Тепло

Ступая по хрупкой иссохшей земле и практически не касаясь ее полной подошвой, крадучись, он вглядывался в серые силуэты деревьев и стен, прижав к груди древко лопаты. Выживший ждал чего угодно: что земля разверзнется прямо под ногами; что колючие ветви вытянутся и схватят за плечи; что стены сомкнуться, лишая его воздуха. Да что угодно - но ответом служила лишь тишина холодного сумрака. Эта злосчастная игра затянулась, но еще тогда, ступив за ворота, Эндрю знал, что дорога им всем в ад, где с распростёртыми объятьями ждет сам дьявол в человеческом обличии. Он знал, чем все закончится и лишь вдыхал сухой воздух в легкие, которые то и дело раздирал кашель. Приходилось закрывать ладонью рот и стараться быть столь тихим, чтобы не спугнуть даже черную огромную ворону, опасливо оглядывающуюся по сторонам. Кто знает, какие из игроков остались неподалеку - и кого привлечет шумная птица? Могильщик поежился, дрогнув всем телом и чуть не выронив из рук древко инструмента, да вовремя спохватился, опираясь плечом на попавшееся под руку дерево, переводя дух и сглатывая. У него не было ни шифра, ни понимания, в какой стороне спасительные ворота или хотя бы люк. Хотелось спрятаться в угол и ждать, когда соратники по неволе сами решат проблемы, да что-то глубоко в сердце подсказывало, что тех уже ждать не стоит - видимо, лишь его защищал все это время маленький деревянный крест, висящий у шумного сердца. Но и тот уже распалился словно тлеющий уголь, разве ж может бог защищать такого грешника вечно? Хотелось плюнуть в лицо судьбе и тому, кто придумал сценарий его собственной жизни, тернистый и угловатый. Хотелось послать к черту всех тех, кто выдумал искупление через страдание - Крессу это все равно никогда не нравилось. Возможно ли, что его пребывание тут сейчас и есть кара за неподобающие мысли. Он не знал. Невыносимо жарко, на фоне же смеется едва уловимая мелодия скрипки, такая тонкая и саркастичная. Эндрю сжимает грязно-черный плащ на груди, раскрывая рот в отчаянной попытке вдохнуть хоть немного влаги, но в легких будто остался лишь песок. Его часы медленно переворачивались, отсчитывая мгновения до того, как силы покинут тело окончательно. Какое-то безумие: адское пламя языками жара вырывалось из самых недр, облизывало тяжелые кожаные сапоги, тянуло за собой, вниз. Видимо, в этом и есть его исход - быть съеденным огнем, проклятым теми самыми мертвецами, что он закапывал. Шаги тихие, и все же Кресс видит приближающееся нечто, наблюдает за тем, как с длинных волос капает тягучая лава, плавя под собой землю, а от чужих сияющих туфель появляются зияющие дымящиеся дыры. Дьявол так горяч, что даже воздух перед собой плавит, так как же удержаться на ногах обычному человеку? Нет, нельзя. Эндрю стискивает в ладонях ручку лопаты и вонзает ее в землю меж своих ботинок, опираясь на нее весом всего тела, и вскидывает голову, шумно дыша. Вся его жизнь была полна сплетен за спиной, слухов, обид, но смерть не имеет скрытых мотивов, она проста - и выживший просто обязан оказать ей уважение, хоть в последний раз. Потрескавшиеся губы приоткрываются, но не находят что сказать, так и смыкаясь безмолвно, изгибая в муке уголки, пока Пламя подбирается все ближе, держа за гриф тонкую изящную скрипку. Эндрю смотрит внимательно, не отрываясь ни на миг, как высокий незнакомец останавливается, распрямляя сгорбленную спину и вскидывая свой инструмент на плечо, а после тонкие когтистые пальцы причудливо изгибаются в воздухе и, - ох, кажется ли ему, - но прямо из воздуха образуется длинная полоса огня, облизывая фаланги скрипача и принимая форму смычка. Это какое-то безумие... Движение такое легкое, что Кресс не сразу понимает, что его издают четыре тонкие струны под пальцами монстра. Мелодия жалобно тянется длинными нотами, сменяясь то на тонкий и жалобный писк, то на томное журчание реки - той самой, куда еще маленьким трусливым мальчишкой убегал от обидчиков могильщик, прячась за высоким уступом. Тревожно, больно, но именно там никому не было дела до странного ребенка, еще не выросшего, не огрубевшего, не закопавшего в себе остатки той наивности. Это играет не скрипка, а его собственное сердце - незащищенное, голое, прямиком в чужих пылающих руках. Кресс падает на одно колено, хватаясь за древко лопаты в отчаянной попытке не утонуть в кажущейся мягкой, словно болото, земле, лишь бы послушать еще издевательскую и такую знакомую ему самому музыку. Щеки горят, вызывая невыносимые мучения, пока из распахнутых в восторге глаз сползают лавовые слезы, обжигая кожу. На крик не хватает воздуха, горло пересохло, да и все силы теперь в кистях, держащихся за последнее спасение. Но и те уже не выдерживают, разжимаясь и роняя бессильное тело вниз, да только ловят его длинные руки, не давая провалиться сквозь тонкую полоску земли в саму преисподнюю. Эндрю даже не понял, когда скрипач прекратил играть. Тянется к чужому лицу, ощущая, как его собственное медленно сгорает, касается перчаткой короткой аккуратной бородки, затем подбородка и щеки, неподдельно удивляясь, ведь те вполне обычные. Монстр сжимает его плечи в объятьях словно не свою жертву, а любимого или собственное дитя - нежно, но крепко. Сердце пропускает удар и губы жадно ловят воздух вновь, раскрываясь и закрываясь, пока, наконец, не произносят: - Сопротивляться... не было смысла изначально, да?.. - и стоит Крессу это сказать, как ощущение камня на шее, тянувшее на дно годами, исчезает, выливаясь в тихий всхлип, стекающий тонкой нитью крови из уголков рта. Могильщик гладит мягкую щеку, принадлежащую его собственной смерти, касается огненных волос и осторожно отодвигает их, зачесывая за острое ухо, сухо усмехаясь. Разве у монстров бывают такие человечные глаза? Полные боли, сострадания, немого крика о помощи - такие же как и у самого Эндрю. Скрипач плачет, хоть широкая улыбка и заковала его лицо в вечной радости, но кому, как не выжившему знать, что мятежная душа адского отродья была соткана из той же человеческой ненависти и безразличия. Длинные сияющие локоны за спиной этого несчастного разливаются реками магмы, но почему-то Крессу кажется, что это крылья. Веки тяжелеют, хочется сомкнуть их, но мог ли он оставить в одиночестве его... Монстр прикрывает глаза и поддается под прикосновение тлеющей ладони у своей щеки, неосознанно прижимая чужое тело к себе. Как же тепло... как тревоги могли бы проникнуть в его покой? Спокойно, ведь это не Адская соната, а соната его собственной души, в которую он уже перестал верить десяток лет назад. Тепло. Скрипач сжимает в объятиях все сильнее, заливая белые волосы медовыми каплями огня, пока тело в руках не рассыпается в пепел, оставляя его вновь в одиночестве, ожидающего полных злобы шепотов, в надежде, что к ним прибавится лишь один хриплый тоненький голосок - тот самый, что счел его кем-то большим, нежели адским отродьем без воли.