1
7 января 2024 г. в 20:40
Моё любимое место в библиотеке нагло занял один мальчишка. Его по-юношески худая фигура пряталась в мундирах Академии. Совсем же незаинтересованные глазки и не поднялись со страницы толстого учебника.
Я пытался объяснить мальчишке, что у каждого здесь есть своё место. Занимать места достопримечательных старших — нарушение негласных правил. Если скажу, что первокурснику было плевать на мои нравоучения — преуменьшу, поскольку он воспринимал меня не более чем предмет интерьера.
— У тебя же совсем друзей нет, да? – раздражённо спросил тогда я, спустя пару минут монолога. – Совет от старшего: если будешь вести себя так – непременно сдохнешь в одиночестве.
Впервые за время монолога мальчишка поднял глаза. Равнодушные, они проскользнули по моему скривлённому лицу на мгновение, после чего снова вернулись на страницы учебника.
— Слева от тебя освободилось место. Садись туда и не мешай, – его голос был настолько тихим, что мне довелось прислушиваться, чтобы разобрать хотя бы часть сказанного.
«Вот же мудак!» – мнение про аль-Хайтама сложилось мгновенно. Точность суждения не поддавалась сомнению на протяжении многих лет. Совру, если скажу, что незаслуженно. Однако был ли он сущим злом? Нет-нет. У аль-Хайтама были и хорошие черты – их я попросту предпочитал игнорировать. Сам был ничуть не лучше.
В наших столкновениях мало что менялось. Разве что, они стали намеренными и инцистированными с обеих сторон. Второкурсник аль-Хайтам мало отличался от первокурсника, но одно их отделяло сильно — интерес. Каким толстым слоем цинизма и равнодушия не покройся — блеск своих глаз не скроешь. У него появилась занятная диковинка в заведомо понятном ему мире. Он робко тянулся ко мне, и на каждый жест его скупого интереса, я реагировал в тройной мере.
Только ли был научным этот интерес?
Не буду никого разочаровывать, но уже спустя пару месяцев обучения аль-Хайтама в Академии, я знал, что целуется он крайне неумело.
Я совсем не понимал, кем мы друг другу приходимся. И был не одинок в этом вопросе. Многие студенты гадали, что происходит в закрытой комнате, где наш дуэт работал — оттуда слышались и приглушенные стоны, и глухие удары книг об пол, смешанные с трёхэтажным матом, разбавленным неестественно долгими фразами, скорее похожими на предложения из эссе.
Вопрос о происходящем за дверями интересовал многих, но никто не пытался сорвать завесу тайны, будто бы понимая, что чем бы это ни было, лучше ему оставаться засекреченным.
Спорили мы не только за надёжно закрытыми дверями. Всё-таки большая часть наших своеобразных дискуссий проходила в бесконечных коридорах Академии, где и становилась местным развлечением. Цирк лицезрели даже профессора, вслушиваясь в бредни золотой молодёжи Сумеру. Лучшие студенты Академии, а собачатся между собой из-за пустяков!
Очередной концерт в один из летних деньков собрал уйму бездельников. Я любил внимание и всячески пытался его привлечь, однако в тот жаркий день, ненавистной стала каждая пара любопытных глаз. Чётко помню тот день, хотя прошло почти десятилетие. Аль-Хайтам писал научную работу про одну из царских гробниц в пустыне, и, конечно же, я имел честь увидеть это недоразумение перед общественной публикацией.
— Какая же это духота все-таки! Никто даже не поймёт, о чём ты вообще писал, – я злобно тыкнул пальцем в исписанный кусок пергамента. – Тебе нужно полностью переписать этот абзац, и лишь тогда читатель сможет уловить основную мысль.
Для красочного описания стоило бы провести метафору, но сложно подобрать её до тех слов, что использовал аль-Хайтам в своих текстах. Эту бездарность невозможно описать – нужно видеть собственными глазами.
— Научно-популярный стиль написания. Не слышал о таком? — явно с пассивной агрессией выпалил юный аль-Хайтам, обнажая спектр своих сухих эмоций лишь в моменты, когда дело касалось его компетенции.
— Как ты можешь называть это стилем! – размахивая чужой писаниной, выпалил я.
Студенты, которые просто проходили мимо, остановились, ожидая продолжения.
Хайтам резко выхватил пергамент из моих рук, жмуря в раздражение свои глаза, и явно с целью задеть меня, нарочито громко сказал:
— Может, чтобы научная подача информации лучше усваивалась, стоит пить меньше? – задел моё слабое место, говнюк. И, кажется, поняв, что это перебор всё-таки, вернулся к своей обыденной реплике. – Ну.… Или ты просто туповат.
Мы оба были невыносимы в то время: сосунки, на чьих губах ещё молоко не обсохло, а уже строящих из себя учёных. Мы думали, что море нам по колено, а на самом деле, обычные юнцы, которые море видели только на пожелтевших страницах учебников.
Реплика про чрезмерное употребление спиртного меня задела. Я не был тогда зависим, но пил больше, чем мои знакомые. Мою неприятную склонность к пьянствам мало кто замечал, но аль-Хайтам, как обычно, был исключением из всех правил.
— Что ты сказал? – тихо слетело с моих губ.
Проглатывая жгучую обиду, я попытался вернуться к своей манере, но, как у людей оно и бывает, указывать своим чувствам не вышло. Обида переросла в жгучую злость, распространившуюся где-то в грудной клетке. До этого я был лишь раздражён, и на следующий день бы повёл себя, словно ничего и не было. Бытовые конфликты учёных, что с нас взять?
Теперь же был не на шутку зол.
– И как ты такую бездарность стилем назвал? Я пытался тебя помочь, скорректировать текст перед публикацией, чтобы наш юный гений получил награду! Ты, конечно, до хрена умный тип, но если бы не я – ты бы даже возможность публикации не получил, – мои глаза злобно сощурились, и я почувствовал предательскую влагу.
Хайтам покосился на меня. Он забыл, что я знаю его слабые места не хуже, чем он мои. Публичное признание, что зарекомендовал себя гений не самостоятельно, а с помощь третьего лица. Насколько же сильно ударило это по эго?
Спустя много лет мы обсудили эту сцену, и Хайтам признался, что готов был тогда убить меня на месте.
Складка между его бровями стала сильнее. Я ненавидел этот его взгляд — он был чужим для меня в такие моменты; за его бледным лицом скрывается совсем другой, неизвестный мне человек.
— Мне никогда не была нужна твоя помощь, – почти выплёвывая яд, заявил он. – Ты сам за мной увязался, словно дворняжка.
Аль-Хайтам был нужен мне. Он вытягивал меня из той бездны, в которую после смерти отца, я сам себя и затянул. Нуждался ли он во мне в ответ? Хоть немного? Ответ на этот вопрос станет известен спустя немало времени.
– Если я тебе не нужен — ну и хорошо! Только в слезах потом не прибегай, когда твою печать не одобрят, — я хотел прикусить язык, но следующая реплика сама вырвалась из моего рта. – Ах, да, ну или трахаться не с кем будет. Кто ж кроме меня терпеть буде…
Суть сказанного дошла до меня не сразу. Коридор окатила мёртвая тишина, где-то послышались неуверенные перешёптывания. В мой мозг наконец-то поступила информация о масштабе содеянной беды.
Имел бы я тогда возможность — отрубил бы свой язык без костей. Остановившись на полуслове с экспрессивным лицом, я беспомощно посмотрел на аль-Хайтама. Его лицо покраснело от злости. Голубые глаза демонстрировали уйму эмоций.
Тогда я не воспользовался возможностью получше рассмотреть всё, и сразу отвёл взгляд. Злость его не опаливает своим огнём, она обмораживает до боли в груди.
Молчание нарушают спокойные, и от этого ещё более отвратительные слова:
– Знать тебя не хочу.
Аль-Хайтам уходит. Публика рассеивается тоже. А я, как настоящий артист погорелого театра, остаюсь.
Мой специфический рассказ дошёл только для середины, но кое-кто решил вставить пять копеек. Я люблю Сайно, он хороший слушатель, однако порой меня вымораживает.
— Плохо вериться. Ты уверен, что всё было так? – скептически генерал делает глоток пива. – Если бы кто-то семь лет назад признался в гомосексуальности, Академия стояла бы на ушах. Но я ничего не помню касательно твоей истории.
Перед тем, как обвинить Сайно в недоверии, меня опережает Тигнари:
– А ты особо интересуешься внутренней жизнью Академии? Сайно, в те времена я был тем ещё ботаником, и как раз готовил защиту диссертации, но чудесно всё помню, — пожимает плечами Тигнари, в малость обвинительном тоне, что Сайно не улавливает. — Все были на ушах, хотя недолго.
– А почему недолго? — вполне логично интересуется он.
— Это лучше тебе услышать из первых уст, – намекая на продолжение, Тигнари виновато на меня смотрит. – Продолжай, Кавех. Прости, что этот балбес тебя прервал.
Мне оно и к лучшему. Связать воедино целую историю невероятно сложно. Особенно, историю, связанную с твоими юношескими страданиями, которые теперь — нелепица, не стоящая внимания.
– Если бы я не был в завязке, то выпил бы перед следующей частью чего-то покрепче. Но, если вернутся к истории, то…
Инцидент действительно многие уже позабыли. Хотя для одного старшекурсника Кшахревара было это хуже, чем, если бы сама Селестия, упала на один из его проектов.
На парах следующего дня, я мыслил чисто логически, какой из сценариев был для меня хуже: тот, где Хайтам разозлился из-за приписывания гомосексуальной связи (даже если она была), ведь это бы привлекло к нему лишнее внимание, либо же тот вариант, где он не хотел быть связан именно со мной.
Либо же всё вместе и ничего одновременно?
Все мы знаем, что Академией руководили тогда консервативные Мудрецы, для которых малое отличие от «нормы» — страшный грех против их бога — Науки. От любви к своему полу тебя не выгонят, но репутация пострадает кардинально. Велик шанс, что тебя попросту перестанут воспринимать всерьёз: каким бы талантливым архитектором ты не был, одно из первых, что о тебе вспомнят – твоя ориентация.
Индивидуализм и свободу выражения любви лучше оставить для Мондшадта.
Люди науки робкие в делах амурных, однако, чужие отношения колышут студентов, что аж смешно! Бедная молодёжь почти живёт в Академии, не имеют развлечений — о, и держите признание, что два талантливейших студента, имеют выходящую за традиционные рамки связь.
«Великая властительница Руккхадевата, что подскажешь делать?» — тупо глядя в стенку, флегматично подумал я.
Покачав головой, я попытался вернуться в жестокую реальность. Слова препода по высшей математике проходили мимо, будто бы он говорил на другом, не ведомом мне языке, хотя все темы я понимал отменно. Пребывая в прострации, я даже не заметил, как набросал что-то больно напоминающее линии знакомого лица.
В три четверти нарисованный аль-Хайтам смотрел отстранённо в бок, пряди его волос заправлены за уши, а между бровей забавная складка.
Чёртов милашка.
Нервно смяв лист черновика, я спрятал его в карман. Ещё не хватало, чтобы кто-то узнал о склонности моих рук самостоятельно вырисовывать его надменное лицо. Отвечу на вопрос заранее: рисовал я Хайтама часто. Просто по простой причине, что его рисунки, летящие сразу же в мусорный бак, меня очень успокаивали.
Настоящая его версия, как мне казалось, поступает очень глупо. Демонстративное избегание только усугубит слухи, отшутиться станет ещё тяжелее. Хотя, с другой стороны, мне совсем этого не хотелось.
«И почему кого-то должно колыхать, кого я люблю? Мне за это, по их мнению, стыдно быть должно? — с ноткой грусти я покосился на смятый лист, на котором изображён близкий мне человек. – Но если он стыдиться меня, то и пускай. Значит, оно того и не стоит».
Наши отношения сложно даже было охарактеризовать. Совместные научные работы и встречи на студенческих мероприятиях — все наши официальные связи.
При этом только слепой бы не заметил, насколько близок был наш дуэт.
Люди с восторгом признавали, что только я мог раскрепостить безынициативного гения, подталкивая на различные авантюры.
Однако степень того, насколько мы были близки, всегда оставалась тайной.
Оглядываясь в наше студенчество, я могу уверено сказать, что всё было проще, чем я себе тогда надумал. Мы были влюблены впервые, не умели это проявлять, и являлись гордыми идиотами – это всё. Хайтам испытывал ко мне тёплую привязанность и часто проявлял заботу.
Причин думать, что он меня ненавидит — вообще не было. Да, он говнюк ещё тот, но всегда был рядом. Тем не менее, последние его слова, заедающие в голове пластинкой, сыграли со мной злую шутку.
Он никогда меня и не любил.
Мой воспалённый мозг, вместо малейшей причинно-следственной связи, решил свести всё к простому тезису. Вспоминая об этом, мне хочется дать тогдашнему себе пощёчину, и приказать просто поговорить с аль-Хайтамом. Но я этого не сделал, из-за чего потерял долгие годы, обременяя нас обоих на мучения.
Я решил, что должен вести себя равнодушно. Здороваться с ним, сотрудничать в научных целях, и вести себя так, словно два года нашей связи — пустой звук.
Получалось ли у меня? Нет.
История о нашем совместном исследовании про древние руны и лингвистику печально известна для всех тогдашних студентов. Аль-Хайтам удалил своё имя из работы. Я разорвал свой экземпляр в клочья, утверждая, что жалею о нашем знакомстве.
Все уверенно считают, что достигшие пика разногласия во время проекта — причина нашей последующей вражды. Мол, близкие друзья разошлись в морали. Но, они правы только отчасти, причина родилась намного раньше, проект — просто логичная кульминация. А также, повод заявить общественности, что наш дуэт мёртв.
Возвращаясь к ответу на вопрос. Историю с неуместной репликой забыли по причине, что спустя пару дней всем стало известно, что я проявляю интерес к миловидной даме, известной своими работами в области астрологии.
Да, это был сучий поступок, сделанный исключительно на зло.
Я ожидал вставных реплик от Сайно, но он молчал, пытаясь подобрать корректные слова. Обычно, он тот тип людей, что сначала говорит — уже потом думает. Я удивлён. Изливать свою душу странно. Дни это прошедшие, и уже не хватают меня за живое, но от тени сожаления не скрыться.
— Вот оно как… — единственное, что сказал генерал.
Бедняга забыл даже долить себе пива. Настолько внимательно слушает мою историю. Смотрит пристально, будто стоит мне утаить что-то — издержка его профессии заставит выложить все карты на стол.
— Даже не скажешь, что я мудак?
Сайно отрицательно качает головой.
— Не скажу. Виновных искать, смысла нет, — серьёзно заявляет он. — Интересно бы услышать эту историю из уст самого аль-Хайтама.
Сейчас я очень завидую Сайно и Тигнари. Пока они пьют тёмное пиво, мне удосужились хлебать яблочный сок. Если Хайтам узнает (а он непременно это сделал бы), что в мой рот попала хоть капля спиртного — шкуру с меня стащит. Комментировать эту историю на трезвую голову невыносимо больно.
— Он не любит об этом говорить, — я устало вздыхаю. — Пару раз пытался.… Но именно этот отрезок он обсуждать отказывается. И не представляю, что тогда творилось в его голове.
— Как по мне, его мысли очевидны, — говорит Тигнари.
— Очевидны? — я почти поперхнулся своим соком. — Я догадываюсь, что он примерно чувствовал, но связать это во внятный рассказ явно не смогу.
Тигнари качает головой.
— Ворошить прошлое, конечно, не по моей специальности, но аль-Хайтам нуждался в тебе тогда ещё больше, чем ты в нём. Ты знаешь его историю намного лучше, чем я. Родителей у него нет, бабушка мертва, ни с кем не общался и вовсе, пока не повстречал тебя. Он хотел наладить всё, просто соответствующие навыки коммуникации у него отсутствовали. Но увидев, что ты «забыл его» — попросту обиделся. Подумал, что это ты никогда и не любил его.
Я отрешённо смотрю на Тигнари. Точнее, в светлую стенку бара, и вместо неё вижу юного аль-Хайтама. Бездомного котёнка, которого я сначала приручил, показал ласку и любовь, а потом, вспомнив, что кот — всё ещё хищник, самолично и выкинул на улицу.
— Ты прав. Как и всегда. Я был идиотом, — я совсем не весело усмехаюсь.
Сайно и Тигнари переглядываются между собой.
— Ты не идиот. Прошлое — это прошлое. На нём нельзя зацикливаться. Стоит думать о настоящем, — генерал отрицательно качает головой.
— Да, правда. Кавех, прости, не стоило мне влезать со своими рассуждениями.
— А мне вообще начинать расспрашивать.
Смотрю на ребят с удивлением. Их взгляд комично обеспокоенный, что заставляет меня чуть-чуть улыбнуться. Куда более искренне. Люди, которым ты, правда, интересен, они готовы принять твои прошлые поступки — настоящее сокровище, которым я теперь владею.
— Вы чего, в самом деле? Мне давно стоило рассказать обо всём. Не чужие же люди, — я мотаю головой, как бы извиняясь за мимолётное уныние. — Тем более, мы подошли к заключительной части.
Оба улыбаются мне, не желая перебивать.
После проекта наши взаимоотношения дошли своего пика. Два гения, что разошлись в мировоззрениях — не редкий случай для Академии, однако каждый ощущал, что за нами стоит что-то куда более обстоятельное. Наши столкновения заканчивались демонстративным пренебрежением или молчанием.
Аль-Хайтам, точно как черепаха, спрятался в свой панцирь, и даже смотреть на меня не желал. Делал вид, будто мы незнакомы. Я отвечал тем же.
Я знал всё о его любимых книгах; о том, что он добавляет в свой мятный чай ложку сахара, но одна с половиной — для него много; о его плохой привычке грызть ногти; о том, что в сне он бормочет на нескольких языках; и даже о лилиях, что он приносит на могилу бабушки.
Разве можно знать столько о незнакомце?
В подобной обстановке студенческие годы и ушли. Душевные терзания не помешали мне стать лучшим выпускником последних годов. Часть рассказа о том, как я работал в бюро, а потом открыл собственное дело — лучше пропущу. Ничего интересного там нет, кроме моего разочарования в рынке, работой по пятнадцать часов и радикализма учёных.
Проще говоря: увидел всё то, к чему мой инфантильный взгляд на мир не был готов, и очки-сердечки начинали трещать.
Стоило посетить свадьбу матери в другом регионе — на меня накатило ужасное одиночество. Я и так перерабатывал знатно, но теперь это переходило все рамки. Либо сидел за чертежами до рассвета, либо напивался до беспамятства — делал всё, только бы не чувствовать пустоту собственного дома. Никто меня не ждал. Мои идеалы горели на праведном огне прагматизма.
В подобном духе, произошла и известная вам ситуация, связанная с постройкой Алькасар-сарая. Случайность, связанная с зоной Увядания, что меня и погубила. Я умолял Дори дать мне закончить этот провальный проект — он был искусством, ради которого, я и стал архитектором. Важнее, чем житейские проблемы. Дворец я всё-таки закончил, но какой ценой? Дом продан, прав на здание у меня нет, задолжал круглую сумму.
Я обанкротился.
Алькасар-сарай ненадолго и заполнил дыру в сердце, но в то же время, я обрёл новую правду — всё было бесполезно. Идеалы никогда не воплотить в жизнь. Мне суждено увязнуть в мире, где и шагу не ступить без денег.
Какой вообще смысл что-то делать, если итог один?
Две недели я был в запое. Тяга к алкоголю дошла своего апогея: уже не было того, кто мог бы меня вовремя остановить. Встряхнуть за тощее плечо, дать пощёчину и заставить прийти в себя. Бутылка сменялась одна за другой, по горлу шло приятное тепло, и самое главное — ни одной мысли в голове.
Помню всё смутно. Совсем не просыхал.
Владелец таверны давал мне бесплатные напитки, поскольку пару раз я ему помог. В периоды закрытия таверны, бродил по околицам леса, и если бы на меня напали монстры — я бы там и умер.
Хотя, вполне вероятно, что по пьяной глупости, наложил бы на себя руки, прежде чем до меня добрались бы хилличурлы.
Кто знает, что со мной могло бы быть, если бы не та встреча? Многое время, я считал, что всё это случайность. Анекдот от матушки судьбы. Но, как оказалось, не совпадение, а тщательно продуманная закономерность. Появление тем вечером секретаря Академии, что и алкоголь не любит — совсем не случайность.
Он всегда наблюдал за мной из тени. Просто я, дурачина, никогда не замечал.
В самом углу таверны располагался мой столик. Немытая голова покоилась на грубом покрытии, а глаза прикрыты. Вокруг расставлены бутылки: преимущественно из высокоградусного виски, от которого воняет дешевизной. Ватная голова неприятно гудела от похмелья, но мне было всё равно — я просто безустанно пялился в стенку. Ни одной мысли. Так бы и заснул в очередной раз, если бы за спиной не раздался его голос.
— Печальная картина, — негромко говорит аль-Хайтам. — Перегаром за километр воняет.
Не оборачиваюсь. Моё лицо особо ничего не выражает. Появление человека, с которым пару лет вы перебываете во взаимной ненависти, ничего не порождает. Не редкость всё же. Можно сказать, к тому моменту, я уже привык. В пьяном бреду он часто мерещился мне. Обычно студентом. Новая галлюцинация в облике взрослого аль-Хайтама, показалась мне ещё более постыдной.
— Уходи, — я мямлю себе под нос. — Устал от тебя…
Слышно, как аль-Хайтам подходит ближе. Пахнет мужским дезодорантом и пылью. Я всегда говорил, что стоит меньше лазить по пыльным архивам — теперь же, это его работа. Рядом он не садится, а продолжает стоять навязчивой тенью.
— Когда же ты, собственно, успел устать?
— Отстань от меня. Сам сказал, что и знать не хочешь… А теперь перед глазами постоянно маячишь.
Аль-Хайтам не глуп.
— Я не галлюцинация, — невозмутимо говорит он. — Пойдём отсюда.
Он больно тянет меня за рубаху. Сил для сопротивления во мне не осталось. Ноги подкашивают, и я лишь сильнее вцепляюсь в его руку, будто его холодная кожа — маятник, расплывающийся перед глазами пол — океан, который нужно переплыть.
— Ой-ой, настоящий и вправду… — чуть погодя говорю я.
Представьте голос наглухо пьяного человека — подобным образом звучал тогда и я. Происходящее не укладывалось в моём мозгу. Мыслительные процессы были заблокированы, посему я просто плёлся вслед за аль-Хайтамом.
Слепое собачье доверие.
У людей нет инстинктов, но есть тщательно выработанные рефлексы — и доверие к одному хмурому человеку — один из них.
— Тебя сейчас стошнит мне на ботинки.
— Я не настолько пьян, чтоб блевать себе под ноги.
— Да ну. Ещё что скажешь? — его голос сочится иронией.
Всё почти так, как и было раньше.
— Скажу, что если ты ведёшь меня на съедение монстрам — передай моей матери… Э-э-э, ну скажи ей, что я люблю её.
Я слышу уставший вздох.
— Ты идиот? Мы идём ко мне домой. Ты проспишься и расскажешь, какого чёрта с тобой случилось.
Я начал нечленораздельно шептать, что всё хорошо, и вообще не его дело. Но неожиданно для себя обнаружил, что спустя десять минут и несколько наводящих вопросов, а также увидев искреннюю обеспокоенность — уже открыл свой рот.
Язык у меня без костей. Мозг хмельной. Рядом такой настоящий Хайтам, что, кажется, вовсе меня и не ненавидит. Он внимательно слушает о всём наболевшем. Я и не вспомню, что той ночью наговорил, да и не хочу, честно говоря.
Мы сидели до самого рассвета. После чего я заснул на семнадцать часов. Когда проснулся, меня встретил стакан воды, таблетка от головной боли и чужая физиономия.
— Не сдох всё-таки, — беззлобно
констатирует аль-Хайтам.
Голова болела так, будто меня перемолотили в блендере, после чего пустили на фарш. Я плохо осознавал, где нахожусь, и что к этому привело. Лицо аль-Хайтама при пробуждении мало внушало доверия — мы не общались свыше трёх лет! Мне стало стыдно за все те смущающие реплики, что я ему произнёс.
— Святые архонты, лучше бы сдох…
Мне в лицо прилетело полотенце.
— Соизволь принять душ. От тебя воняет хуже, чем от трупа, что разлагается неделю, — он делает небольшую паузу, после чего мимо слов добавляет: — Ужин на столе.
Тогда я впервые за долгое время почувствовал себя хорошо.
С той же силой осознал, насколько мне не хватало его тихого голоса, недовольной вечно рожи и душных фраз — в этом был весь он. С ужасным характером и отсутствием манер. Но, чёрт его дери, я поклялся себе, что если упущу аль-Хайтама и не поговорю по-человечески — не переживу.
Стакан сока пустеет.
Больно вспоминать, что сделало со мной спиртное. Медленно затянуло на дно, нарастая с годами, чтобы в каторжный момент поглотить целиком. Зависимость не появляется внезапно — она растёт снежным комом, и из привычки пить на выходных пару бокалов, плавно перерастает в запой — и я даже вовремя не заметил разницы.
— Теперь я в полной мере понял, почему ты в последнее время только сок хлещешь, — Сайно улыбается. — Это сильный поступок настоящего воина.
Я искренне улыбаюсь в ответ. Мне очень не хватало таких слов.
— Спасибо, правда. Я ещё с прошлого года бросить пытался, но неизменно срывался. А так уже четыре месяца в завязке, — я с гордым видом доливаю себе ещё сока. — Но это всё благодаря ему.
Тигнари, в знак поддержки, наливает себе тоже сока.
— Неудобно спрашивать, но, — начинает он с осторожностью. — Это вся история?
— Считай, что да? — мне немного непонятно к чему он клонит. Я хлопаю глазами, пытаясь вспомнить, что упустил. — Дальше мы начали жить вместе, а наши конфликты про арендную плату и искусство — не самая занятная вещь.
Сайно и Тигнари переглядываются. Первый из их дуэта указывает на мой безымянный палец.
— Интересно услышать, как вы пришли к этому.
Проследив за их взглядом, я гляжу на обручальное кольцо, красиво блестящее в тусклом свете таверны.
— А! Так вот вы о чём, поганцы. Ну, эта история, действительно, интересная, — я улыбаюсь, готовый снова окунуться в счастливое воспоминание. — Так вот, всё началось с того…
Реплика растворяется в скрипе старой двери — её давно пора смазать. В таверну заходит высокая фигура с рабочей сумкой под подмышкой, и он осматривается по сторонам, выискивая нужный столик.
Оглянувшись назад, я ловлю его взгляд, и энергично махаю рукой.
— Хайтам, мы тут!
Надобности звать его, совсем нет. Внимательнее и педантичнее человека ещё поискать стоит. Но, по одной простой причине, я всё-таки это делаю: рад видеть.
Вид у аль-Хайтама уставший. Молча усевшись рядом, он бросает переполненную документами сумку под стол, и также молча и бесцеремонно берет мой сок, осушив стакан. Ощущение, что он вернулся после трёхдневного странствия по пустыне, а не смены на работе.
После спасения Малой Властительницы у него часто подобный вид. Для Сумеру пришла новая эра — изменения конституции, модификации учебного плана, курс внешней политики — и это, естественно, несёт за собой груду бумаг, необходимых для заполнения.
Увидев, что все смотрят на него, он со скепсисом поочерёдно просматривает наши физиономии, пытаясь понять, в чём дело.
— Говорите уже.
Сайно указывает на его кольцо.
— Оно другое, — почти с обвинением заявил генерал. — Мало того, что заручились, никому не сказав, так у вас ещё кольца разные.
С удивлением замечаю, что это правда. Кольцо на аккуратной руке Хайтама с гравировкой, маленько нестандартного вида: узоры на нём непропорциональны, но изготовлены умело. Я сделал его почти в ручную; доверил пайку ювелиру, а спроецировал точный эскиз, создал прототип и обработал сам. Чем, несмотря на то, что ювелирные изделья не совсем мой профиль, неизменно горжусь!
— И вправду разные, — я усмехаюсь, ощущая на себе любопытные взгляды двух друзей. — Я забыл сменить своё.
Кольцо на моей руке отличается. Кроме того, руки у меня совсем неаккуратные: измазанные карандашным грифелем и чернилами. Украшение прямиком из Ли Юэ. Весьма простое, но одновременно симпатичное. Рубин в нём напоминает цвет моих глаз, что вызывает умиление.
— Я много видел за свою жизнь, уж поверь, но сменные обручальные кольца — это, пожалуй, новый уровень. Таких гениев, мне, увы, не понять, — говорит Тигнари сарказмом.
— Это да, — соглашается Сайно. — Мода какая-то из других регионов, что ли?
Мы с Хайтамом переглядываемся. Он закатывает глаза. Но мне, честно говоря, плевать.
— Объясняй ты, — не выдерживаю я.
— Почему я? Сам объясняй.
— У меня уже язык болит говорить. Не представляешь, сколько я сегодня рассказал.
Он вздыхает в поражении.
— Никто не виноват, что у тебя рот не закрывается, — Хайтам делает небольшую паузу, в ходе которой наливает себе небольшой стаканчик пива. — После всем известного переворота наша власть сменилась, было проведено масса реформ для модернизации Сумеру. Одной из первых была поправка в конституции, что теперь разрешала однополые браки. Включая сопутствующие юридические права, а также…
Я перебиваю.
— Ты слишком много воды льёшь. Духота полная.
Смерив меня равнодушным взглядом и полностью проигнорировав конструктивное замечание, он продолжает:
— Я отвечаю за многие документы. Этот исключением не был. Подписав его и проверив, я на секунду задумался, как это повлияет на Сумеру. Тогда мне показалось, что ещё слишком рано вносить такие правки, — он посмотрел на меня с любовью? — Но быстро убедился в обратном. Спустя пять месяцев и двадцать три дня после подписания, я сделал предложение другому мужчине, имея на это все законные основания.
Теперь же, я не обрываю его рассказ, а просто лаконично дополняю одной ремаркой:
— А ещё спустя пять месяцев и двадцать три дня тебе сделали предложение руки и сердца.
Тигнари с изумлением смотрит на нас.
— Погодите, вы сделали друг друга предложения в один день?
Я заливисто смеюсь. Одна из самых забавных историй, что со мной случилась. Хайтам не удерживается от смешка тоже. Для него это большая редкость, между прочим. Мало что способно его хмурую рожу развеселить, но воспоминания о наших сконфуженных лицах, когда оба стали на колени — исключение.
— Ага! Можно сказать, что одновременно. Это была дата нашей первой встречи. Я полагал, что один её помню. То, как один маленький выскочка забрал моё место в библиотеке.
— Память не настолько краткосрочна, чтобы позабыть, как об иерархии мест в библиотеке распинается какой-то парень, — Хайтам хмыкает под нос. — А потом заявляет, что ты сдохнешь в одиночестве.
Подумать только, сколько между нами случилось со времён той встречи?
— Ну, в этом явно ошибся, — я не без иронии улыбаюсь снова. Уже устал говорить, но молчать о таком событии — кощунство. — Мы выбрали одну дату. И один момент. Готовили всё в тайне, желая сделать сюрприз. Выкидывать какое-то из колец было бы обидно, поэтому мы решили менять их раз в две недели…
Сайно и Тигнари одновременно начинают смеяться с нас.
В этот самый миг, я понял, что счастлив. Слушая смех своих близких друзей, совершенно трезвый и обручённый с аль-Хайтамом.
Наши отношения больше не оставались не обозначенным.
Я могу гордо заявить, что он — мой будущий муж, с которым я, чёрт подери, прошёл огонь и воду. Впереди будет уйма трудностей, жизнь — не сказка, но какая разница?
Я же люблю его. И это самое главное.