псы свою катастрофу знают

В доме Томми тепло и пахнет хвоей: до Рождества всего несколько дней. В этом году Томми заказал громадную ель редкого сорта, название которого Майклу с плохо скрываемым восторгом сообщает Френсис, наливая ему чай и улыбаясь едва не искренне. Высокая и разлапистая, ель выглядит внушительно; Майкл думает, не испугается ли Чарли, когда ее увидит, и улыбается этой мысли, не замечая. Его клонит в сон. Стенные часы уютно отсчитывают время. Майкл проводит по меньшей мере полчаса у разожженного камина, просто уронив голову на руки, и, конечно же, засыпает; придя в себя и не открыв глаз, он думает, что все еще в деревне, и знает в эту же секунду, что нет. Дело в камине: тот пахнет прелой листвой и горячей стружкой. В груди все еще неприятно давит, Майкл думает, заснет ли еще сегодня, и прислушивается, не пропустил ли Томми, но в доме тихо. Прямо сейчас, пусть он не признался бы в этом под пыткой, ему почти не хватает Джона и Артура, и при этой мысли над ребрами снова дергает – их присутствие причудливым образом нервировало и успокаивало одновременно. Такое ведь возможно только в этой семейке с приветом размером с Бирмингем, а может, и не только в ней. Братья, которых он никогда не должен был узнать, но узнал, благодаря судьбе и Томми Шелби (в случае Майкла они если не были одним целым, то точно работали в связке); смотрел он на них, как на персонажей из книги или газеты. Они и были ими – для многих, и для него, когда-то в прошлой жизни. Майкл позволяет себе вспомнить, как в его первые недели в Бирмингеме они советовали ему не ходить одному в бары на окраинах, будто он сунулся бы туда, не закончив сперва с работой и не отчитавшись перед Томми, как примерный мальчик; как они потешались над его мягким акцентом деревенского жителя, исчезнувшим примерно за месяц в Смолл-Хите. Было бы весело сейчас разглядывать эту ель-башню, потягивая виски и, может, обсуждать дела, как раньше, и даже Томми был бы с ними; они бы слушали его, как он их, и Майкл вставлял бы ремарку-другую, и Томми бы кивал и не спорил, а Джон и Артур закатывали бы глаза, когда Майкл говорил что-то вроде «дождемся конца инфляции»; его бы не задевали их ухмылки, как бывало. *** Тогда, во время экстренного собрания, когда ему было еще семнадцать и его братья были персонажами, сошедшими с экрана, они заперли его в задней комнате по приказу Полли, чтобы не подслушивал, и он слышал голос Томми, методично раздающего указания, как награды. Их человека в тюрьме убили – порезали горло; звучало жутко, и хотелось поежиться. Люди сидели в тюрьме за Томми Шелби, подписывали документы, доверчиво подставляли шеи под нож или дуло. Майкл подумал, отличается ли тюрьма от приюта, и узнает ли он об этом когда-нибудь. Позже, после аукциона, на котором Томми купил породистую лошадь, Майкл вел машину, и Томми сидел рядом. Его окровавленные манжеты, и прерывистое дыхание; у Майкла в ушах все еще стоял гром выстрелов и воплей Артура. Он заставлял себя смотреть только на дорогу. Перед тем, как высадить его у нового дома Полли (мамы, мамы), Томми сжал его локоть и сказал: «Молодец, Майкл» и «ты ничего не видел, да?». Это был не вопрос, но Майкл кивнул. В ту ночь ему снилось, как Томми приходит сказать ему, что его настоящая мать хочет увидеться с ним, но приходит он почему-то в приют, и Майкла с ним не отпускают; у него мелькает мысль сказать им, что Томми – его настоящий отец, но тут он просыпается. *** Должно быть, он снова засыпает под треск огня в камине, потому что просыпается, когда кто-то трясет его за плечо, и Майкл дергается, пока не понимает, что это Томми. Он знает, что краснеет, и рад, что в полумраке этого не видно. Его все еще не отпустило после тюрьмы и всего, что было до и после; он знает, что Томми в курсе, но не хочет, чтобы тот решил, что Майкл не справляется. Томми сбрасывает пальто на кресло и садится на диван рядом с Майклом. Кобуры на нем нет. От него пахнет машиной, улицей, ночным воздухом, и Майкла бодрит эта смесь. Он окончательно просыпается. – Как ты? – спрашивает Томми тоном, как кажется Майклу, не предполагающим ответа, и закуривает. Он предлагает сигарету Майклу, но тот отказывается. На Томми он не смотрит. – Заехал за документами, как ты просил, и Френсис предложила выпить чаю. Было уже довольно поздно, я думал, дождусь тебя, завтра утром съезжу к матери, может, и ты захочешь, - он обрывает себя и замолкает. Томми откидывается на спинку дивана, смотрит в потолок и выдыхает дым. Поворачивает голову к Майклу, утыкаясь щекой в мягкую ткань обивки. Наверное, ему удобно. Майклу даже снова хочется спать, но совсем немного. – Майкл, – говорит Томми, слегка невнятно, – я спрашиваю, как ты? – и Майкл вздыхает. – Как всегда, – отговаривается он и поворачивает голову. Томми смотрит на него, и, Майкл думает, изучает, но выражение лица у Томми безмятежное, как во сне: Майкл видел. Видел, какой он, когда спит по-настоящему, крепко, а не урывками в офисе или на заднем сиденье машины, когда Майкл везет его домой, потому что Томми в кои-то веки признал, что слишком устал, чтобы садиться за руль. Во сне Томми Шелби похож на подростка, которым вряд ли когда-то был. Но Майкл отвлекается. – Ты только приехал? Он смотрит на часы и различает: два часа ночи. Томми не отвечает, и Майкл пытается еще раз. – Может, поешь? – он тщательно выверяет тон, но Томми спокойно говорит: – Не стоит, – затягивается и выдыхает. Майкл закрывает глаза и оставляет его в покое. О Полли он больше не заговаривает, и о делах тоже. У них есть несколько часов на какой бы то ни было отдых. Внезапно он понимает, что сил, чтобы подняться на ноги, у него нет; он вздыхает и поворачивается к Томми. Диванная обивка приятно царапает щеку. Томми смотрит на него из-под полуопущенных век, и, Майкл готов поспорить, улыбается. – Почему ты не дома, Майкл? – спрашивает Томми своим обычным деловым голосом, и Майкл закатил бы глаза, если бы Томми не смотрел. – Говорю же, было поздно. Не переживай, я уеду рано. Поеду на фабрику, что-нибудь передать? Их разговоры всегда соскальзывают в работу, кроме тех двух раз, которые, возможно, Майклу приснились или привиделись в кокаиновом угаре; однажды ночью он отключился прямо за столом в офисе, и отец Хьюз наступал на него из угла кабинета с собственными внутренностями в руках. Он помнит, как пришел в себя, крупно дрожа в холодном поту, и как Томми обнимал его и вытирал ему щеки, что потрясло едва ли не сильнее видения. Он не спрашивал, как Томми оказался в офисе. Томми отвез Майкла к себе, отвел ему одну из гостевых спален и поручил Френсис сделать ему чаю с виски; «не хватает только сказки и поцелуя на ночь», высказался Майкл, уже лежа в кровати, когда Томми, явно чувствуя себя не в своей тарелке, спросил, что еще ему нужно. «Все в порядке, Том, правда». Тот кивнул, зачем-то приложил ему ладонь ко лбу, подержал. И ушел. *** Он учится стрелять, пока Томми лежит в темной комнате, пропахшей лауданумом, и видит сны, окрашенные в черный. У него проломлен череп, Полли видела во сне, что он не выживет; Майкл не верит в вещие сны, но собирает все свое благоразумие и молчит. Джон и Артур наблюдают за ним, когда не заняты, дают советы под слоем колкостей и пьяных ужимок. Когда Майкл сбивает все бутылки в ряду во второй раз, Джон говорит: «ну, теперь поразишь Томми, когда оклемается», и утыкается лбом Майклу между лопаток. Майкл гадает, сколько Томми рассказал Джону с Артуром о том, что он убьет Хьюза. Он уже знает, что рассказывает Том им не все. Как, впрочем, и ему. Томми приходит в себя и сдерживает обещание. Поговорить они не успевают; Томми спускается в тоннель, ведущий к усадьбе русских, и это, говорит Артур, для него как спуститься в преисподнюю, но он это делает. Майкл режет отцу Хьюзу лицо, а потом вскрывает его, как оленью тушу. Всюду кровь, и его тошнит; он берет сына Томми на руки, и тот улыбается ему и крепко держится за Майкла, пока тот несет его к машине. Он входит в дом Томми и ребенка у него забирают; он чистый и спокойный, Майкл не трогал его, пока не смыл кровь с рук и лица. Полли обнимает его, но ничего не говорит, и в эту минуту он любит ее больше всего на свете. Томми появляется на рассвете, и Майкл видит его мельком. Он едва стоит на ногах, но оглядывается, когда Майкл его окликает. «Все хорошо?», хочет спросить Майкл, но слова встают комом в горле. Томми подходит к нему, берет его за плечи и смотрит, а потом говорит: у тебя кровь, и касается его подбородка. Майкл говорит: а, да. Он умывается и смотрит на себя в зеркале. Кровь Хьюза на его лице, на шее и за ушами, как у щенка, впервые загрызшего птицу. *** В другой раз они так же засиживаются в гостиной Томми за бумагами, часы бьют два, и Томми, оценив обстановку, наливает им выпить. У него хорошее настроение, потому что он не задает вопросов и не вспоминает о братьях. Говорит: Майкл, давно ты не ездил верхом? Мы могли бы устроить, – и не договаривает, потому что уже рассказывает о чем-то другом. Майкл наблюдает за ним, как за действием на сцене, и задерживает виски во рту. Все словно не настоящее, и значит, они с Томми тоже. Поэтому, когда тот садится рядом и обнимает его за плечи, Майкл ничего не спрашивает, только косится на кулак на собственном плече. Огромный дом вокруг молчит. Майкл говорит себе запомнить эту секунду. В его левой руке сигарета и стакан, а правой он касается руки Томми и разжимает кулак. От Томми пышет жаром, а может, это из-за камина; наверное, он открывает рот, чтобы снова что-то сказать, но Майкл говорит: Томми. Кровь стучит в голове, так, что трудно дышать. Он целует горький рот человека, который ему и брат, и отец, и одновременно не то и не другое, а что-то непохожее ни на что. Майкл знает, когда стоит остановиться. Майкл знает, когда останавливаться нельзя. Томми перехватывает его руку, как будто это его удержит. Он целует Томми в угол рта, тот обводит его нос своим, и отстраняется. Майкл, говорит он, и делает глубокий вдох. По его скулам гуляет румянец. Еще несколько секунд Майкл смотрит в его глаза: чернота зрачка топит радужку. Он сдается; Томми держит его руку еще несколько секунд, и отпускает. *** Люди сидели в тюрьме за Томми Шелби, подставляли шеи под нож или петлю. Майкл знал, что станет одним из них, знал и тогда, в семнадцать. «Томмо-Томмо», говорит Джон Томми в баре, в ночь восемнадцатилетия Майкла, и обнимает его за шею, и с Тома слетает вся его представительность. Майкл впервые слышит, как он смеется, по-настоящему, когда вокруг только свои. Наверное, это меняет его бесповоротно. В ту ночь в доме Тома Майклу снится стрельба, и огонь, и черные птицы, и лес, но никакого приюта. Он просыпается и уезжает из дома Томми на рассвете. Через несколько дней Рождество.