soil, rot, bark and bone

Рэба умирал. Время растягивалось; вещи переставали иметь смысл. Рана в животе, проделанная клинком дона Руматы, глухо пульсировала, едва-едва кровоточа. Вокруг него происходили события, которые сложно было причислить к реальным; скорее всего, он застрял в предсмертной дреме, где может померещиться все что угодно. В своем гневе Румата даже не заметил, что не добил его. Неуязвимый, неостановимый, будто демон из сказания, он прокладывал себе путь по извилистым коридорам дворца… «Сея разрушение» – такой избитый оборот, но Рэба, пусть и по-своему, тоже избитый, поэтому несуществующие потомки, которые будут читать этот незаписанный монолог, должны будут простить его за косность мысли. Да, в сухом остатке Румата шел по коридорам дворца, сея разрушение. (Семена которого не взойдут, потому что потрескавшиеся, разбухшие от влаги стены уже полны невидимыми глазу спорами.) Потом… здесь и начинается предсмертная дрема. Рэба, отчаявшись получить помощь, перестал кричать, съежившись в углу под одним из многих гобеленов, изображавших бравые подвиги безымянных мужей. В воздухе пронеслось нечто, отчего захотелось смежить веки, но даже когда все умирающие, полегшие вокруг, заснули, Рэба все никак не мог позволить себе уйти в забытье. (Это все споры. Его спальня буквально кишела алыми извилинами, бегущими по стенам. Не помогали даже повешенные ковры – она проедала ковры.) В предсмертной дреме, шагая с одинаковым безразличием через трупы и через спящих, были какие-то люди в странных одеждах. Какие-то люди не заметили Рэбу – они вообще мало что замечали, да и неудивительно, в таких-то шлемах, чего сразу ведро на голову не надеть, всяко проще, – спешно протолклись мимо и вынесли из соседней залы тело Руматы. Он дышал. Кажется. Впрочем, предсмертная дрема… У каких-то людей в странных одеждах были странные коробочки. Одна из коробочек, приложенная к стене, начала визжать так, что, казалось, и мертвого разбудит. Но никто не проснулся, а Рэба и не спал. После визга коробочки какие-то люди суетливо засобирались и покинули замок, хотя многие из них явно хотели остаться чуть подольше. (Если эта коробочка видит споры, немудрено, что она заорала от ужаса. Человек бы еще не так заорал.) Рэба умирал. Внутри у него кишело. Поднимала свою уродливую головенку лихорадка. Ему было плохо, но не было больно – еще или уже. Он чувствовал себя змеей, ожидавшей, когда можно будет скинуть опостылевшую кожу и наконец освободиться для жизни в большом и радостном мире. Рэба ждал, и по его душу пришли. На этой стадии он уже плохо видел, – лучше сказать: «едва видел». Но и полуслепой бы различил громадный силуэт, согбенный в три погибели, который загораживал едва блещущий свет в дверном проеме. Глупец мог бы предположить, что это вернулись какие-то люди со своими дурацкими одеяниями и не менее дурацкими трюками, но Рэба, полуслепой и полумертвый, чувствовал кожей, что пришедшее по его душу – порождение их мира. Его мира. Родное. Ему не понадобилось идти – существо протянуло свои «руки» прямо от двери; неоспоримое, ха-ха, преимущество быть сотканным из… (Т-с-с.) Ему нужно было потрогать Рэбу, чтобы заговорить, потому что существо не знало языка. Никакого. Оно было древнее, чем язык, древнее, чем руины Арканара, древнее, чем высокомерные братья и сестры Руматы с их визжащими коробочками и ведрами на головах, древнее, чем те, кого эти братья и сестры преследуют сквозь звезды, древнее материала, из которого преследуемые строят свои города в пространствах столь далеких, что говорить о масштабе становится бессмысленно… Впрочем, для этого существа «говорить» – бессмысленно в принципе. Сплетя свои «пальцы» с тем, что навечно обосновалось внутри полумертвого Рэбы, оно просит у него одного – имени. Что очень удобно, потому что имя, кажется, единственное, что у Рэбы осталось. (Они не спрашивали, откуда взялись споры, пока споры сами не начали спрашивать их.) the world below is E V E R G R E E N «Говорит База. Объявляю перекличку совместно с проверкой ваших когнитивных способностей. Я называю понятие, вы называете первую ассоциацию, которая у вас возникла. В процессе исследования комплекса мы будем периодически повторять проверку, чтобы зарегистрировать отсутствие урона нейронных связей. Вита, черный, прием». «Белый, прием». «Эпсилон, красный, прием». «Белый, прием». «Необычно, но в рамках нормы… Дельта, отец, прием». «Ушел за молоком, прием». «Дельта, сейчас не время для ваших шуток. Еще одно нарушение протокола, и вас терминируют. Отец, прием». «Мать, прием». «Ми, ведьма». «Колдун, прием». «Повторите, прием». «Колдун, прием». «…» «Вы же сказали “ведьма”… Это неправильный ответ? Прием». «Ми, здесь нет неправильных ответов, но мы сказали “…”, прием». «Вас плохо слышно, База, прием». «Альфа, Gelbacut». «Я не знаю этого слова, прием». «Альфа, вы не знаете слова “христианин”? Прием». «А… Атеист, прием». «Выдвигайтесь. Помните, что мы не можем вести полноценную видеозапись, и вам придется многое комментировать. Вита, Альфа, если придется бежать, помните, что ваши жизни более ценны, чем порученное вам оборудование, прием». «База, вас слышно, прием». «Эпсилон, использование светошумовых гранат, газовых гранат и обычных гранат в данном комплексе запрещено. Прием». «База, принято, прием». «Дельта, помните о том, что нужно держать себя в руках, прием». «База, принято, прием». «Ми, ты такая крохотная, может, пролезешь в ту дверь?» «База, это приказ? Прием». «Выдвигайтесь. В процессе исследования База не будет инициировать контакт по встроенным микрофонам. Если вы услышите команды от нас, которые не были ответом на сформулированную реплику, это были не мы. Прием». «Вас понял, прием». «Оно что, способно на такую хрень?..» «База, мы в… зале. Высоту потолков трудно определить из-за спонтанного роста некой органической сетки… Да, Ми? Прием». «Похоже на мицелий. Я собираю образцы для дальнейшего исследования. Прием». «Прежде убедитесь, что оно не токсично, Ми. Прием». «База, Вита продолжает комментарий. Здесь множество гуманоидных тел, что соответствует докладу, сделанному советской стороной… Дельта, другой канал». «Почему они не убрали трупы?» «Может, уже некому было убирать». «База, Вита продолжает комментарий. Одно из тел прекрасно сохранилось, я попрошу Ми сделать фотографию, прием». «Фотография сделана и отправлена, прием». «Где его голова?..» «Кто знает, может, собакам скормили. Ты помнишь записи этого… Руматы? Дикари». «Мне это не нравится». «А кому это нравится, Дельта?» «Глор… Ми, не трогай! Анализ показал, что это токсичное вещество». «Мне не по себе». «Ну конечно, вы что, не помните, что случилось с экипажем “Белой тени”? Все заживо сгнили. А ведь там такая же херня была. Только липкая». «Дельта, если ты будешь нагнетать, я тебя тресну». «База, Вита продолжает комментарий. В соседней… комнате температура понижена… Да, Альфа? Прием». «Пятнадцать градусов Цельсия, прием». «Вита продолжает… Мицелий выглядит точно так же, как и в соседнем помещении. Тел гораздо меньше… О боже!» «Вита, это База, продолжайте доклад, прием!» «База, это Эпсилон, с отрядом все в порядке, просто мы, кажется, нашли… голову трупа из соседнего помещения. Дельта сблевал в шлем, теперь его некоторое время не будет слышно…» «И к лучшему». «Вита, это База, вы в порядке? Можете описать найденное? Прием». «База, это Вита, да, я в порядке. Может, лучше, если Ми пришлет фотографию? Прием». «Вита, это База, мы перестали получать сигналы от аппаратуры Ми, прием». «База, это… Где Ми? Матерь божья, где Ми?!» «Ребят…» «Дельта, не говори, ты задохнешься…» «Ребят, Ми наверху». «База!!» «Ми наверху». the world below is             Скользящая «Р» переходит в полую «Э», переходит в мягкий удар «Б», переходит в кричащую «А». То, что когда-то было Рэбой, покачивает в «руках» высушенный труп существа, чье имя состояло из двух букв… или четырех? Это немного запутанно. То, что когда-то было, недоумевает, чувствуя, как пронизывают сетку мицелия звуковые волны криков ужаса. Эти, новые, они другие, пришли с другими целями, с другими игрушками и в других смешных шлемах, но их постигнет та же самая судьба, которая была уготована первым пришедшим. Тем, кто вовремя сбежал. Никто не может сказать, что именно разбудило создание, державшее Арканар на своих покрытым мхом плечах, но это и не страшно – жестокие боги, давшие жизнь им всем, чтобы растоптать, изуродовать и унизить, давно отказались от объяснений, и мир, созданный ими, принимает эту догму, как принимал многие другие до этого. Однако жестокие боги и их вероломные посланцы не учли, не захотели учесть всего лишь двух правил, что незримо обитают в плоти бытия, как паразиты, которых трудно заметить и невозможно вывести. Первое – (гротескно вытянутый силуэт, ноги столь тонкие, что сломаются под весом грибной шляпки, пустые глазницы, в которых мечутся чудом пойманные радиосигналы, заживо съеденная далекая радуга) люди могут простить обиду, земля же не прощает ее никогда. Второе – (самолюбие, лицемерие, праведный гнев, наивная уверенность в том, что уж ты-то выдержишь боль, от которой других ломало начетверо, очевидная истина, которую не всякий может принять, то знание, каким вы пренебрегли и какое вас погубило) все животные могут кричать. То, что было Рэбой и уже не было человеком, перебирает то, что было людьми, а теперь напоминает выеденные раковины моллюсков. Наверное, если бы оно хорошо попыталось, оно могло бы снова проникнуть в их странные устройства, как делало чуть раньше, ради шутки, и спросить о том, кто нечаянно пробудил его… Но даже если бы оно смогло спросить, они бы не смогли понять. Скользящая «Р» – в циничную «У» – в нежную «М» – в крик «А» – в удар «Т» – и снова в крик.