прислуга не видела ее. Демоница была где-то очень глубоко, в жилом помещении. Второй Высший прошел комнаты слуг, затем гостевые. Где-то за поворотом он услышал шорох и стук. Поспешив туда, он увидел свет за одними из седзи. Звуки шли оттуда. Это были покои опекунши Иноске. Бумажные створки отъехали в сторону, явив поле битвы. Увы, бедная женщина, скорее всего, сдалась без боя. Обесцвеченные глаза смотрели в сторону, пока из перерезанного горла вытекала ленивым ручейком кровь. Видимо, беда настигла ее со спины, потому что на стене была алая, разбрызганная полоса. Страдалица прошла несколько шагов и упала, судя по следу на полу. Но она тщетно укрывала что-то, пряча в складках одежды, потому что ее кимоно было изодрано вместе с кожей в клочья. Но не это было главным. Сначала Доуме показалось, что женщина была увита черными, жесткими, да еще и двигающимися веревками, но потом он понял. Это были волосы. Пять хвостов связывали ее по рукам и ногам, а еще четыре лежали рядом, и все они тянулись к другому концу комнаты. Там, спиной к трупу и Доуме, сидела фигура в зеленом. Хвосты разом зашевелились и начали уползать к хозяйке, пока не стали доходящими до поясницы волосами. Демон проглотил ком в горле, глядя в знакомый затылок. Он уже потерял достаточно времени. Вот и Магия Крови появилась. Детское кряхтение отвлекло его. Что ж, Иноске пока жив, но неизвестно, в каком состоянии. Уже не важно. Доума подошел ближе, возвышаясь над демоницей. И все-таки, почему она всегда так тянет именно с мальчишкой? — К-Котоха... Тяжело. Тела родителей не было так страшно разглядывать, а тут Хашибира, да еще и живая... Пока что. — Ты... Голова сама собой опустилась. Нить в груди стала весом в камень и больше не дрожала. Лишь давила куда-то в ребра. — Ты мой самый любимый цветочек... Она обернулась. Их взгляды встретились. Доума вздрогнул. На мгновение ему показалось, что это откликнулась прежняя Котоха. Ведь именно ей и были адресованы эти слова. Наконец-то получилось. Больше не было так туго. Девушка даже слегка улыбнулась. Ему хотелось верить, что это настоящая Котоха уверила его, что все было в порядке, и она была благодарна ему. Просвистел золотой веер. Доума отвернулся, чтобы больше не видеть эту улыбку, которая совсем не красила отрубленную, катящуюся нелепым мячиком голову.

***

Где-то внизу, под склоном, шумел бурный поток. Детская жизнь должна быть такой же. Полноводной, захватывающей. Не меняющей русло в угоду чьим-то пожеланиям. У Доумы такой не было. Его жизнь больше походила на хилый родник, пережатый валуном, где вода просачивалась между скалой и булыжником по капелькам. Какая жизнь была бы у маленького Хашибиры? Не стала ли бы она, и вовсе, лужей? Ах, да к чему это все. Философствовать сейчас совсем не хотелось, да и не время было. Еще столько всего следовало сделать. Объявить о "побеге" Котохи (что довольно просто) и начать заново вербовать народ (что куда сложнее, хоть и от корня проблемы удалось избавиться). К сожалению, Иноске в эти планы совсем не вписывался. Можно было бы найти ему очередную няньку. В конце концов, куча женщин, потерявших собственных детей, были бы только рады взять осиротевшего мальца. Но оставалась та самая апория. Иноске не мог существовать отдельно от Котохи. Только не в глазах Доумы. Да и после всего случившегося оставлять его в храме... Это казалось насмешкой над самим собой. Чертовы зеленые глаза с длиннющими пушистыми ресницами. Почему именно они? Доума благороден. Он понимал, что мальчик ни в чем не виноват. Но прости уж, Иноске, так вышло, и ты не в силах ничего изменить. Доума милосерден. Он не мог дать ребенку того, чего не имел сам, — счастья, любви, человеческого тепла, — а потому дарил ему самый щедрый подарок — вечность. Его жизнь не станет ни пересыхающим ключом, ни затхлым болотом. Она объединится с мощным потоком, бушующей стихией, и будет вечно баюкать его перекатами волн. — Ах, так жалко... Доума попытался пролить скупую слезу, но не смог. Он все еще не понимал, почему его добрые намерения обернулись так. Ему не было жаль. Он считал себя правым. Если боги и есть, то наверняка смеются над ним. Что ж, пусть посмеются теперь. Демон посмотрел в широко раскрытые глаза, снова ощутив камень в груди. Может, еще не поздно передумать? Вернуться в поместье, найти мальчику молока... Но нет. Ребенок на его руках хихикнул и состроил блондину рожицу. Доума моргнул в ответ и передразнил мальчика. Тот засмеялся. Вода шумела далеко внизу, но свежесть и брызги доходили аж до места на склоне, где стоял мужчина. Доума вдохнул мокрый воздух, рассеивая тяжесть на душе, тоже рассмеялся... ... и разжал пальцы.