Огонек

Всех читателей от души с Праздником. Тепла, добра, света и всего самого замурррчательного. *** — Ну и куда ты эту мелочь приволок? На кой нам клоп этот, его ж любая крыса сама схарчит и не подавится?! — Дык это … вырастет же! — Да пока вырастет — еще корми за просто так, а он, небось, еще и есть не умеет! И грязь разводит … Тьфу на тебя, бестолочь, помощничек, удумал тоже! Котенок сидел на чем-то ровном и гладком, куда его плюхнули, вытащив из кармана. Вокруг пахло едой, и вообще, воздух казался очень плотным, в нем мешались дым, запах мяса и теста, звон посуды и громкие крики. — Неси давай туда, откуда взял! Это хорошо. Лучше обратно, под мамин пушистый бок. У них под лестницей правда, холодновато, и вкусных запахов нет. Но если закопаться поглубже, прижаться потеснее, то вроде и ничего. И молоко вкусное. А иногда мама подводит их щербатой миске, где порой тоже что-то появляется, и это надо есть по-другому, как большие едят. У него уже почти получается. Так что тетка эта зря сердится, крысу он вполне может укусить. И попробует сам съесть. Но лучше уж и правда, вернуться под лестницу. Неохота жить в этой неуютной недоброй духоте, и помогать людям, которые похожи на сгустки едкого дыма. Фыррр… Его снова засунули в карман. Котенок, уже наученный опытом, пригнул голову, но уши все равно успело обжечь морозом. Скрип снега где-то внизу, смешанный с недовольным бурчанием, продолжался недолго. — А и пес с тобой! — уже довольно громко высказался обладатель кармана. Вытащил котенка, встряхнул, посадил прямо на снег. И ушел прочь, все так же ругаясь и топая. А сказано было — «Там где взял!» … Котенок шмыгнул под ближайший куст. Здесь ветер ощущался гораздо меньше. А вот мороз был прежним. Подушечки на лапах нещадно кололо, как не пытался котенок поджать под себя. Кроме того, прячась, он задел какую-то ветку, которая щедро осыпала снегом. Шерсть, и так не больно густая пока, намокла и слиплась, не желая греть. Внутренний огонек становился все меньше, проигрывая ледяной темноте. «Пес с тобой …». Д-д-да хоть бы и так! Только вот где он, этот пес?! Котенок нахохлился, как мог, пытаясь распушиться. Зажмурился. И почувствовал, что совсем рядом вспыхнуло пламя — яркое, горячее, сильное. И одновременно — с явным оттенком горечи и тоски. Пламя это принадлежало человеку, которого одолевали сейчас очень невеселые мысли. Но с таким огнем ему же не будет трудно согреть кого-то еще! Только нужно позвать, потому что лапы уже не желали шевелиться. — Мяяя! Получилось очень тонко и тихо. Однако человек услышал. Остановился. Ветки наверху зашуршали, раздвигаясь. Котенок поднял голову и сердито повторил призыв. Ладонь в черной перчатке показалась очень большой и надежной. Потянуло свернуться клубочком и устроиться прямо тут. Человек пригладил взъерошенную мокрую шерсть котенка, и криво усмехнувшись, сказал: — Нет, братец, давай-ка сюда … «Сюда» — это оказалось под пальто. Вот уже где было по-настоящему хорошо! Ни ветра, ни мороза, только живое тепло и ровное биение сердца. Внутреннее пламя оказалось близко-близко, отчего воспрянул, разгораясь вновь и собственный огонек. Котенок повозился, устраиваясь поудобнее. Глаза закрывались сами собой. Теперь, куда бы его не принесли, можно было быть уверенным, что там не будет страшно и холодно. Интересно, что мрачные оттенки в человеческом пламени сделались гораздо слабее. А потом и вовсе растворились почти целиком. «Это я, что ли, так могу …» — сонно подумал котенок. Разбудил его новый всполох тепла и света, который в один миг точно обхватил со всех сторон, и котенка, и того, кто его спас. Так бывает, если солнечный луч падает прямо на тебя, ухитрившись проникнуть в угол под лестницей. А тут — настоящее Солнце, все, целиком оказалось повсюду, упало, как тот самый снег с ветки, но не морозя, а тормоша, согревая, радуя … Котенок рванулся навстречу, испугавшись, что не успеет увидеть. На него смотрели огромные, удивленные глаза, в которых сияло то самое Солнце. — Мяя! — громко объявил котенок. … В комнате, куда его принесли, было тепло, уютно, и немного … печально. Девушка-Солнце, подержав котенка на руках, снова отдала его Мужчине-Огню. Тот подошел к сияющему, наряженному дереву, большому, колючему, пахнущему остро и терпко. Аж в носу защекотало. Но котенок удержался и не чихнул. А Мужчина что-то торопливо поправил на векте, отчего появился тонкий дымок, но вовсе не едкий и не душный. Приятный. Вкусный даже. Кстати, о вкусном. Покормят его наконец, или нет? Кажется, Девушка-Солнце тоже подумала об этом. Она опять появилась в комнате, все такая же сияющая, радостная. Расставила посуду на столе, налила в блюдечко молоко. Котенок следил за ней, не отводя глаз, предвкушая. Но Солнце взяла его на колени, и принялась промокать полотенцем, приговаривая, что кого-то нужно обсушить. Нет, делала она все аккуратно и бережно, поэтому он не стал вырываться и царапаться. Но вслух попытался объяснить, что шерсть высохнет сама, тем более в тепле, и откладывать ради этого ужин совсем не обязательно! Девушка вздохнула только, и вдруг, прямо в полотенце, прижала его к своему лицу. Котенок замолчал, потому что такой поток заботы, любви и нежности он получал только от мамы-кошки — особенно в первые дни после рождения. — Нос мокрый, — засмеялась Девушка-Солнце, — смешной … — Он же все-таки с улицы, Анна Викторовна, — с некоторой укоризной заметил мужчина. Но никакой брезгливости, или гнева в его голосе не чувствовалось. Скорее, добрая насмешка. Ну да, сам ведь «с улицы» под пальто тащил! Девушка громко заявила, что «пациент полностью здоров», и усадила его наконец, возле блюдца. Котенок ткнулся в молоко, хлюпнул … И начал лакать, с каждым глотком все уверенней. Блюдце, правда, поехало вперед, но он пошел следом, не давая ужину сбежать. За спиной раздался переливчатый, мягкий и не обидный смех. А потом Девушка-Солнце, сказала вдруг, явно обращаясь к котенку: — Пушкин! Он дернул ухом, и задумался, не переставая лакать. Это теперь он — Пушкин? П-ушш … Или — Ушшшки … Хорошо звучит. Очень по-кошачьи. Ему нравится. Люди еще долго говорили о чем-то. Котенок не сильно вслушивался в слова, его больше интересовали звук и цвет их беседы. И тут можно было не волноваться — комната наполнялась золотым свечением, а тихая печаль отступала, становясь почти неразличимой. Огонь и Солнце были вместе, близко-близко. Держались за руки, что-то поправляли на елке, замирали, глядя друг другу в глаза … Наевшийся Пушкин оторвался от блюдца. Потопал было к людям — но понял, что не дойдет. Ну и ладно, передохнуть можно и здесь. Он улегся на ковер, рядом с ножкой стола, и от переполнявших его чувств громко замурлыкал. Хорошо. Безопасно. Надежно … И еще что-то такое … Когда кому-то нужен. И тебе нужны. Из сладостной дремы его вывело новое прикосновение возвратившейся печали. Ну так и есть, Девушка и Мужчина сидели на диване, обнявшись, и золотой свет вокруг них был разбавлен тревожными, горестными воспоминаниями, цвета белесого мутного льда. Возвращение холода, даже в таком виде, было совершенно лишним! Пушкин решительно приблизился к людям. — Мяяя! И снова отступила боль. Пушкина взяли на колени, причем, ему было мало одних! Хорошенько вытянувшись, он занял собой и Огонь, и Солнце, которые, пересмеиваясь, принялись наглаживать его в четыре руки. Вот, прравильно, сияйте, грейте друг друга, и меня заодно. Вам надо быть вместе, и тогда вашем тепло не закончится, оно соединится … Распушится, как моя высохшая шерсть, будет густым, рыжим, мощным, как мое мурлыкание … А за дверью стоит кто-то. Тоже хороший и светлый. И пламя в этом человеке тоже есть. Сильное, но немножко непредсказуемое. И опасливое. То полыхнет, то почти совсем угаснет. И боли в нем тоже очень много, там даже не лед, а как будто камни пролетают сквозь золотой поток, дырявят, бьют. Огонь загорается опять, залечивает, потом сам пугается, отступает, ежится … Но уже если перестанет робеть … Уууух, как может вспыхнуть! Ничего. Он, Пушкин и с этим мятущимся Пламенем непременно подружится.