О том, как бился хрусталь

Кира дома внимательна и осторожна. Кира дома целует со всей нежностью цветущей: мягко, плавно, аккуратно, все чувства свои вкладывает в краткие касания, нежные губы на губах и громкие слова о бесконечной верной любви. Кира дома кормит с ложки кашей по утрам. Она все такая же невкусная, как в детстве, но с кириных рук кажется Юле не такой уж и плохой. Кира дома спать укладывает, в висок каждый раз чмокает, одеялом пуховым в студеную зимнюю пору поплотнее закутывает, как воспетательница в детском саду, и как папа свою дочку по носу щелкает. Кира дома бывает редко. У Киры на улице сигарета в зубах, на руках варежки кожаные с махровой подкладкой, взгляд злой, обжигающий и берцы со шнурками зелеными: массивные, высокие, которыми она не раз уже по лицам чужим проходилась, под которыми не раз чужие кости хрустели, которые она не раз от крови чужой оттирала, упиваясь собственным превосходством. У неё шрамы на лице, и она ими гордится. У неё звание в городе бандитское, и она этим гордится. У неё за спиной три года условного за тяжкие телесные, и она этим гордится. Кира с детства так жить привыкла: честь свою нужно отстаивать во что бы то ни стало, за последний кусок хлеба драться не на жизнь, а на смерть, потому что слабых эта страна не ростит. Потому что слабым в России не место. И Медведева не слабая. Честь отстаивает, за кусок хлеба подерется, если нужно будет. Но и Кире в этой стране не место. Таким, как Кира, в России свою честь приходится смертью отмывать, за счастье бороться головой под плеть. Её дядя с малости лет учил не жить, а выживать: зарплату на месяц растягивал с трудом, последнюю копейку под конец обязательно на бутылку водки откладывал, и изредка покупал ей браслетик съедобный, с которым Медведева сначала ходила пол дня, красуясь, а потом уминала аппетитно, зубы почти ломая. И радовалась ему. Изредка. Как-то дядя ей сказал: «В России, Кира, только оптимисты остались, — все пессимисты уже давно уехали». Маленькая девчонка, будучи беззаботной и абсолютно не понимающей тогда этой фразы, стоит через десяток с лишним лет в автобусе старом, — он явно вдвое старше её самой, — и обдумывает ненароком, смеётся даже. Иронично ведь: люди на работу едут, копейку несчастную заработать, прокормить пятерых детей, что дома ждут с уроками и капризами, отдать ползарплаты на коммунальные услуги, ещё половину — раздать долги по знакомым, а на оставшуюся пару-тройку тысяч до следующей получки докарабкаться. И смотря на их лица оптимистами назвать народ взаправду сложно. Кира, взрослея, и всё чаще сталкиваясь с испытаниями под названием «жизнь-матушка», абсолютно и точно была уверена в том, что никогда на дядю своего походить не будет. И на этот народ тоже. Кира не такая. У неё душа светлая и чистая, она сама по себе на этот город, затхлый и мрачный, не похожа. Кире хочется в это искренне верить. И, вообще-то, Кира талантлива и перспективна. Она, безусловно, могла бы стать прекрасным юристом. Могла бы в деловом костюме работать с деловыми людьми и ходить на деловые встречи. Но, как оказалось, Кира совсем не деловая, а белые стены офиса заставляют тухнуть её и без того гниющие внутренности. Она выбрала Юлию Чикину, такую же не деловую и неперспективную, а ещё без памяти влюбившуюся и покорно соглашающуюся на предложение гнить изнутри вместе. У Юли Чикиной самое светлое в мире сердце, самые мягкие на свете руки и самые глубокие в жизни Киры глаза. Медведева, наверное, утонула в них в первый же раз, как посмотрела — и тонуть в этих голубых сапфирах каждый день все больше и больше её явно устраивает. Чикина появилась в её жизни незвано-негаданно, и поселилась здесь, как оказалось, надолго. Медведевой вообще-то никаких отношений и не надо было бы, вот только у Чикиной слишком милый вздернутый носик, целый сборник жизненных мемов в облаке и в сумке всегда её маленькая любимая колонка. Как тут можно устоять? Она по правде-то и сама мелкая, учится в университете на платке и целыми днями сидит за бумагами и рефератами. Для Чикиной учеба — это прямая дорога в светлое будущее, шанс на счастливую жизнь и возможность поскорее вырваться в люди. А вот для Киры Юля Чикина стала возможностью наконец перестать быть одиноким волком и впустить в свою душу чужой любопытный нос. И она этой возможностью, не задумываясь, воспользовалась. И не зря: оказалось, что вдвоем намного веселее, да и дома с новой хозяйкой стало в разы уютнее и теплее. В душе у Медведевой тоже поселились тепло и уют, а в сердце разгорелось что-то сильное и светлое к этой короткостриженной девчушке. От Киры всегда пахло домом и кофе. Она любила пить по утрам карамельное латте с фисташковым сиропом, а Юля после её целовать, потому что с её губ юлино нелюбимое кофе было слишком вкусным. А её парфюм с гибискусом Чикина могла узнать из тысячи — так могла пахнуть только Кира. Им было хорошо вдвоем. Вдвоём просыпаться, чистить зубы, кушать, вдвоём делать зарядку и дурачиться, целоваться, гулять за руки и вдвоём считать звезды. Всё это было как в смазливых японских дорамах, где вдвоём — это значит навсегда. И Юля в это свято верила. Вот только наивно верящая в это Юлечка даже не знала, что шрамы на лице Киры, которые она любит расцеловывать среди ночи под чужое недовольное мычание, не появились на нём из-за детской неаккуратности. Не появились на нём, когда та случайно слетела с качели и разбила себе лицо. Не знает, что, оказывается, татуировки на кириных пальцах не были набиты её хорошей подругой в подарок на день рождения, и возвращают ей приятный школьные воспоминания. Она о Кире ровным счётом ничего не знает. Но Юля любит и верит, ей нравятся кирины шрамы, странные буквы на пальцах, её большие черные ботинки и длинное пальто. Думается Юле, что Медведева в своём обличии до безумия красива и необычна. И, возможно, Юля бы считала себя на её фоне серой простушкой, недостаточно оригинальной и модной, на раз Кира Медведева выбрала именно её, — может ли это значить, что Чикина, на самом деле, не так уж и безнадежна? Юлечку с детства растили мама и тётя. Отца она, кажется, вообще не помнит, но по рассказам матери он тот ещё больной ублюдок. Конечно, маленькая Чикина тогда ещё не понимала, за что её семья-если-это-можно-так-назвать настолько не любит бедного папу, который, вообще-то, каждый месяц выплачивает четверть дохода на алименты, а ещё абсолютно и точно хочет Юлечку-дочку забрать к себе на каникулы. И, возможно, Юле бы хотелось видеть своего папу хоть раз в неделю. А, возможно, ей просто не хотелось видеть каждый день пьяное лицо тётки, и разбитое мамы. То, что ей хотелось бы по настоящему — это гулять, резвиться со сверстниками, играть в мяч во дворе, приходить по пояс чумазой, смотреть утренние программы пока мама одевает в садик, а потом ехать с папой в машине под шансон, смотреть на только-только светающее небо и просто радоваться жизни. И пусть для обычных детей это кажется чем-то простым и скучным, для маленькой Юли жизнь в спокойствии и стабильности — это настоящее волшебство. А в волшебство она, до поры до времени, верила, и каждый раз просила у Деда Мороза, чтобы мама перестала на неё ругаться, а тётушка пить. Но постепенно вера в волшебство начала угасать. Вера в людей, в любовь и в смысл жизни тоже не продержались слишком долго. И теперь, когда тётки давно не стало, мама так и не перестала ругаться, а папа, оказалось, все детство платил Юленьке две тысячи рублей со своего дохода в десять тысяч, и никогда не интересовался дочерью, главным спасением для уже повзрослевшей Чикиной стала Кира Медведева, которая любила её сразу за всех. С Кирой Юля гуляла, резвилась, как ребенок, училась играть в футбол и слушала шансон. Такие мелочи теплили в ней огромное счастье и благодарность. И это по-настоящему вдохнуло в неё жизнь; может, если не родители, то хоть кто-то полюбит её искренне? И Кира правда любила: заботилась, приносила домой продукты, из которых Юля-неумёха готовила им ужин, давала той деньги на учебу, делала комплименты и просто помогала оставить прошлое в прошлом. А Чикина, в свою очередь, была безмерно благодарна такой вовремя появившейся в её жизни гоповатой девчушке. Вот только не знала она, как быстро и стремительно начнет рушится кирина искренность. Юля бесконечно учится, готовится к сессии, копошится в бумажках и не даёт себе времени отдохнуть. Кира, наверное, тоже занята каким-то важным делом, вот только Чикина не знает ни где она, ни с кем. Она, кажется, в этой жизни вообще ничего не знает и не понимает. Кира целыми днями пропадает на работе. Такого раньше не было, да и Юля не имеет представления кем та вообще работает, но у них есть деньги на жизнь, счастливые отношения и совместное будущее. А значит, все остальное уже не так важно. И когда Медведева возвращается домой в полночь, нетрезвая и в грязном пальто, а Юля видит в её в руках розу и пьяную улыбку на лице — всё вокруг тоже становится неважно. Она, на самом деле, любит её любую. Пьяную, грязную, больную, уставшую, счастливую; любая Кира для Юли — предел мечтаний. Поэтому она смахивает всё на трудный рабочий день и желание развеяться. А потом это повторяется вновь и вновь. Юля, конечно, Киру любит, но тошнотворный запах вечного перегара, что постепенно пропитывает стены их уютной квартирки, стал надоедать. Да и прошлое, которое Кира так умело помогала забыть и оставить позади, сейчас в её лице кажется куда более отвратительным и съедающим. И Чикиной кажется, что дело в ней. Она ведь живет в чужой квартире, учится за чужие деньги, и просто не знает что ей делать. Она боится стать Кире ненужной; показаться скучной и не оправдать ожидания. Она просто боится Киру потерять. Боится, ведь кроме Киры её больше некому любить. — Кирь, давай сходим куда-нибудь погулять? — Не, Юлёк, у меня работа. — немногословно, глаз не поднимая, — Давай в другой раз. — Просто мы так давно не проводили времени вместе. — она садится рядом с Медведевой, заставляя посмотреть на себя, — Всё дома да дома сидим. — Ну ты же знаешь что я зарабатываю нам деньги. — говорит с явным недовольством в голосе и тянется за поцелуем. Юля на него охотно отвечает; потому что кирины поцелуи — её самая большая награда в жизни, — Обещаю сводить тебя в кино в конце месяца. Идёт? И Юле больше ничего не остаётся; она кивает кратко, собираясь уходить. — Я сегодня на работу. Буду поздно. Чикина ничего не отвечает. Ей уже всё равно, что Кира работает даже в воскресенье. Она, наверное, начинает к этому привыкать.

***

Постепенно её жизнь превращается в сплошной ужас. И Юля Чикина в этом абсолютно точно сама виновата. Это ведь она не настолько интересная и полезная, поэтому Кира стала так часто пропадать? Ей вообще кажется, что Киру будто подменили. Та много работает и пьёт. Может, конечно, устаёт сильно, поэтому Юля её не ругает: она только помогает ей раздеться и укладывает спать по вечерам, на всякий случай ставя тазик у кровати. В их доме теперь всегда есть минералка, за которой Чикина каждый день ходит в магазин у дома, активированный уголь и Цитрамон. Чтобы Кира, ужасно уставшая и невыспавшаяся, после очередной пьянки выпила все это и ей стало легче. Юлечка Чикина изо всех сил старается быть хоть чуточку полезной, ведь так боится Киру потерять. И не замечает, как Медведева, из раза в раз, бесстыдно вытирает об неё ноги.

***

— Что с тобой, Кир? Юля уже не удивляется, что Кира снова пьяна и не ночевала дома — у неё, вероятно, была ночная смена на работе и она очень устала. Кира, вообще, всегда сильно устаёт; а поэтому Юлия Чикина заботится о ней и предпочитает вопросами не доставать. А может ей бы и хотелось, конечно, разъяснить в их отношениях хоть что-то, но Кире сейчас правда не до этого. Кира хочет расслабиться и отдохнуть. На работе-то всё-таки устала. Она Юлю мягко обнимает и даже не чувствует, как та в её руках дрожит. А Чикина дрожит как осиновый листик, ей кириных объятий уже достаточно чтобы всё Медведевой простить. И, волей-неволей, она в её руках обмякает, сжимает крепко в ответ и пытается Кирой надышаться — потому что не знает, когда ещё ей выпадет такая прекрасная возможность хотя бы к ней прикоснуться. И от Киры пахнет вдруг не привычными гибискусом и фисташками, а чем-то очень сладким и противным. Но Юле сейчас это неважно, потому что когда Кира сжимает в руках её талию, все мысли из головы резко вылетают. Они целуются мокро и размазано, Чикина за своей девушкой еле поспевает, чувствует во рту горечь выпитого алкоголя и тихо мычит. А потом ей кусают шею, вылизывают и сжимают, горячо дышат и толкают к близстоящей коридорной тумбе. Чикина повинуется; глазом не моргнув усаживается на неё и руками кирину шею обвивает. Она у той длинная, почти лебединая, юлина любимая. И пусть ей сейчас не дадут до неё дотронуться, даже смотреть на это произведение искусства Чикиной уже достаточно. У Медведевой пальцы грубые, мозолистые, она ими ловко расстегивает пуговицы на юлиной рубашке, переходя укусами на ключицы и плечи. А Юля то и дело покрывается болезненными мурашками, ёрзая и выгибаясь навстречу кириным движениям. Юля понимает, что, возможно, им стоит поговорить. Понимает, что, возможно, нужно узнать на какой-такой работе Кира пропадает ночами, и в какой-такой момент их отношения дали сбой. Но всё, что она может выдавить из себя, это протяжный стон, когда Медведева стягивает шорты и проводит рукой по мокрому белью. А той очень льстит видеть, как Чикина течет и жаждет её прикосновений. — Кира, — Юля, через силу и с придыханием, начинает, — с кем ты была? — С друзьями в баре после работы. Думаю сейчас не время для этих разговоров. Говорит, и продолжает с аппетитом выцеловывать на чужой груди каждый миллиметр, кусая и зализывая соски. И Юля плавится всё больше с каждым поцелуем и кириным взглядом. А потом Медведева в неё входит, да так резко и грубо, что у Юли точно летают сверчки перед глазами. И ладно бы они просто летали, но в ушах поселился такой свист, что Чикина не слышала даже своих громких стонов. А Кира всё прекрасно видела и слышала: и то, как Юля на её пальцы насаживается, и то, с каким остервенением её ладони сжимают чужую спину, и то, как громко она кричит от согнутых внутри конечностей. — Ты же знаешь, Юлечка, я только тебя люблю, — шепчет на ухо, дыханием опаляет, движений внутри не прекращая, — И никто мне больше не нужен. А Юля, этих слов давно не слышащая, вся изнутри сжимается. У неё в сердце, кажется, даже зарождается какая-то надежда. — Давай, малышка, кончи для меня. И она кончает, сворачиваясь в клубок, а потом крупно дрожит и обмякает. Но стремительно зародившаяся в её сердце надежда так же стремительно умерла, когда за Кирой захлопнулась дверь. На утро Юля и вовсе не помнила, как уснула. У неё в груди, кажется, дыра размером с собственную голову, сквозная. Она на себя в зеркало посмотрит — и хочется его разбить, а потом эту дыру осколками залатать. Ей, наверное, ничего так в жизни не хотелось, как сейчас взять и исчезнуть без объяснений. Просто испариться, будто её и не было вовсе. Будто не было Киры, её хриплого голоса и грубых татуированных рук. Хотелось забыть всё как страшный сон, но злосчастная тумба в коридоре, на которую Чикина так некстати наткнулась, напоминает ей обо всём случившемся. И Юлю до мозга костей пробирает жуткая ненависть к себе.

***

Юлечка запуталась в себе окончательно и бесповоротно. Она и подумать не могла, что первая и единственная в жизни любовь сможет стать таким большим разочарованием. Она свою Кирю любит до сих пор. Любит ту, что заботилась и переживала. Ту, что приносила завтрак в постель, варила любимое какао с маршмеллоу, учила держать мяч и много рассказывала о спорте. Но от любимой юлиной Киры осталась лишь оболочка. Это режет без ножа бедную Чикину. Ей больно смотреть на того, в кого превращается некогда любимый её человек. Ещё больнее понимать, что все это было напрасно. Напрасно продуманное совместное будущее, напрасно вложенные нервы и силы, напрасные слова о бесконечной верности, напрасные мечты. Напрасными кажутся сами Кира с Юлей. Любовью назвать их бессмысленное сосуществование с каждым днём становится Юле все сложнее. Она любила в Кире жизнь, борьбу, любила в ней огонь и какую-то невероятную легкость. Она любила в Кире творца, а не жестокого и бездушного никого. В пучине бессвязных и пугающих мыслей красной лампочкой в Юлиной голове мигает единственный и верный выход. По крайней мере, он кажется Чикиной таковым. И тогда, первый раз в жизни, дрожащими руками и капающими на стол слезами безысходства, Юлия Чикина находит своё коротковременное обезболивающее. Тогда, заходясь в бесконечном кайфе от первой снюханной в жизни дороги, Юля больше не беспокоится ни о чем. Она побеспокоится потом. Когда писать доклады и рефераты станет совсем невозможно, когда ей пригрозят отчислением, когда на весах еле-еле покажется цифра в районе сорока пяти, а нюхать дороги станет ежедневным ритуалом. Побеспокоится потом, но точно не сегодня.

***

В сумраке холодной ночи Юля Чикина скупо роняет одинокую слезу. Растирает её по побелевшему лицу и чувствует, как мелко подрагивают её руки, а внутренности просят о помощи, молча и жалостливо крича ей бежать. Она бы и сама сейчас зашлась в душевном вопле, вот только голос предательски охрип, а сил нет даже чтобы разомкнуть синие губы. Она чешет нос, неприятно жгучий от недавно снюханной дороги и, давно смирившись, наблюдает, как собственные мысли делят её между собой. Юлечка, как самый настоящий реставратор, каждый день собирала осколки их с Кирой былой любви, опосле старательно склеивая их воедино — в блестящую хрустальную вазу. И пусть даже руки потом долго заживают, а мелкие частицы доверия вперемешку с уходящими счастьем неприятно саднят в глубоких порезах на бледных ладошках, она была готова каждый раз вытаскивать их, пачкая ногти в собственной крови, и любоваться — закрывая глаза на острые шрамы на некогда гладкой поверхности сосуда. Но где-то внутри её ещё поддерживает спасательный трос из напрасных чаяний; трещит по швам и точно требует замены. И Чикина, хватаясь за него всеми руками и ногами в своём глубоком отчаянии, на подкорке сознания выискивает хоть каплю оставшейся надежды и уверенности в следующем дне. За окном дождь. Несильный, скорее грибной. Это небо плачет, Юле думается. Она тихо плачет вместе с ним, разделяя свою тоску с потрепанными стенами их тесной квартиры. Кажется, только сейчас младшая начинает замечать, насколько в ней душно и неуютно. Запах пыли и тяжелого сигаретного смрада отдаются в голове неприятной болью, а оседающий на обоях и потолке никотин придает им грязный желтоватый оттенок. Юлю гложет находиться здесь, гложет тишина пустой хаты и шум её обрывочных мыслей. Его разбавляют лишь звуки дождя, приятно стучащего по окну, и девушку это радует. Дождь не дает ей сойти с ума. Скрежет ключа во входной двери выводит её из нерадостных размышлений. Она нехотя встает, натягивая на лицо недолгосрочную улыбку и на подкашивающихся ногах плетётся в коридор. — Привет, малышка. От Киры тошнотворный запах алкоголя. Юля, давно к нему привыкшая, со всей оставшейся душевной теплотой её рассматривает. У Медведевой пальто грязное, в руках пакет каких-то фруктов и на шее засос. Юле больно. К ней лезут обниматься, оставляя на щеке мокрый след от поцелуя, и тогда младшая снова чувствует запах чего-то приторно-сладкого. — Чем пахнет от тебя? — Не знаю, — Кира к себе ближе прижимает, руки скрепляя крепче на чужой талии, — прости, в клубе оказалось слишком много девушек. Шепчет куда-то в шею, пьяно пытаясь связать два слова. И Чикиной становится мерзко. — Это тоже от девушек? — младшая ту в грудь пихает, от себя отодвигая, тычет маленьким пальцем на багровое пятнышко на коже и морщится, с отвращением глядя, — Тоже, Кир? Что молчишь? У Юлечки голос дрожит. У Киры во взгляде безразличие вперемешку со злостью. — Знаешь, Кира, мне надоело. — шёпотом, будто боясь чего-то, — Тебе самой от себя не тошно? — Чё ты сказала? У Медведевой выражение лица сменяется за секунду — от наивной и покладистой Юли она такое слышит впервые. — Неблагодарная. Да ты живешь на мои деньги! В моём доме, ешь мою еду и, учебу тебе, напомню, тоже оплачиваю я. Или ты забыла? Мм? — Чикина слезу, скопившуюся в уголке глаза, смахивает, и назад пятится, пока Кира, пьяная и непривычно грубая, ближе подходит. — У тебя же всё есть, Юленька, что тебе ещё нужно? Старшая ей в губы выдыхает громко, отчего Юля готова вывернуть свои кишки прямо сейчас. «Юленька»… Так её называла только мать в детстве. — Не называй меня так. Ты же знаешь, — отворачивается, не может в глаза серые и плывущие смотреть. — А то что? — усмешка. Горделивая, надменная кирина усмешка. Она лезет под мешковатую белую футболку Чикиной и вжимает в стену сильнее. — Признайся хотя бы себе, ты ведь такая же как твоя мамаша. Жалкая содержанка. Скажи, а когда ваш сожитель трахал её, она стонала так же, как ты подо мной? — кусает за шею, облизывая мокро и гадко, — Ты же знаешь, что кроме меня никто не заставит тебя так кончать. Так чего же права качаешь? — Заткнись! Отстань от меня! Ты больная! — она от рук чужих отмахивается и срывается на крик, — Я не хочу даже слышать тебя больше! Истеричный Юлин крик сопровождается взмахом вечно пьяной Кириной руки. Он отрезвляет отчаявшуюся и до конца надеющуюся Чикину. Горящая щека, кровь на белых подушечках, вспухшая губа и Кирин свирепый взгляд. Треск надежды на подкорке сознания, разбитая вдребезги хрустальная ваза. Она чувствует, как внутри что-то немедленно отмирает. Её спасательный трос обрывается с хлестким звуком Юлиного утекающего самообладания. Она падает плашмя на эти осколки, впивающиеся в её спину, и отбивает вдрызг лёгкие. Понимание. Она смотрит на Киру с явным разочарованием в глазах. С явной падшей надеждой и, разбившейся о холод безразличия в глазах старшей, мечтой. Юля уходит молча. Не проронив ни слезы. Оставляет за собой открытую дверь и слышит вслед кратко брошенное «Шлюха». Сегодня Чикина закурит первый раз за полгода. Придет к бабушке: побитая, заплаканная и больше не надеющаяся. У неё дома тепло и уют, пахнет булочками, сладким клубничным вареньем и цветами. Та крепко обнимет, не мучая вопросами, потому что давно обо всём догадалась. Накормит вкусным вишневым пирогом, покажет старые Юлькины детские фото из альбома, погладит по ежику светлому и тепло-любимо поцелует в лоб. Так, как когда-то целовала Кира. И уснет у бабушки на коленях — двадцатилетняя, но такая маленькая и желающая хоть раз почувствовать тепло родных объятий. В этот вечер, наконец, придет смирение. Кира на самом деле любила Юлю. Делала ей кофе по утрам, кормила кашей с ложки и просто была рядом. Они любили пить лимонный чай, есть конфеты и кутаться в плед на двоих. Греть ноги друг о друга, касаться носами, считать родинки на руках. Любили устраивать бои подушками ночью и громко смеяться на зло соседям. Кира любила юлины ямочки и еле заметные веснушки на лице. У Юли на щеках отблески луны и самые нежные Кирины поцелуи. В глазах у неё — Кирино любимое море и личное чистое небо. Но их любовь продлилась недолго. Осыпалась прахом, ведь огня в Кириных глазах больше не осталось. Юля все так же любила. Только совсем отчаянно и с ноткой грусти. Ей нравились Кирины платиновые волосы на подушке с утра, её самое вкусное кофе и татуировки на пальцах. Но такое счастье, обычно, длится недолго, особенно, если по венам течет холод. Особенно, если кирины глаза — некогда горящие, уже давно смотрят безразлично. Да и душа её, как поется, оказалась не глубже лужи. Между ними зияет бездна, полная шума и нетленного хаоса. И Юля, взяв себя в руки, решает окончательно разорвать нити их связанных друг с другом душ.

***

Утро нещадное, солнце яркое, голова взрывающаяся, а комната — грязная. Кира встает нехотя, хрипит и стонет от боли в теле, хватается за лоб и ничего не понимает. Оглядывает комнату, еле разлепляя веки. Кровать пустая и холодная, на тумбочке рядом нет привычного стакана воды и таблетки. Кире приходит осознание. Она подскакивает с места, рыская по комнате в поиске телефона — севший. Выходит, в надежде, что Юлечка в этот раз просто уснула на диване. Но Юлечки дома больше нет. Нет былого уюта, запаха яичницы с колбасой, утренней передачи по телевизору и Юлиных солнечных веснушек. Остались только сморщенные яблоки на полу и раскиданные Кирины вещи в коридоре. Медведева шарится по ящикам, переворачивает всё вверх дном и матерится. Стучит о стену, выжидая пока загорится экран телефона, а потом пишет, нервно водя пальцами по клавиатуре.

Юлечка, ты где? Юль, прости меня, я такая дура Прости пожалуйста, девочка моя! Я обещала сводить тебя в кино, ты не забыла?

Но ответа не следует. Оказалось, что без Юли Кира не может даже найти таблетки. Что без Юли дома стало пусто и до отвращения одиноко. Медведеву это чувство вины и осознания пробирает слишком поздно. Юля чувствует облегчение. Она старательно завлекает себя рисованием, вечерними разговорами с бабушкой и выключает телефон на очередном Кирином пропущенном. Юля больше не надеется и не верит. Она видится с дедушкой первый раз за месяц, тот рад внучке — целует в щёку, колется усами седыми и Юльку шутками своими старперскими очень смешит. И тут Юля снова маленькая девятилетняя девочка, которую до жути любят баба с дедой и которой у них дома всегда рады. Она, как самый настоящий реставратор, склеивает теперь уже своё, — побитое и кровоточащее, — сердце. На улице промозгло, грязно и пасмурно. Пахнет свежестью, свободой, и Юля идет, громко топая темными ботинками по лужам. Она впервые за несколько лет чувствует себя по настоящему спокойно. Как оказалось, отпустить было намного легче, чем питаться ложными надеждами, что тебя все ещё любят. Юля идет, слушая в наушниках музыку, напевает её себе под нос и рассматривает старые дома, которые вскоре сменяются облезлыми гаражами и острыми деревьями. Проверяет сообщение в телеграмме несколько раз, сверяет координаты, во время того как подходит всё ближе и ближе к назначенному месту. Она замечает силуэт человека чуть поодаль, тихо прячась за пристройкой и просто наблюдает, чтобы её, не дай Бог, не словили. В этом месте обычно безлюдно. Гаражи давно заброшены и сейчас в них ошиваются только бомжи и наркоманы. А ещё Юля Чикина, которая ни к первому, ни ко второму типу себя не относит. У человека спереди черное худи, такие же черные, но в чем-то заляпанные джинсы и большой рюкзак на плече. И только когда он поднимается с земли, выпрямляясь и отряхиваясь, Юля заостряет взгляд на его пальцах. А после и на платиновой макушке, которую оголил спавший капюшон. И тогда до неё наконец-то доходит.

***

Кира вернётся домой поздно. Включит свет, скинет с плеча рюкзак и снова вспомнит, что теперь её встречает не наивно-любящая Юлечка, а холодные стены её многоквартирки. Она откроет шкаф, чтобы сложить туда одежду и увидит, что тот пуст. Больше нет Юлиных вещей, коллекции её конфетных фантиков, бисерных безделушек и книг на полочках. Пусто. Голо. Одиноко и холодно. На тумбе рядом с кроватью, ранее пустой, Кира найдет Юлины золотые украшения, ключи и увядшую красную розочку, что когда-то она сама ей и дарила. Найдет пакетик только что оставленного у гаража порошка. И тогда у неё в голове сложится горький паззл.

***

Юля, с чемоданом вещей и книг в руках, уйдёт. С улыбкой на лице и чувством гордости в груди. И, несмотря на тяжелые сумки, ей станет так легко двигаться дальше. Без груза на душе, без чувства вины и безудержного горя.

Иногда, чтобы обрести настоящее счастье, нужно отпустить то, что ты раньше считал смыслом жизни.