ты предал меня

-да ты хоть понимаешь, как страшно мне было, когда я смотрел на то, как тебя обвиняют? тебя избитого, израненного. ты даже представить себе не можешь, насколько было больно, -огрызнулся Искариот, с злобой смотря на учителя. -больнее, чем стекло, что впивалось мне в плоть? больнее, чем розги, которые рассекали мою спину? больнее, чем камни, по которым меня таскали? больнее, чем крест, который давил на израненные плечи? больнее, чем кнут, которым меня подгоняли? больнее, чем терновый венок, который впивался мне в голову? больнее, чем гвозди, пронзившие мою плоть? , -Иисус смотрел на образ, который воскресил в своем сознании, или на дух, который сам явился к нему. небесные глаза смотрели с непониманием, с, даже кажется, упреком. Джудас не видел мучений Христа. он оказался слабее, он повесился на следующий день после того, как предал, не выдержав бесов, преследующих его. он не раз слышал, как Джизус говорил о муках, что ему предстоят, но никогда ни Джизус, ни Джудас, ни один из апостолов, никто не мог и представить, на что способна человеческая жестокость. на что способна сила Божественная. Иисус был рожден стать мучеником, был рожден претерпеть эти страдания, но он и не знал, как тяжелы они будут. -я снес все наказания, что были назначены Пилатом, снес всю жестокость человеческую, которая сидела в них. а ты не смог вынести собственного страха. не тебе говорить мне о боли, Искариот. не тебе говорить мне о мучениях и о том, как было тяжело. моё тело терзали, мой дух пытались ослабить, меня хотели унизить на глазах толпы. но я снес муку, предназначенную мне. снес и возродился в мир. а тебя забрал из этого мира твой же страх, твоя неспособность перетерпеть. я ведь говорил, что вернусь. вернусь и заберу страх и муку, которые овладеют людьми. почему ты не послушал меня? Иуда стоял, не зная, что сказать. он замер, он почти не дышал. небьющееся сердце обливалось кровью из-за упреков учителя. Искариот знал, что Крайст прав. знал, что просто поддался страху. знал, что должен был дождаться. если бы это было возможно, Джудас бы прямо сейчас схватил верёвку и затянул бы её на шее вновь, лишь бы не слышать сухого тона Джизуса, который говорит именно те вещи, которые бьют в самое больное место, в самые глубинные и ноющие уголки души. но это невозможно, а потому Иуда вынужден сейчас стоять, словно провинившийся щенок, которого тычут мордой в землю, и слушать правду, которая ранила больнее любой лжи. -я снес всю тяжесть, не чувствуя ни боли, ни сожаления. а ты предал меня. ты предал меня не в Гефсиманском саду. ты предал меня на пустыре, на том суку, на котором затянул свою петлю, лишив себя жизни. лишив себя возможности вознестись. и теперь ты вынужден гореть в аду. гореть в аду за два греха. ты предал меня, Иуда Искариот, в тот самый момент, когда поддался своему страху. «ты предал меня» эхом звучало в голове Джудаса. он не смел поднять глаз, не смел вздохнуть, не смел пошевелится. он предал Его. не Бога, в которого не верил, нет. он предал того человека, который был его учителем, был его проводником. который научил его всему, который всегда отвечал на его вопросы, который никогда не отмахивался от него, а наоборот, с удовольствием и участием помогал, просвещал, учил, слушал. -тебе стыдно? почему ты не поднимаешь глаз? коль даже взглянуть на меня не смеешь, так и не смей больше являться. не думай, что твои мучения хуже всех тех, что перенес я, что перенес кто угодно, когда-либо живущий, когда-либо будущий жить. я всегда был к тебе добр, всего готов был помочь. я просвещал тебя, потому что видел в тебе огонь. потому что был уверен, что ты силён и умен. но ты не слышал меня, так ведь? слушал, но не слышал. а раз так… покинь меня и более не возвращайся, Иуда Искариот, я не желаю более слушать тебя, как ты не пожелал слушать меня, -резко отрезал Джизус, холодно смотря на дух ученика, стоящий перед ним. -оставить тебя… -именно. оставь, как сделал это в ту ночь и в тот день. я не скажу тебе ни слова более и не желаю, чтобы ты ко мне обращался. уходи, Иуда, -четкий, ровный голос поставил точку. Крайст дал понять, что этот разговор окончен и, шурша по земле и листьям белыми одеждами, удалился. а Джудас остался один. вновь остался один. но более он не чувствовал этого всепоглощающего одиночества. теперь он чувствовал лишь вину. все нараставшую и нараставшую. сейчас, как никогда, он осознал, насколько был глуп, эгоистичен и не прав. в горле застыли слова, ученик не смел обратится к учителю, пусть душа его и кричала. он вновь вернулся в ад. в свой личный ад. без котлов, без огня. он вернулся в Гефсиманский сад. вернулся и был вынужден наблюдать вновь и вновь за предательством своим. был вынужден вести разговор с самим Люцифером. каждый новый разговор заставлял и так уже мертвое сердце умирать заново. этот ад не был пыткой, в привычном понимании этого слова. его плоть не терзали, его тело не подвергали истязаниям. было хуже, ведь его заставляли думать. вновь и вновь. Иуду глушили свои же мысли, которые ему не разрешалось избегать, которых он и не мог избегать. он сам был себе адом, сам мучал себя каждый новый день. сам погружался все глубже и глубже в раскаяние, в боль и мучения. а в голове его, несмотря ни на что, что происходило вокруг, что кричали его мысли, что говорил ему Сатана, постоянно монотонно звучало лишь три слова, которые были высечены на его сердце, повторяясь со все той же холодной, осуждающей, презрительной манерой, которая заставляла вздрогнуть, которая не давала вздохнуть: «ты предал меня».