Ворон и Змей. Лунное Марево

      Антонин       Ночь у меня сегодня выдалась тяжелой. Наполненная потрясениями и переживаниями. Того гляди поседею в свои тридцать. Мало мне волнений за парня, не возможность быть в настоящем облике подле в трудную минуту, когда гнетущие эмоции оплетают с головой скользкими путами, поддержать словами, лишь одним «Кар!», так еще и этот, не пойми откуда взявшийся Одержимый, решивший на мгновение раскрыться и напугать Гарри до дрожи и паники.       — Ты уверен, Антонин? — милорд не мог поверить в то, что по территории школы спокойно расхаживает Одержимый. Вот уже больше получаса он метался по кабинету из одного угла в другой, при этом не сдерживал свое полное ненормативной лексики негодование.       — Милорд, — посмотрел на него фирменным, семейным взглядом, в котором плясали темно-синие, почти черные языки пламени, напоминая: — смею напомнить о моих предках, их пути и магии, которая в полной мере досталась и мне. Одержимость — это одна из основ враждебного пути Луны, с которым мои предки боролись на протяжении десятков веков.       — Прости, друг мой, — ответил Лорд, начиная постепенно приходить в себя и успокаиваться. — О твоих предках и магии я иногда забываю. Для меня и Братства ты боевой маг, лучший из лучших, а уже потом некромант. Но Одержимый? Одержимый! До чего Альбус докатился! — обессилено рухнул он на кресло, откидываясь назад, на пару минут прикрывая глаза.       Волновался Геллерт не только за парня, а за всех студентов. Он, пусть и Темный Лорд, страх магической Британии, ужас министерства и министра, жесткий реформатор и блюститель чистоты крови, но не детоубийца. Дети — это святое. Так гласят заветы предков, обоих ликов Луны, и его собственные убеждения. С детьми, будь они полукровками, магглокровками, Грин-де-Вальд не воюет. Но его мнение — каждый должен знать свое место, не оспаривается и принимается Темным Братством.       — Если позволите, то у меня есть предположение, — Геллерт кивнул, — Альбус, скорее всего, решился на реализацию того самого плана, — Лорд знал о чем я, так как тот план был им и Дамблдором совместно придуман еще тогда, в далекие тридцатые года. Но должно было произойти слияние двух магов с противоположной благодатью, а тут нечто иное. — Одержимый появился именно в тот год, когда в школу поступили двое — Избранный и Гарри. Лонгботтом, как несущий благодать светлой стороны Луны, Альбусу для реализации плана не нужен. Свет в его распоряжении, как и дар Пламени Правосудия у него есть. А вот темная составляющая, с редким даром Лунного Марева, способного не только исцелять, но и без вреда для магии убивать по мановению руки, у него нет.       — Возможно. Поэтому следи за парнем в оба, — приказал мне лорд, — а я буду думать, как противостоять Альбусу, заполучи он желаемое. И есть ли возможность разорвать этот порочный круг без вреда для ребенка.       — Да, милорд, — чуть поклонился и обернулся вороном, вылетая в окно.       Скоро начнет светать, мне необходимо до этого времени вернуться в школу, к мальчику. Ведь сегодня, в этот родительский день, ему как никогда нужна будет моя поддержка. Видеть лица родителей, их вынужденно-натянутые улыбки, полные недовольства и неприятия взгляды, слышать речи, так и сочащиеся ядом, вгоняющие в тоску и уныние — все это с большой долей вероятности ударит по Гарри, утянет его в хандру. Лучше вообще не приходить, чем так, делая одолжение. Но это светлые, благородные волшебники, которые считают за обязательства посетить сына в родительский день. А обстановка? Отдельный разговор.       — Доброе, Антонин, — сонно бормочет мальчик, приближаясь ко мне нос к клюву, протягивая руку, чтобы снова коснуться гладкости перьев на макушке, спуститься по спинке и крылу. — У нас с тобой, Антонин, очень сложный день впереди, — потягиваясь, говорит он.       Неспешно, еще пока сонно, снимает с себя пижаму, убирает под подушку, потом стягивает резинкой кудряшки в хвост, оставляя челку, падающую на глаза, надевает черные джинсы, темно-зеленую футболку с длинным рукавом, кеды, палочка в рукав, очки на место, и идет приводить утренние процедуры, по пути в ванную комнату будя своего нервного соседа:       — Нотт! Подъем!       — Отвали, Поттер! — ворчит Теодор, поворачиваясь на другой бок, закрываясь для надежности одеялом.       Но не тут-то было. Отвлечения от грустных и гнетущих мыслей ради, а также поднятия настроения, как себе, так и Гарри, слетел с плеча подопечного и опустился на кровать Нотта, держась лапками за деревянную спинку. Склонившись над головой, готовился каркнуть ему в самое ухо. Расправив крылья, набрав в грудь побольше воздуха, произнес:       — Кар-р-р-р! — длинно и протяжно, даже немного на распев.       — А-а-а-а! — истошно завопил Теодор, вылезая из кокона одеяла, отползая в самый дальний угол кровати, спасительно вжимаясь в стену, смотря со страхом на меня и умоляюще на Гарри, прося заикаясь: — Пот-т-тер, убер-р-р-и свою пт-т-т-ицу!       Мальчик, с улыбкой и милостью во взгляде протягивает руку и зовет меня следовать за ним, прося оставить уже в конце-то концов беднягу Тео в покое. Но эти смешинки, что в глазах, что в голосе, мог бы Теодор слышать, выдавали радость и веселье от того, что нервному Нотту приходится по моей милости переживать.       Но веселье и радостное настроение улетучилось и растаяло едким туманом, когда во время завтрака к нему прилетела сова от родителей. Письмо он разворачивал уже понимая, что оно в себе несет. И когда раскрыл листок, быстро пробежался по содержимому послания, скис окончательно. А потом и вовсе его уничтожил пламенем Инфламарэ. Словно грозовая туча он покинул зал, направляясь куда глаза глядят. Я же, слетев с балки под потолком, проследовал за ним.       Гарри       Проснулся я в прекрасном настроении. Рядом, как и всегда, Антонин, на соседней кровати посапывает Нотт, завернувшийся с головой в одеяло. А сегодня родительский день. С одной стороны мне хотелось побыть какое-то время в компании матери и отца, стать хоть ненадолго обычным ребенком, у которого есть родители, а не официальные опекуны, но с другой — нет. Ведь я знаю, чем кончится наш с отцом разговор. Как и любой другой, уже состоявшийся. Его гневным взглядом карих глаз, и убийственной фразой — ни такого сына я хотел! А мама? Она, как и всегда, будет с жалостью смотреть на меня и виновато на отца.       — Почта, — толкает меня в бок Дафна, показывая на летящих птиц, одна из которых мне хорошо знакома. Принадлежит она отцу.       Как и папаша, она надменно передо мной опустилась, чуть ли не кидая конверт с посланием мне в лицо, а потом, обдав крыльями лицо, умчалась к хозяину. Глядя на конверт, меня мучили противоречия. Хотелось и не хотелось раскрывать его одновременно. Ведь я догадывался, что там. И не ошибся, когда открыл. Всего пара строк, написанные спешным, резким почерком, ничего не поясняющих. Просто: «Мы не приедем. Не жди» — вот и все, что я получил от родителей в родительский день. Убрав письмо в конверт, достал палочку и простым Инфламарэ, сжег бумагу, покидая Большой зал, направившись к себе в комнату.       По пути в комнату, меня догнали Том и Генри. Они переживали за меня, видели, что я сжег письмо, и поняли, что оно было от родителей. Спросили только о содержимом. Моя ухмылка, кривая улыбка и слова: Ничего нового! — дали понять друзьям, что ко мне никто не приедет, и уж тем более домой на каникулы не заберет. Но, как бы не было мне паршиво, показал им, что со мной все хорошо, и что мне надо подумать, проветриться. Том и Генри понимали, не настаивали, но говорили, если что, они рядом.       — Спасибо, — поблагодарил я, уходя в сторону коридора факультета, ведущего в подземелье Слизерина. А там, зайдя в комнату, надев шапку, джинсовку, кроссовки и взяв перчатки, вышел во двор школы. Решил идти туда, куда глаза глядят и ноги ведут. И буду гулять до тех пор, пока не пойму, что устал.       — Кар! — напомнил о себе Антонин, опускаясь на мое плечо.       — Рад, что ты со мной, — сказал я, касаясь перьев птицы, получая от него эмоциональную поддержку и даже понимание.       Я не умею разговаривать с животными, не понимаю их язык, не читаю мыслей, но почему-то кажется, что могу улавливать эмоциональный фон и чувства, которые они испытывают, что-то вроде эмпатии, как тогда, с единорогом. Боль — сильная, неописуемая, и страх, что жизнь вот-вот оборвется. От Антонина же исходит поддержка, понимание, что тянется ко мне неосязаемыми нитями и дает небольшой, но все же, эффект защиты. И за это я ему благодарен.       — Навестим Хагрида, — предлагаю я ворону, который вспорхнул с моего плеча и полетел к сторожке лесника, словно указывая мне путь.       Я не спеша шел за ним, даже не оглядываясь по сторонам. Все спокойно, тихо мирно, и даже нет намека на тот ужас и страх, что мне пришлось пережить вчера вечером. Что это было? И кто профессор Квиррелл на самом деле? Меня в данный момент не волновало. Информацию я найду чуть позже. Когда вся эта суета с визитом родителей закончится, а студенты на неделю разъедутся по домам. Вот тогда я и погружусь в литературу с головой, а Генри и Том мне помогут, если не покинут Хог на каникулы. В планах и у того, и другого было что-то такое. Но, если уедут, то сам.       — Гарри! — обрадовался мне лесник, когда ворон сел к нему на плечо, — рад тебя видеть! — ему, как к тете Пет и дяде Вернону, я позволил себя обнять и даже по голове погладить. А это сверх доверия. Даже Лили я такого не позволяю в приступы нахлынувшего на нее материнства.       — И я рад, Хагрид. Как дела у единорогов? — спросил, видя золотые волоски на его жилете, переливающиеся бликами. — Больше не происходило нападений? — интересуюсь, снимая волосок за волоском, а потом протягивая. Но он не взял, отдал мне, говоря:       — Забери себе, — и сжал своими огромными руками мою ладонь, добавив: — и слава Луне, нападений не было. Единороги спокойно, без опаски гуляют по лесу и меня навещают, — лесник был рад, как и я. — Пошли, чаем напою, — приглашает в дом, обещая: — с травами, ягодами. А еще кексами. Сам испек!       Не отказался от угощения и чая. Аккуратно свернул волосы единорогов в пучок, убрал во внутренний карман и сняв шапку и перчатки, прошел в дом. Тут же стало тепло, уютно. А запахи выпечки и трав окутывали, словно теплым пледом. В руки мне протянули большую, на пол литра кружку горячего чая, а на стол поставили кексы, политые сверху шоколадной глазурью. Пышные, воздушные, а внутри изюм. Не смог сдержать восторженный возглас и назвать Хагрида:       — Шеф-повар по десертам! — отломив кусок, протянул его ворону, который подтвердил мои слова дольным: «Кар!», прося добавки.       В итоге, мы с Антонином, на двоих, умяли по два кекса и были довольны. А Хагрид мне еще и с собой дал, друзей угостить. Не отказался, взял, и понял, что пора идти. Ворон, до этого дремавший, как только я встал и пошел к двери, тут же проснулся и вспорхнув с насеста, тут же оказался на моем плече, щипая аккуратно мое ухо, ругаясь, что о нем чуть не забыл. Я только улыбнулся и провел пальцем по его клюву, говоря:       — Куда я без тебя, Антонин! — и вот тут — шок. Хагрид в ступоре, смотрит то на меня, то на ворона, в глазах — страх, а по телу бежит дрожь, что даже голос дрожит. Думал, что больше не увижу такой реакции, но увидел. — Хагрид, он с русским магом, последователем Темного Лорда, никак не связан. Антонин не магическая птица, но очень умная.       — П-п-п-просто, имя, Гарри, имя.       — Знаю. Но это его решение. — Развел я руки в сторону, — да и зачем мистеру Долохову за мной следовать? Что во мне такого особенного? Простой полукровка, пусть и темный. Дар? Так его развивать надо. Да и мало что о нем известно. Так что, пф, — отмахнулся, прощаясь, — спасибо за чай и кексы. Хорошего вечера, Хагрид.       — И тебе.       ***       — С-с-с-сегодня! — шипит подобно змее голос закутанного в плащ мага, живущего за счет крови священного создания, несущего благодать светлой стороне Луны, — она нуж-ж-жна мне с-с-с-сегодня!       Черная, тянущая жизненные соки сущность, опаляющая внутренности адским огнем, кипятящая кровь подобно вулканическим вспышкам, требует насыщения и подпитки. Голод раздирает мага изнутри, скручивает желудок тугой спиралью. Перед глазами — алая пелена, рот — заполнен вязкой, смрадной слюной, в горле же стоит горький комок, напоминающий по вкусу гниль и тухлость уже лежалого фрукта.       Мага, пленника черного колдовства, вело вперед, в чащу леса, туда, где безбоязненно паслось стадо величественных, белогривых созданий, несущих в своих жилах питательную, продлевающую жизнь кровь. Золотую, теплую, сладкую, наполняющую каждую клеточку негой и трепетом. Его вело вперед, звало и тянуло то единственное чувство насыщения.       Он уже предвкушал пир, чувствовал на губах тепло только пущенной крови, ощущал, как тугая спираль, стягивающая его желудок, медленно раскручивалась, как пылающий пламенем голод отступал в самые глубины. Но тут, в тишину пустых коридоров, нарушая поток мыслей, врывается разговор:       — И вот как, Антонин, мне их понять? — задается вопросом гуляющий в коридорах пустой школы мальчишка, который так важен господину в достижении его великой цели.       — Ничему жизнь не учит, — шипит маг, сливаясь с тенью, подбираясь ближе. Слежка — его обязанность.       Мальчишка, постоянно таскающийся с вороном, с ним разговаривающий, не давал покоя и отдыха ни днем, ни ночью. У мага уже рефлекс выработался. Стоило увидеть в толпе непослушные темные вихры и птицу на плече — внимание и концентрация. Преследующий взгляд и доскональное изучение каждого движения — вошло в привычку. И уже не отказаться, не скинуть обязанности надсмотрщика. Ведь все то, что происходит — посвящено ему. То, что планируется — тоже ради его становления и развития силы. И пусть жить ему до пятого курса максимум, это не отменяет тот факт, что бесит!       — Если я им не нужен, то отказались бы от меня, — в сердцах сказал ребенок, сжигая очередное письмо из дома, но уже от матери, которая пыталась оправдаться за то, что они не забрали его на каникулы. — Отговорки все те же. Ничего нового!       — Кар! — гаркнул ворон прямо мальчишке в ухо, предупреждая об опасности, притаившейся в ближайшей тени, но поздно.       Парнишка не успел среагировать, дать деру или позвать на помощь. Снова, его снова накрыло то самое чувство всепоглощающего страха, сковывающего ледяными оковами по рукам и ногам. Но в этот раз намного мощнее. Атака на эмоции, на эмпатический фон ударила по нескольким точкам одновременно. В ушах тут же зашумело, перед глазами забегали черные мошки, голос стянуло узлом. Чужая энергия лишила ориентации в пространстве, а после и сознания.       — Ха-ха-ха!       Леденящий душу смех никто не слышал, как и не видел лиц напавшего из тени мага. Так он думал, когда склонился над мальчишкой, на лице которого по-прежнему застыло выражение страха. Рука, с длинными, черными когтями потянулась к Поттеру, хотела коснуться, провести по волосам, плечу, спустится к груди, где бьется сердце, запустив в суть мага семя гнили, но:       — Не смей, падаль!       Раздался над ухом голос, сопровождаемый леденящим душу ужасом. Человека, которому принадлежал голос, одержимый прекрасно знал. Как и его магию, окутывающую с ног до головы замогильным холодом. От осознания, на что способен хозяин голоса и магии, и чем ему грозит с ним встреча, закутанный в черное маг попятился назад, пытаясь раствориться во тьме ночи, найдя спасение в тенях коридора, но бесполезно. Тени для него закрыты, пути нет. Отступать некуда.       — Гори в пламени Смерти, тварь!       Произнес волшебник, даже не извлекая палочку из ножен, не плетя заклинаний и не произнося дополнительных формул. И то самое пламя, принадлежащее Госпоже Грани, сжигающее все то, что нарушает ее волю и прописанные в веках заповеди ликов Луны, затрепетало под ногами Одержимого, опаляя его душу. Узор сущности и черная магическая составляющая, паразитирующая на маге, живущим за счет крови благородных созданий, сгорала под напором чистейшей энергией смерти, оставляя от запятнанной грехами души лишь горстку пепла, да едва тлеющие угольки.       — А-а-а-а!       Взвыло создание, уже лежащее на полу обгорелой фигурой, с прилипшей к лицу и телу тканью, дымящейся и распространяющей запах гари, паленой плоти и тлена. Черная тварь думал, что волшебник, отмеченный смертью позволит ему покинуть коридор, доложить господину о случившемся, предостеречь о защитниках мальчика, но нет:       — Он все поймет, когда найдет твои обгорелые останки, да отклик пламени Смерти, — зло прошипел некромант, вновь призывая карающий огонь, поглощающий грешника с головой.       За полминуты от черного, одержимого тварью мага, как и сказал некромант, осталось только сажей покрытый скелет, да и едва уловимый шлейф магии смерти. Но некроманту на него было плевать. Волновал мальчик, потерявший сознание от эмоциональной атаки. В этот раз ему досталось куда сильнее. Тогда он хоть на ногах смог устоять, в этот же — нет. И благо некромант успел отогнать от Гарри одержимого, самовольно напавшего, чуть не посеявшего в сердце паренька росток греховного начала. Опоздай он хоть на миг, была бы катастрофа.       — Эх и влетит мне от Лорда Грин-де-Вальда за самодеятельность, — причитал Антонин, беря Гарри на руки, смотря уже на расслабленное лицо, слыша мирное дыхание спящего человека. — Но твоя безопасность важнее! — сказал русский маг, идя вперед по коридору, к подземельям Слизерина, чтобы оставить парня у картины Инквизитора, карающего грешника раскаленными щипцами. Сам же, как и всегда, принял облик ворона, предупредив перед этим написанного на картине палача: — хоть слово, и ты отправишься в загробный мир! Поменяешься с твоими жертвами местами! — темно-синие глаза, смотрящие пристально, уничтожительно, убедили Инквизитора, что скажи, или даже намекни он о вороне и его истиной личности, в сей же миг реализуются. Поэтому:       — Я сохраню вашу тайну, сир! — ответил тот с поклоном, возвращаясь к своим обязанностям палача и ждущему пыток грешнику.       — Вот и славно! — ответил некромант, становясь птицей, каркающей и зовущей на помощь декана факультета, или хоть кого-то старшего.