Покарай меня

Горизонт медленно пожирал алое солнце, окрашивая небо в кроваво-нежные оттенки, и его тепло разливалось по улицам маленького городка слабыми потоками ветра. В церкви шла одинокая вечерняя служба. Белокурый пастырь монотонно читал молитву, будто погружённый в своё сознание, и, казалось бы, совершенно не обращал внимания на единственную прихожанку. Нежное, невинное божье дитя опустило взгляд в пол, почти прикрыв глаза, и незаметно из-под ресниц поглядывало на проповедника. Он, казалось бы, совершенно не замечал её, и всё своё внимание сосредоточил на молитве. И всё же внимательный взгляд его зацепился и за светлые волнистые волосы, аккуратно убранные в хвост, и за плавные изгибы фигуры, не вычурно подчёркнутые лёгким платьем. «Без строгости, но в скромности», – подумал он, мысленно усмехнувшись. Астарион помнил эту девушку хорошо, несмотря на то, что она была нечастой «гостьей» обители божьей. И что же приводило её сюда каждый раз? Служба подходит к концу, а церковь по-прежнему пуста. Лишь молодая прихожанка не собирается уходить, словно нечто держит её здесь, почти приковав к месту. Несложно было заметить, как она собирается с силами, чтобы, наконец, сдвинуться в сторону пастора, слегка склонив голову – неужели на её плечах столь тяжкий груз? – Святой Отец, – тихо произносит Тав, и её взгляд поднимается по полам чёрного облачения, не в силах добраться выше губ. – Могу ли я… исповедаться? Мужчина замирает, словно ослышался, и его брови едва заметно приподнимаются, прежде чем позволить ей увидеть ободряющую призрачную улыбку. Астарион никому не отказывал в такой интимной просьбе, позволяя отпустить терзающие душу грехи, встать на путь истинный, осознать силу и могущество своей веры в Бога. – Конечно, дитя, – отвечает он, замечая, как легко его мягкая интонация заставляет напряжение покинуть хрупкое тело. – Я вижу, ты сильно беспокоишься. Раз уж сегодня у нас столь «людно», то, думаю, можем поговорить и здесь. Позволь Богу внемлить каждому твоему слову, если ты того желаешь, конечно. И она согласно кивнула, оставляя за собой лишь тишину. Послышался тяжёлый, глубокий вздох, возвещающий об очередном усилии. Её голос был пропитан отчаянием и тревогой, стыдом и покаянием во грехе, ещё не озвученном перед Богом и его проповедником. – Отец, дело в том, что последние месяцы мне снятся греховные сны. И как долго я бы ни молилась перед сном, как сильно ни желала избавиться от этого, пытаясь занять все свои мысли верой или другим, ничего не помогает. Мне кажется, сам Дьявол насылает на меня эти сны. Она не смела поднять глаз и даже продолжить, но пастор и без того догадался, о чём идёт речь. Его бледное лицо беззаботно отразило тень ухмылки. Такой же мрачной, как церковная одежда. Голос его звучал твёрже, но успокаивающе, уверяюще в возможности прощения, со скрытой долей любопытства, незаметного для невинной души. – Что же тебе снилось, дитя? – Вы… Её брови опускаются к переносице и пухлые губы плотно сжимаются между собой, демонстрируя неловкость и стыд, как лёгкий румянец на мягких щеках, обрамлённых пшеничными прядями. Ему не нужно было большего, чтобы позволить себе улыбнуться, заставляя прихожанку наконец поднять на него взгляд нежным касанием к её подбородку – указательный палец огладил округлую часть нижней челюсти, заставляя её с трепетом повиноваться. – Ты очень грешна, дитя, – белокурый эльф озвучил вердикт, набатом звенящий в ушах девушки, но с долей сожаления упавший с его уст, – однако это поправимо. Твои греховные сны преследуют тебя не просто так. Священник звучит почти загадочно, пропитанный волнением и обещанием искупления. Она тянется к его нежному взгляду, словно к лучине во тьме, и вдруг замирает, когда в резком движении его дыхание опаляет ушную раковину. Каждая, абсолютно каждая клеточка её тела пропускает через себя заряд тока, собравшийся тяжелым жаром внизу живота. Он знал, что она отреагирует именно так. Он знал, как её тело затрепыхает от бархатной песни его слов. – Скажи мне, Тав, как часто ты видела это во сне? Длинные бледные пальцы переместились на девичью поясницу, скользя по тонкой ткани платья с нарочито неравномерным давлением, соскальзывая к волнистым прядям и впутываясь в них, словно в ловушку. Кулак с силой натягивает светлые волосы, заставляя откинуть голову назад, чтобы самый стыдливый взгляд не смел ускользнуть от него. Глаза священника засияли алым огоньком, озаряясь дьявольской ухмылкой. – Как часто тебе хотелось этого? – он звучит настойчивее, и с тем же натягивает её волосы сильнее, заставляя прогнуться в спине и, инстинктивно избавляясь от боли, опуститься на колени. Его рука, окончательно запутавшись в волнистом хвосте, надавливает ладонью на пересечение макушки и затылка, заставляя прильнуть покрасневшим лицом к его… брюкам. Тав могла поклясться, что он был в юбках, но сейчас, когда её губы в бессознательном грехе распахнулись на твёрдости его штанов, каждая её мысль вдруг воспылала дьявольским огнём, стремясь воплотить в жизнь сон. – Так и знал, – насмешливо произносит Астарион, стремясь пахом навстречу горячему дыханию. – Грешное дитя. Или тебе больше нравится, когда я тебя называю грязной шлюхой? Оскорбление из уст Святого Отца звучит как благословение, разливающееся покалывающим жаром в животе и между ног. Она ощущала, как тонет во грехе, пятнающем её грязью, приятной коже. Рот заполняла губительная слюна, лишающая голоса. Дрожащие руки поползли по его бёдрам к ремню, каждым сантиметром выпрашивая лишь одного. Тав ощущала безволие, будто не властная над собой, полная чистых стыда и похоти, но жадная до тела пастора. – Хорошая девочка, – он звучит мягко, дразняще оттягивая её голову от себя на небольшое расстояние, чтобы полюбоваться покрасневшими щеками и нежными чертами лица, окрашенными низменными желаниями, отчего его сердце пропускает удар. – Хочешь? – за насмешкой виснет тишина. – Проси, – доносится твёрдый приказ, и его лицо говорит обо всей серьёзности происходящего. Она не смеет не повиноваться. Что-то внутри неё взывает следовать каждому его слову. Что-то заставляет её сглотнуть слюну и всё ещё выдерживать его взгляд, теперь с мольбой в зелёных глазах. – Прошу Вас, Святой Отец, позвольте мне искупить мои грехи, – слова сами вырываются из её уст, дрожащих от жадности. – Пожалуйста… – голос звучит совсем тихо, но так искренне, словно стены пустой церкви действительно внемлют каждому её слову. Надменный смешок возвещает очередной вердикт, созвучный с пряжкой ремня, что звенит под ловкими пальцами священника. Он приподнимает брови, наблюдая, с каким рвением девчонка стягивает его брюки и нижнее бельё, и позволяет ей самой двинуть головой в сторону его члена, заставляя губы остановиться в столь незначительном расстоянии, что она могла бы дотянуться языком. Тав соображает на уровне инстинктов, обхватывая у основания одной рукой, а второй цепляясь за ямку под гребнем подвздошной кости. И тогда он снова позволяет. Её девственные губы встречаются с горячей плотью, вызывая вздох наслаждения, тяжелеющий с каждым поцелуем. Неумелое тело поддаётся необъяснимой власти, направляющей так, как нужно. Оттого язык так дразняще и любовно скользит по уздечке на оголённой головке, вызывая искры в алых глазах. Они смотрят друг на друга неотрывно, вклинившись, словно созданные одна для другой детали. Астарион хитро улыбается, наблюдая, как кончик её гибкой мышцы очерчивает закругленные края и выпрашивает очередной знак – бёдра мужчины толкаются навстречу её лицу, упираясь в румяную щёку. Она же со вздохом припадает раскрытыми губами к горячей коже у основания, истекая слюной, словно голодная собака на звон колокольчика, оставляя за собой скользкую дорожку по всему стволу. – Столько нетерпения… какая прелесть, – почти мурлычет мужчина, слегка сминая кожу её головы. – Только спрячь свои прекрасные зубки куда подальше. Тав не спрашивала, не задумывалась – лишь повиновалась. Она открыла рот, слегка высунув язык, и дёрнулась в испуге, но её голову крепко удерживала сильная рука, заставляя беспрекословно принять почти половину предназначенного ей в это причастие. Её тело почти не сопротивлялось уже после пары толчков, когда пастор сам направлял её, превращая незнание в покорное принятие. Юная прихожанка затем, привыкнув, и сама старалась двигаться навстречу его нетерпеливым бёдрам, выгнувшись до того, что горло и подбородок стекались в едва ли не ровную линию. С каждым толчком он всё настойчивее проскальзывал в тёплое и влажное удушье, пока с его бледных губ не начали срываться тихие, хриплые стоны. Теряя терпение, он вдруг останавливается и делает шаг назад, не выпуская руки из светлых волос. Девушка смотрит на него со страхом и благоговением, не смея двинуться, замерев в молебном ожидании. Она не чувствует ни боли в горле от грубых толчков, ни онемения в напряжённых бёдрах – только мучительный, пустотный жар между ног и сердцебиение, звенящее в ушах не тише церковного хора. Зелёные глаза с надеждой ловят движения мелких морщинок и губ, изогнувшихся в улыбку, искажённую похотью, как и всё прекрасное лицо священника. Она заворожённо вздыхает, прежде чем заскулить от боли, когда мужчина снова тянет её за волосы, заставляя подняться с пола. Пастор заботливо и легко подхватывает хрупкое тело за талию, пресекая предательство дрожащих ног, и толкает её на алтарь, вынуждая грудью накрыть позолоченную обложку Евангелие. Резким рывком он оставляет в области её декольте лишь обрывки тонкой светлой ткани, позволяющей насладиться прикосновением к божественному. Прохлада металла дразнит и так набухшие соски, и Тав закусывает губу. Давление на поясницу заставляет её с усилием скользнуть чуть выше по книге, поднимая бёдра. Она прикрывает глаза, пытаясь прийти в себя, но всё безуспешно. Голос божий больше не слышен в её голове. – Сегодня Он отвернулся от тебя, похотливая дрянь, – издевательски разносится над её ухом, оставляя на спине мурашки, и длинные бледные пальцы нежно и легко скользят по округлым бёдрам, задирая юбку, – или ты от него. Выбирай, что тебе нравится больше, потаскушка. Она не видит, но чувствует божий лик за спиной, как и сползающую по коже ткань нижнего белья. Астарион не церемонится ни секунды, с ухмылкой царапая нежную кожу, и оголяет испачканную влагой промежность. Тав дрожит, касаясь пола лишь кончиками туфель, и тяжело выдыхает в холодную поверхность алтаря. Она чувствует, как нижняя часть тела содрогается в нетерпении, как сам Бог смотрит на неё с осуждением и презрением вплоть до того момента, как её мышцы пронизывает резкая боль. Девушка проскулила и попыталась дёрнуться вперёд, но её бёдра застряли в капкане крепких рук божьего проповедника. Он нетерпеливо входит до самого конца, вскинув голову от ощущения чужого жара на своей плоти, обхватившего его, словно грубые тиски. Мужчина громко выдохнул, прикрыв глаза, слегка привыкая и благосклонно позволяя партнёрше успеть насладиться медленно затихающей болью. – Какая же ты испорченная блудница, дитя, – с насмешкой произносит белокурый эльф и, замахнувшись, благословляет стены церкви громким шлепком. – Но не бойся, я наставлю тебя на путь истинный. И пусть каждая твоя молитва пропитается самой искренней и непоколебимой верой, что сегодня спустится в тебя через меня, проповедника божьего. Тав слышит смешок и чувствует, как её бёдра снова сжимают с двух сторон, переключая внимание с одной боли на другую. Её щёки вспыхивают от ужасного, треплющего душу, осознания удовольствия. Она ощущает, как тяжелеет в животе; как сердце сильнее бьёт по ушам, пытаясь вырваться из груди, но каждый раз с приятной тягой ударяется о Евангелие; как кожа зудит в нужде ожога от чужой ладони; как её сдавливает изнутри до мучительной дрожи в мышцах. Он отдаляется, оставляя за собой пустоту, но не выходит полностью, безбожно врываясь внутрь грубым толчком, сопровождаемый жалобным скулежом. Глаза загораются алым пламенем, а по бледному лицу растекается дьявольская улыбка. Спина девушки изгибается в полукруг, поддакивая каждому новому движению: мужчина больше не медлит, желая насладиться грешницей сполна, словно спелым, сочным гранатом. Он освящает кожу второй ягодицы пламенным шлепком и с силой впивается ногтями в нежную кожу, повторяя движение бёдрами, раз за разом, постепенно ускоряясь, но совсем не заботясь о том, проскакивает ли в стонах дитя божьего хоть толика удовольствия. Она жмурится от боли в нижней части тела и влаги в глазах, ощущая, как стыд предательства уступает место чистейшему, как святая вода, удовольствию. Тав не понимает, почему каждый спазм её мышц тянет приятной болью, почему её горящие бёдра и внутренности вызывают чувство благоговения, похожее на послевкусие искренней молитвы. Нет, это куда лучше, слаще, желаннее, словно влага при жажде. Она вскрикивает без стеснения, хватаясь губами за холодную поверхность алтаря, и толкается бёдрами в ответ, ощущая, как с каждым разом обжигающие шлепки между их кожей становятся ещё грубее, ещё девственней, чем свет Божий, и безудержней, словно Преисподняя. Астарион лишь наслаждается, закусив губу: с его губ срываются рваные стоны, напоминающие рычание. Он вдавливает девчонку щекой в алтарь, всё ещё впиваясь ногтями в кровавые полулунные следы на её бедре, и втрахивает её в ледяную гладь святости обители божьей. Его движения всё более рваные, а тело, покрытое тёмными одеждами, стремится к изящной женской спине, желая поглотить каждую частичку трепещущего в ней пламени. Он ускоряется, переплетая их громкие голоса в один, гладкий и мелодичный, словно церковное песнопение, и затем, задрожав, замирает. Свет в зале потух с оглушительным хлопком, напоминающим звук кожистых крыльев, и Тав испуганно застыла. Вдруг свечи снова медленно зажглись, и жар, по силе напоминающий адское пламя, разлился по хрупкому телу. Над ухом послышался надменный смешок, щекочущий чувствительную кожу. Она всё ещё не чувствовала взгляда с икон. И лик божий действительно не был виден в полумраке церкви, скрытый огромной тенью самого верного божьего проповедника.