Бархат

Он не дал ей помыть за собой посуду, коротким кивком головы отправив обратно в спальню — для этого даже не требовались слова, Лиза понимала указания на уровне рефлексов, все еще толком ничего не соображая. Она больше не у себя. Она где-то в пространстве. И ей только-только было страшно, одиноко и холодно, а сейчас в руках полный стакан чая, заваренного самостоятельно, а в голове колкие мысли. Что теперь будет? Как теперь будет? — Альбом я тебе отдам, тетрадь. Порисуешь или попишешь, что еще делать-то… можешь на балконе посидеть. Потом спать ложись, на кровати сегодня. — Распорядился Кощей, появившись в комнате чуть позже и найдя девушку сидящей на полу в небольшом клочке пространства между шкафом и постелью. — На кухне лучше пока не ночевать. — Хорошо, не буду. Ни единого вопроса. Ни «почему», ни «зачем», только тоскливый взгляд прямо перед собой. Оставаясь в одиночестве, Лиза тут же проваливалась в собственное нутро, ныряя с головой в самые плохие мысли. Она ушла из дома теперь окончательно. Что хочешь делай. Защиты больше нет, даже мнимой… не перед хозяином квартиры — перед другими. Все скоро узнают. Или нет? Быть может, родители попытаются скрыть позорный факт? В милицию они точно обращаться не станут, но какие события будут разворачиваться дальше? Сунутся ли на работу? А может?.. — Такташ. Хади Такташ. — Вдруг отрывисто прошептала девушка. — Чего? — приобернулся на нее Кощей, к тому моменту открывший ящик письменного стола, прижатого к стенке по другую сторону кровати. Спальня была небольшой совсем, а мебель хоть была расставлена по периметру, места все одно не хватало. — Отец к ним обратится. С-скажет… что-нибудь. Они его крышуют. — Вспомнила, тут же зажмурившись, будто удара боясь. — И ты только сейчас об этом говоришь? — мужчина хмыкнул, вытаскивая на свет альбом. — Я уже в курсе давно. — Значит, действительно разузнал все, что стоило, многим раньше, подготовился, как говорится, подстелил соломку. — Этой проблемой потом займусь, когда пригласят на разговор, и тогда ты, — он бросил на постель ее тетрадку, — со мной пойдешь. О тебе же речь будет, так? — К ним пойду? — спросила Лиза едва слышно, открыв глаза, наблюдая за ним из своего «угла». Не разозлился. Даже не попытался. — К ним. Подтвердишь то, что я скажу, хоть с тебя и спросу нет. — Объяснил. — Придется тебя знакомить, место твое обозначать, раз не при мамке с папкой теперь, а при мне. Это не одно и то же, Лиз, теперь — точно нет. Вот как. Значит, быть ей теперь разменным товаром, уведенным из-под носа одной группировки, прибившимся к другой. Как куртка или шапка норковая — отношение такое же, если не хуже. Без Кощея ее голоса не существует, никто «бабу» слушать не станет, это с ним про нее будут говорить, но — при ней. Наверняка по его инициативе, выставить ее живым доказательством кажется единственным способом обойти острый край, чтобы разойтись по лезвию. Ведь нельзя так — из-под «крыши» не уводят. — Знакомить? — девушка медленно поднялась, подобрав свой альбом, затем пройдясь до батареи, чтобы достать из рюкзака пенал. — Хорошо. Я ещё н-не понимаю, что это значит. — Призналась она, затем коснувшись балконной ручки. — Можно? — Можно. — Мужчина немного помолчал. — Уважаемые люди знать должны, Лиз, абсолютно все. Ну или чуть меньше. Значит, все уже давно решено за нее, и остаётся только с гордостью принять новую роль, вписаться и выстоять, не потеряв лица. И кем он ее представит? Подельницей? Чьей-нибудь подругой? Вариантов не так уж много, черт его знает, что придумает этот не особо любящий делиться далеко идущими планами человек, но определенно сумеет мастерски вписать Лизу в шатки рамки понятий. — Я не хочу, чтобы они абсолютно все знали. — Значит, буду думать, что делать. — Кощей проследовал за ней, приоткрыв на застекленном балконе окно, закурив, глядя на струящиеся по стеклу водяные полосы. — Я тоже не хочу. Так странно было даже мысль допускать о том, что мнения их сходятся… это казалось иррациональным и глупым. — Прости, что так вышло. — Извинилась она едва слышно, глядя на притопленную улицу, будто затянутую толстой пеленой слез. — И я хотела спросить… зачем это все тебе? Я не понимаю. Ты же — авторитет, уважаемый человек, а получилось, что проблему к себе пригласил, оставил. В беде не бросил. — Она говорила так странно, мелко дрожа, неуверенная в собственных словах, но предельно честная перед ним и с ним. — Хотя не твоя же беда. — Моя не моя, а решать надо. Забыла? Друзья же, сама подтвердила, — не особо уклончиво ответил он, выдохнув дым носом. — Вроде как, не чужие люди, не подельники. — Вот как. А в чем разница между подельниками и друзьями? Спрашивать не хотелось. — За своих, Лиз, впрягаться положено. — А я разве «своя»? — Кончай уже, заладила шарманку, — огрызнулся Кощей, выкинув окурок, пока Лиза мерно чиркала кончиком карандаша по альбомному листу. — Раз впрягаюсь — значит, нужно. Ясно? — Ясно. Сложно было балансировать не срываясь, и у приуспокоившейся девушки это получалось плохо совсем, скудно — она все еще то ныряла в собственные мысли вперемешку с эмоциями, то выплывала на поверхность, глотая пахнущий дождем воздух. На балконе было прохладно, и плечи чуть дрожали. Ветровку бы надеть… только в ней еще хуже будет, мокрая же насквозь. — Долго не сиди. — Предостерег мужчина, уходя обратно в недра квартиры, ненавязчиво закрывая дверь в спальню — теперь в коридор ходу нет. Она и не собиралась долго, просто хотела подышать, почувствовать себя живой, приободриться хотя бы немного, водя кончиком карандаша по альбомному листу. Лицо Зимы вырисовывалось скудно, нереалистично, с рассечением на виске он смотрелся как брошенный котенок, хотелось скорее наложить пару швов и отпустить его домой. Заботливый. Проводил. А вышло все… Чему быть — того не миновать, и на новой странице родился уже закрепившийся в памяти образ из разодетого в жилетку «пижона»-Кощея. Запомнился. Лучше всех. Сейчас-то уже в привычном, готовится к своей «стрелке», нервничает. А тогда… Он редко менял одежду, но ему все шло, что не нацепи. Хоть рубашка, хоть майка, хоть пиджак. Интересно, а костюмы этот мужчина вообще носил? Лиза забылась ненадолго, рисуя маленькие композиции из щербатых улыбок и сложенных стопкой вещей, потеряв счёт времени, и только задребезжавший дверной звонок вернул ее в реальность. Вот и гости. Короткие хлопки-приветствия быстро сменились голосами, говорили двое: хозяин жилища и один из его «товарищей», правда скорее подельников, все же разница была велика, пускай девушка ее не понимала. — Волыну-то брать будешь? — удалось вычленить из диалога, мельком прислушавшись, прекратив чиркать карандашом по листу. — Нахера? И так разберусь, дело плевое, — холодно отозвался Кощей, уже к тому моменту закрывший дверь щелчком, который Лизу к ее удивлению совершенно не напугал и даже не напряг никоим образом — она и правда ощущала себя «дома», в безопасности, будучи сидящей на холодном балконе. Не заболеть бы… а то вон как зазнобило, кажется. — Давно у нас «стрелок» не было, — смутно знакомый голос не обрадовал, девушка каким-то образом умудрилась запомнить светловолосого уголовника, который примелькался ей еще в толпе на рынке, и механически очертила выражение чужих глаз толстой грифельной линией, сглотнув. Вышло страшно. — Теперь будет. Не дрейфь, — усмехнулся хозяин квартиры, пока они перемещались на кухню, — херня вопрос. — Теперь он говорил совсем грубо, резко, не скупясь на слова. «Подготовка» заняла не так уж много времени, но Лиза к тому моменту уже перекочевала обратно в пространство между кроватью и шкафом, устало привалившись виском к подушке, закрыв зеленые глаза, что все еще были похожи на треснутые, мутные стекляшки. Жить здесь. Осознание приходило медленно, осторожно заступало за порог. Жить — это не гостевать, это каждый шаг делать по правилам, аккуратно ходить вдоль стеночки, делать все так, чтобы оставаться тихой и незаметной. Не шуметь утром, например, чтобы Кощея не разбудить — и еще тысяча пунктов, которые они не успели обсудить. Узнали бы родители… И что бы они сделали? Снова ударили о стенку? Откуда вообще она узнала, что ее ударили? В памяти образовался жгучий провал, и девушка не сразу поняла, что у нее ноет висок вместе со скулой — значит, шарахнули пару раз покрепче, отец впервые в жизни не скупился. И из-за чего? Из-за того, что Вахита увидел, с которым девушка даже за руку не держалась и не собиралась держаться? Как же легко стать позором семьи. Как же тяжело вновь не завыть, когда внутри все опалено, обожжено и кое-как сходится корочками наживую. — Ну, пора. — Ударили на кухне по коленям. — Порешаем беспредел. — Кощей сказал как отрезал, и вновь их блатная компания переместилась в коридор стуком каблуков остроносой обуви. Оставалось только надеяться, что он вернется живым. Почему Лиза вообще за него волновалась? Аж зубы стиснула, зажмурившись на несколько тяжелых секунд еще крепче, будто пытаясь выдавить собственные глаза, зашить их ресницами. Почему они не остались друг другу чужими людьми? Что именно их связало? Мужчина был старше, ощущалось, что намного, но в большей степени именно образ жизни наложил на него свой неисправимый отпечаток. По прикидкам девушки ему определенно было меньше тридцати, но страшно было представлять, что, будучи почти или просто в два раза старше, он пытался с ней как-то ладить, искать контакт, подтягивая за нужные ниточки поближе — к себе. Это была какая-то странная «дружба», пускай мошенник и бросался любыми словами, чтобы получить желаемое. Здесь он чего мог желать? Лиза осталась одна в квартире, бывшей всего полуднем назад совершенно чужой, но даже не встала с пола, так и оставшись сидеть безвольной куклой, уже даже не чиркая по альбомному листу, а только замерев в полудреме, глядя на стену с драными обоями. Ее прошлая комната была совсем другой, в ней были дорогие вещи, хорошая мебель, идеальный порядок. На старой кухне всегда пахло печеньем и духами матери, из зала доносились звуки иностранной музыки, всюду бывшей новинкой, можно было при желании потеряться в многочисленных стенах. Здесь этого сделать было нельзя, и хотелось зверем метаться из стороны в сторону, всюду натыкаясь на мусор, осколки и пыль. А каково в этом дурмане было Кощею? Действительно ли его не волновало то, что окружает, или во всем этом абсурде прокуренного притона был какой-то смысл? Он ведь Авторитет, одиночка, агрессивный вожак стаи, который должен быть готов грызть чужие горла, умудряться страшить и своих, и чужих — отчего-то девушка не сомневалась, что мужчина умеет вызывать уважение не только у нее, мастерски меняя маску на маску, никому не показывая того, что кроется за ними. А была ли у него вообще маска, в которую хотелось верить? Или этот мужчина действительно был тем, кем себя являл? Лиза нашла в себе силы сходить и умыться, предварительно простояв у двери несколько минут, чтобы убедиться, что в квартире точно никого нет. Едва не наступив на осколок, она только качнула головой, затем глянув на себя в небольшое зеркало над раковиной. Вот и синяк на скуле. Страшный такой. Как у того дружка Зималетдинова, что в драку с ним полез. — Значит, так вы меня любите. — Она провела пальцем по уродливому пятну, медленно крутя вентиль, чтобы пустить ледяную воду. — Сволочи. — Отчетливо прозвучало в тишине, и с уголка левого глаза вниз катнулась слеза, оставляя влажную дорожку прямо поверх «искажения». — Ненавижу. То ли себе врала, то ли им, воображаемым. Любовь — всего лишь иллюзия, дело привычки, фикция, ее можно проглотить, перемолоть зубами, убить, измельчить в прах, и ничего не случится. Но почему рассуждать так легко, а делать — нет? Девушка смела в совок осколки граненого стакана и выкинула их в мусорку на кухне, после бегло пройдясь по полу и там, оттерев засохшую пивную лужицу, собрав шелуху от семечек и хлебные крошки. Это не несло особого смысла, чище все одно не стало, но теперь хотя бы не страшно было ходить босиком — тоже достижение. Привычка работать, чтобы глушить внутреннюю боль, выручала ее и раньше, но сейчас превратилась в навязчивую, жуткую идею. Создавать здесь уют Лиза не планировала — она сама едва ли в нем нуждалась, а Кощей об этом не просил, причинять заботу и наносить добро не хотелось, скорее себя обезопасить требовалось, чтобы потом не возиться с застрявшими в стопах кусочками стекла. В спальню она вернулась быстро, но к постели даже не притронулась, проверив сушащиеся на холодной батарее вещи. С них только натекло немного воды. — …черт. И не растянуть нигде веревки, не развеситься — не дай бог придут привычные хозяину квартиры гости, завидят женские вещи, начнут вопросы задавать… Интересно, а почему он не побоялся пустить ее на балкон? Или, может, дело было в том, что сейчас шел дождь, а потому с улицы не было видно решительно ничего? Додумывать не хотелось, все одно пути чужого разума были неисповедимы, и девушка вскоре задремала прямо там, где и сидела — на полу, приобняв свои колени, пока в ногах ее лежали альбом и пенал. Будильника у нее не было, оставалось надеяться только на чудо, пускай и помнилось про обещание, данное Вахиту. Сны наползали друг на друга, сбивались в комки, катались клубками, силились выбить из Лизы последние слезы. Мать, кричащая что-то неразборчивое вслед, шипящий яростно отец, вновь поднимающий руку, одинокий Полкан, замерший на краю кровати, брошенный и забытый… Неулыбчивая Маша, качающая головой: — Ты всех предала, Лиз. И меня, и их, а они так надеялись. — Ей совершенно не шла роль совести, но отчего-то именно от нее подобные слова было слышать больнее всего. — Это вы меня предали. — Отрезала девушка, вставая в глухую оборону от самой себя, проводя ладонью по рассеивающемуся образу бывшей подруги. — Они тебя теперь ненавидят. — Наклонила голову вправо кошмарная собеседница, разодетая в спортивную куртку с поднятым воротником, на плечах ее отчетливо виднелись белые тканевые полоски, что продолжали свой путь по рукавам до самых кистей. — А ведь когда-то любили. А ты их разочаровала. И меня тоже. Я думала, что мы будем друзьями. — Я тоже так думала. Проживать уже переваренные события было невыносимой мукой, но убегать было некуда — в подсознании все двери заперты изнутри, вот только ключ никто не даст, от самого себя ключей не найти, пока не научишься смотреть в глаза правде, примиряясь с игольчатой совестью. — Разве они меня когда-нибудь любили? Нет ответа, и только далекий образ детского счастья тает на кончиках ресниц. Когда-нибудь… когда солнце казалось ярче, а лето бесконечным, все было светлым и теплым, только пушащийся на подушечках пальцев снег робко обжигал руки, поглаживал почти. Наверное, все изменилось тогда, когда мать, кропящую кровью, увезли в больницу. В тот день мир треснул, расколовшись надвое. Отец-то наследника всегда хотел, того, кто сумел бы продолжить его линию, не дать фамилии в веках потонуть. А наследник умер, даже не родившись, как и многие до него и после него, и чудо рождения на свет Лизы для матери ее долгое время было единственным светочем в этом мире. Болезный ребенок, но — свой. Родной. Она вечно делала все не так. Выглядела, смотрела, чувствовала. Родитель ее, взбиравшийся по карьерной лестнице со скупой уверенностью в собственных силах, все больше замыкался на самом себе, отстранялся от семьи, обзаводился связями на стороне, отчаянно компенсируя нечто, засевшее глубоко внутри — невыразимое разочарование, высказанное ему не раз и не два и одноклассниками, и рабочими, и скучающими в больнице медсестрами. Когда за сыном-то пойдете? Сына надо! Сы-на. Так и не пошли. Девушка не услышала, как пришел хозяин квартиры, но оказалась вдруг разбужена его импульсивным, неловким прикосновением, хваткой за костлявое плечо. — Аптечку тащи, — шикнул, чуть заплетаясь, промаргиваясь в потемках. Даже свет не включил, и как только ее нашел? Сполз вниз, цепляясь за край постели, кропя кровью из носа, сам глядя вперед серьезно и мрачно, дыша сквозь стиснутые зубы. Лиза не стала задавать вопросов, спросонья добравшись до кухни под ноги не смотря, нашарив на окне «коробочку» из бежевого кожзама, с ней и скользнув обратно, неестественно оступившись, но не обратив на это внимания. Опустилась на колени сбоку, слева, неловко повернула лицо Кощея к себе, придержав за обе щеки, пока это было позволено. Его явно ударили не раз и не два — значит, «стрелка» определенно состоялась, но с каким результатом? Запекшаяся всюду кровь не давала соврать, что драка была жесткой, жестокой и без правил, но на землю мужчину никто не свалил — он дышал ровно и спокойно, не хватался ни за ноги, ни за руки, только кисти все еще были зло сжаты в кулаки. — Я свет включу? — спросила вдруг, отпустив. — Не стоит. — Рыкнул, сплюнув натекшую на зубы бурую жижу. Значит, придется работать как есть. Хоть нос не свернут — и то радует, скорее всего имел место косой удар, наверняка приветственный. Вон и характерный след идет по носогубной складке, десна кровит. Все мелочи сошлись. — Все хорошо прошло? — осторожно поинтересовалась Лиза, промокнув стынущее под карим глазом пятно. — А ты не видишь? — он не смотрел на нее, силился глядеть только на шкаф, привалившись спиной к краю постели, только голову не запрокидывая, чтобы не начать кашлять. — Поговорили по-людски… только как-то не хотел он беседовать, — стиснув зубы, Кощей вытерпел очередное касание перекиси. — Пришлось другой путь искать. Контактный. Вон как красиво выразился. — Теперь ты в безопасности? — задавать вопросы не было правильной идеей, но скупая забота придушивала девушку, вынуждала говорить, ставила ее совесть на одну чашу весов с рассудком. — А я что, когда-то в ней не был? — мужчина вдруг расслабил излишне сжатую правую кисть, сложив руку на колени, и тогда на ней удалось углядеть нехарактерную припухлость, свойственную или крепкому ушибу, или вывиху — пару пальцев здорово свернуло вбок. — В порядке все, Лиз. — В порядке… хорошо. Сейчас будет больно. — Она взялась за его ладонь, временно отложив в сторону все остальное. — Глаза закрой. — Ага. — Кощей лишь глянул в ее сторону, тут же клацнув зубами вкупе со скупым «блять», когда Лиза вправила первое повреждение на место, предварительно прощупав фаланги. — Извини.