Терпкость

Баня в конце дня, наполненного тренировками и выездкой новоприбывших в пользование разведки лошадей, казалась раем на грешной земле. Хоть Ривай и не был особо верующим в богов человеком, но почти зашептал молитву, когда вступил в наполненную густым воздухом парильню. Тело тут же непроизвольно расслабилось, обмякло, едва капрал осел на сырую полку у стены. Выдох сам собой сорвался с губ, плечи поникли, и Аккерман, полностью отдавшись во власть прелого запаха мокрой древесины и горячих камней, улёгся на полку. Потянул затёкшие и забитые мышцы, вытянувшись. Полотенце сползло, неприятно хлопнув в лужу на полу. Плевать. Как никогда сейчас было плевать на порядок и чистоту, когда тепло просачивалось сквозь кожу и растекалось по венам. Лёгкие наполнялись приятным волглым ароматом парильни, заставляя вдыхать глубже. Лениво потянувшись, Ривай приподнялся на локтях. Сквозь узкое оконце, затянутое паром, капрал разглядел обломанный серп луны, что мягко освещал плац и тренировочный полигон. Глухо доносилось резвое ржание ещё не уснувших меринов и кобыл: конюшни были совсем рядом с банями. Да-а, день сегодня был поистине тяжёлый, выматывающий, наполненный гомоном новобранцев и цоканьем копыт. Аккерман сел, свесив ноги на влажный дощатый пол, потянулся к большой бочке с ледяной водой. Черпнул воды ковшом и добро плеснул на горячие камни, наслаждаясь шипением испаряющейся воды. Кажется, точно так же сегодня шипел Майк, когда натягивал повод, призывая коня под седлом к послушанию. Но жеребец не унимался. Он был единственным полноценным конём, а не мерином, его привезли в разведку для случки с выносливыми и бесстрашными кобылами. Сам жеребец был высок, особо крупный и массивный, с длинным рыжим хвостом и такой же вьющейся гривой. Он никак не давался, то и дело взбрыкивал, вскидывал сильные ноги и вставал на дыбы. Но Майк сидел в седле уверенно: упирался в стремена и продолжал тянуть поводья, периодически хватаясь за рожок седла, чтобы не упасть. Конь чувствовал, что всадник не дастся без боя и продолжал упрямиться. Ривай смотрел на Закариаса из-под навеса конюшни во все глаза. На то, как рослый мужик усмирял возбуждённого жеребца, на то, как руки Закариаса напрягались, как сквозь загорелую кожу проступали витиеватым узором вены и как Майк то и дело вскидывал голову подобно коню под ним, чтобы смахнуть неприятно липнущие ко лбу волосы. Аккерман смотрел, просто жрал глазами, ощущая, как тяжелеет ниже пояса и как ноги приятно подгибаются. Нет, он не был салагой, что смущался и старательно делал вид скромной девственницы, но и давалкой не слыл. Но, чёрт побери, с Майком хотелось играть эти роли разом. А потом жеребец принял условия игры, мерно вышагивая под умелым всадником вокруг манежа. Новобранцы во всю кричали и посвистывали, восхищались, ибо груда мышц с переизбытком тестостерона и копытами могла убить кого угодно. До того, как Майк вскочил на коня, тот подобно бушующей стихии бегал вокруг, лягал воздух и громко ржал, не унимаясь. Закариасу удалось усмирить буйный норов. И не только жеребца сегодня днём, но и скупого на эмоции капрала несколько лет тому назад. Закариас цеплял взгляд сразу. Высокий, почти собирающий светлой макушкой все потолки и карнизы в замке, с подстриженными аккуратными усами и загорелой кожей. Он выделялся средь остальных разведчиков, и не только ростом, но и привычками. Обычно кто-то из высшего офицерского состава любил поиграть на деньги в картижки, или гадал по кофейной гуще, чайным листьям, линиям на ладонях. Но вот Майк ничем таким не промышлял, кроме карт. Он людей не читал как открытые книги и в душу сквозь глаза не заглядывал. Он принюхивался. Поистине его можно было звать нюхачом всея разведки, ибо он мог унюхать утечку масла или керосина даже когда разведка ехала неспешно сквозь лес гигантских деревьев. Он мог учуять рассыпанный в оружейной порох, находясь за два коридора от этого помещения, мог чувствовать тонкие запахи редкого ароматного мыла, что покупалось крайне редко и в исключительных случаях. На рынке безошибочно определял тухляк, даже если неродивые торгаши пытались спрятать запах гнили рыбы или мяса под тонной специй. Обычным людям давалось это с трудом, так как Парадиз был богат на всякого рода приятно пахнущие коренья, что прятали самые неприятные запахи. Но Закариас ощущал истинный аромат продаваемой селёдки и телятины. Кажется, он чувствовал запах самого мироздания, если мир вообще мог его источать. Майк ощущал различные запахи, и запахи естественные в том числе. Они тогда играли в карты с Гельгером и Рене, распивая столичный портвейн. Закариас ещё перед тасовкой колоды подметил, что пахнет пойло как вымоченные в спирте портянки Смита, но никто и ухом не повёл. Тем более Ривай, редко бросащий на здоровяка взгляд. Почти незаинтересованный, почти равнодушный, такой донельзя «почти», что у Майка усы подрагивали в предвкушении. Первой выбыла Рене. Девушка пьяно смеялась, повторяя, что карты попались на редкость дерьмовые. Гельгер хрюкал, прикладываясь к бутылке чаще оставшихся в игре. Рене же, потирая затылок, пожала только плечами и, пошатываясь, ушла. И Закариас, ухмыляясь пьяным шуткам напарника, продолжал ловить скользящие взгляды капрала, что за всю игру проронил, кажется, слов так пять. Было жутко интересно закончить карточные баталии. Гельгер выпал как по закону жанра вторым, щурясь и пытаясь выяснить, каким это образом валет оказался меньше туза. Ривай хмыкнул только, собирая карты в колоду, медленно перетасовывая. Совершенно точно ощущал тяжкий взгляд Закариаса и нарочито медленно проводил по картам кончиками пальцев. Движениям его вторил нервно дёргающийся кадык напротив. Напарник захрапел на соседней кровати, пуская в подушку сопливые и слюнявые пузыри. Аккерман тогда вздохнул с облегчением, отставив под кровать бутылку с сомнительным алкоголем. И только тогда, когда Ривай придвинулся ближе, чтобы продолжить игру, Майк ощутил его запах. Терпкий, отдающий чайной заваркой и розмариновым мылом. Сквозь них ощутимо пробивался запах пота, но тонкий, не перерастающий в противную вонь. Это был тот самый случай, когда естественный запах возбуждал. - Ну, здоровяк. - Ривай глянул прямо в глаза из-под опадающей чёлки. - Будем дальше играть? Ответить было трудно, потому что в штанах - удивительно, почему! - крепко стояло. Всё внимание сосредоточилось на смоляных волосах оставшегося соперника, на его запахах и руках, гладящих карты. И в голосе Аккермана звучал вызов, будто издёвка. Конечно, он увидел, как брюки топорщатся ниже пояса, это заставляло ехидно ухмыляться и дерзить ещё больше. От проходящего мимо Майка в заднице неприятно гудела узкая пустота, а сейчас гудело ещё сильнее, ведь топорщилось сквозь ткань брюк что-то очень крупное, влажное. - Будем играть. Проиграли до первых трёх карт, упавших на застиранное покрывало, а потом их обоих накрыло бордовой шляпой, заставив не самым романтичным образом лизаться. Но сбоку вновь захрюкал пьяный в зюзю Гельгер, сквозь сон умоляющий маму приготовить его любимый ореховый пудинг. Тогда вдоволь насладиться поджарым капральским телом не получилось. Зато потом Майк отыгрался сполна, да так, что Аккерману пришлось стащить из лаборатории очкастой мазь. Нет, Закариас его не порвал, но ходить в развалку как утка Ривай уж точно не хотел. А потом как-то закрутилось всё донельзя круто, резко, быстро. Они трахались почти отчаянно перед экспедициями, оправдываясь, что секс выходит просто шикарным и жалко будет его вот такой потерять. Но то была жалкая отговорка. Майк понял это первым. Просто понял, что капрал с его неплохо принимающей задницей стал близок сердцу, а не только члену. Закариас задерживался с ним в его комнате, прислушиваясь к тихому сопению задремавшего капрала, помогал с отчётами и прочей бумажной волокитой, а однажды даже лечил. Ривай тогда после парильни нырнул в вырытый за банями пруд, нежась в ночной прохладе, а утром сотрясаясь от озноба. И никто из вечно маячивших людей рядом не удосужился прийти к нему. Кроме Майка. Аккерман тогда крепко послал, кинулся подсвечником, потому что считал, что не кисейная он барышня и сможет поправиться сам. Да и за супом с лекарствами мог бы сам сходить. Но от неожиданной заботы и обеспокоенного взгляда, что усиленно прятал нюхач, за рёбрами приятно прижгло теплом. И Риваю не была чужда забота. Сначала он говорил сам себе, что это просто волнение о напарнике, о боевом товарище, просто о крепком хрене. А потом нёсся стремглав к нему, повисшему безвольно на тросах от сильного удара девианта, сидел с ним в одной повозке по возвращению назад, стискивая крепче, чем обычно, его широкую мозолистую ладонь. Майк слабо отвечал, пытаясь двинуть онемевшими пальцами. Всё крутилось слишком быстро, Ривай раньше в таком не был. Не ощущал. Сердце странно сжималось от мыслей про чувства к Закариасу, Аккерман долго их отрицал, скупо отвечая на отчаянные мужские ласки. Майк тогда прервал себя почти перед самым главным, серьёзно смотря на капрала. Тот лишь хмурился и отворачивался, не желая разбираться в природе своих смятений. И Майк просто оставил его одного, решив, что Ривай сам придёт к ответу и к нему. Ведь сам Закариас уже давно для себя всё решил. И Ривай пришёл. Правда, без привычных задушевных разговоров, потому что Аккерман банально не умел объясняться в такого рода делах. Он проявлял чувства по-иному. И в тот день просто принёс нюхачу его любимый столичный кофе в зёрнах, умалчивая, какими правдами и неправдами он смог его достать. Сказал, что под мешком кофе запасной ключ от его кабинета, совмещённого с комнатой. На всякий случай. Майк был несказанно рад тогда, упоительно слизывая с чужих тонких губ терпкий вкус чёрного чая. К чему уж, а к кофе Аккерман был равнодушен. Ривай вновь поддал воды на камни, поднимаясь. Голова плыла от прелости, густым облаком обволакивающая и забирающаяся прямо в лёгкие. Разбавленная вода в лохани за печкой омыла вспотевшее тело. Ривай вновь потянулся, разминаясь. Мышцы приятно гудели, подрагивая. Лыковой мочалкой Аккерман решительно провёл по груди и шее, выдыхая. Любимое мыло с розмарином сильно пенилось, и Ривай ощущал себя прямо-таки облачком. Пиздец, конечно, романтично. Ещё раз обтерев себя мочалкой, Аккерман окатил себя из ковша, встряхивая головой. Покидать баню всё ещё не хотелось. И стоявшая на подоконнике маленького окошка баночка зацепила взгляд. Ривай крутанул жестяную крышку, разглядывая густую смесь мёда и соли. Аккерман зацепил двумя пальцами мёд, растирая подушечками. Соль, видимо, морская. Очень дорогая здесь, почти дефицитная, крупная. Капрал размял шею, растирая смесь по коже. Волглый воздух тут же подхватил тонкий аромат липы, развеяв его по парильне. Дышать стало ещё приятнее. Мужчина вновь растянулся на скамье, сгибая ноги в коленях. Жар бани убаюкивал, расслаблял, размазывал по доскам как тот мёд по мышцам, заставляя чуть ли не стонать от умиротворения. Баня всё-таки истинный рай. И все заботы остались позади: и неприятный песок, бьющий в лицо, и запах конских испражнений из невычещенных стойл, и громкое чириканье новобранцев. Все заботы баня строго выставляла за порог. Чуткий слух Ривая не подвёл: сначала скрипнула тяжёлая дубовая дверь, после заскрипели половицы в предбаннике. Но лишь один человек мог застигнуть Аккермана в столь поздний час здесь. И капрал довольно хмыкнул, укладывая руку под голову. Вскоре открылась дверь в парильню, впуская поток прохладного воздуха. Ривай и ухом не повёл, всё ещё лёжа с закрытыми глазами. Майк по-хозяйски уселся рядом, заставив Аккермана лишь на миг засомневаться в положении своих ног. Но спустя минуту капрал точно так же по-хозяйски увалил их поперёк крепких бедёр гостя. Ещё спустя мгновение он ощутил незатейливые прикосновения к щиколоткам. Майк ровно дышал, оглаживая расслабленные икры и острые колени. Закариас ещё посидел пару минут спокойно, а после решительно двинулся от острого колена капрала выше, заставив его невольно раздвинуть бёдра шире. Дыхание Ривая сбилось немного, он лишь повёл плечом, отдаваясь во власть топкого и жаркого. Более жаркого, чем воздух здесь. Оно буквально горело, лаская низ живота и влажную кожу там, где гладил Майк. Нюхач ловко навис сверху, упираясь одной рукой в бревенчатую стену, а другой в полку рядом с головой Ривая. И тот открыл глаза, подёрнутые поволокой вожделения. Внутри слишком явно гуляло марево, не позволяя спокойно думать. Да и куда там вообще думать, когда Закариас грозной горой нависал сверху, облизывая обветренные губы. - От тебя пахнет конским потом, здоровяк. - Ривай сморщил нос, но то было лишь притворство. Аккерман едва ли мог ощутить хоть какой-то запах, исходящий от Майка, ведь вокруг витало так много ароматов сразу: от прелой древесины до растёртого недавно мёда. - Я думал, тебе нравится то, как от меня пахнет. - Майк ухмыльнулся, обводя непозволительно длинным языком острый подбородок. - Если только от тебя не несёт грёбаным табуном. - Хмыкнул Ривай, позволяя мужским губам напротив завладеть собственными. Целовал Майк всегда упоительно, всегда глубоко и жутко по-собственнически. Словно желал где-то внутри оставить своё клеймо, словно хотел до самой души языком дорваться. Но Риваю нравилось. Нравилось соперничать за главенство, упрямо оттягивая его пухлые губы и тереться щекой об едва отросшую щетину. Сам он брился раз в два дня, не позволяя даже пушку вдоволь разыграться на щеках и шее, а вот Закариас бриться не любил, подолгу щеголяя с щетинкой. И это жутко нравилось Аккерману. Особенно когда Закариас дразнил своим ртом низ живота, то прихватывая губами влажную головку, то потираясь о чужой пресс безумным котом. Огромным таким котом. Аккерман вдохнул терпкий воздух, выгибаясь навстречу ласкающим пальцам. Закариас со знанием дела гладил мягкое и упругое кольцо мышц, но заниматься растяжкой сейчас совсем не хотелось, а в силу его размеров растяжка была необходима, иначе задница Ривая натурально лопнет по швам. Майк скользнул губами ниже, прихватывая лишь слегка кожу на шее. Знает, что Аккерман не любит следов на ней, но тогда на кой чёрт носит свой излюбленный шейный платок? К слову, рисковать всё равно не хотелось, но оставить засос на мускулистой груди без единого волоска хотелось нещадно. И он оставил, прихватив кожу особенно цепко, засасывая. Ривай зашипел, изворачиваясь, прижимаясь ближе, тычась возбуждённым концом куда-то в чужую грудь. И Майк послушно приподнялся, грузно выдыхая. Собрал редкими поцелуями чужую дрожь и горькую от жары влагу, сжимая своей сильной рукой два члена сразу. Аккерман простонал чуть слышно, подаваясь в чужой кулак. Трение о чужую мокрую плоть возбуждало нещадно, ударяя импульсами куда-то в пах, прицельно и часто. Закариас решительнее двинул рукой, оттягивая кожу вверх, потом вниз, чувствуя, как не сдюжит долго. Сорвался сразу быстро, вонзаясь ногтями в мягкие брёвна стены. И плевать на занозы, когда капрал бесстыдно приоткрывает рот, облизывая сухие губы. Стонет протяжно и достаточно громко, так, чтобы голос звонко отражался от медных тазов и ковшей. Майк ухнул сверху, упираясь могучим лбом в чужое плечо. Ривай цепко ухватил его за волосы, сжимая, когда Закариас ногтями оцарапал его член, резво дёргая кулаком вниз. Было остро настолько, что приятно до звёзд перед глазами. Они норовили вот-вот рвануть, ослепляя. И громкое сопение здоровяка на ухо, что срывался на стоны и какие-то пошлости, подстёгивали кончить с минуты на минуту. Капрал дёрнул руку с чужого затылка вниз, на спину, с силой впиваясь отросшими ногтями в кожу. Останутся следы, подумал Ривай с упоением, кусая губы и ощущая, как их сперма смешивается в жёстком кулаке здоровяка. Майк пришёл в себя спустя пару секунд, мимолётно мазнул губами по капральской щеке и приподнялся на ослабевших руках. Под ним почти довольно - валяться в собственных жидкостях Ривай никогда не любил - валялся разморенный капрал. - Я привёз тебе кое-что из столицы, капрал. - Хрипло пробасил Закариас, смывая тягучее удовольствие с тел тёплой водой. Ривай заинтересованно изогнул бровь. - Тогда умываемся и идём. Железный чайничек противно засвистел, подвешенный над камином. Ривай никогда не любил кипятить для себя воду на общей кухне. Но кипяток дело десятое. Было жутко интересно, что же привёз Майк. Он аккуратно выудил из внутреннего кармана форменной куртки бумажный пакет, аккуратно запечатанный сургучом. Аккерман замер, не понимая, чай ли это, а потом увидел блёклый карандашный росчерк купца, который, видимо, промышлял торговлей всяких заморских явств. Росчерк гласил, что там именно чай. Закариас вручил капралу пакет, и Ривай тихонько резанул тонкую бумагу. Внутри оказалась горсть сухих синих цветков. - Восточный анчан? - Аккерман округлил глаза настолько, насколько позволял дозволенный ему природой уровень удивления. - Он же безумно дорогой, нюхач! Двести сольдов за десять унций, ты транжира. - Зато безумно вкусно пахнет. - Майк улыбнулся. Ривай кинул по одному цветку в чашки, разливая кипяток. Горячая вода тут же окрасилась в приятный, глубокий тёмно-синий. И запах действительно стоял чудесный, слегка горький, травянистый. Аккерман велел ждать Закариасу, чтобы напиток вдоволь раскрыл себя. И по прошествии пяти минут они наконец попробовали чай. Майк тут же сплюнул, ибо чай без сахара он не воспринимал. Ему было абсолютно похую, что сахар был такой же дорогой, как и этот чай, но ничего поделать с собой не мог. А чай на вкус лично для него казался просто заваренным вкрутую сеном. - Ничего не понимаешь, дилетант. - Фыркнул Аккерман. Вот он поистине наслаждался терпким вкусом чая, разбирая нотку за ноткой. Плюс его жутко радовал красивый оттенок. Ривай любил тратить почти всё жалование на различных сортов чай, наслаждаясь терпкостью напитка. Майк же предпочитал наслаждаться терпкостью его губ, чем не гнушался и сейчас, оттянув фарфоровую чашечку от лица капрала и тут же заменяя её собой. Целовал он крепко, почти горько, слизывая с тонкой кожи такой же горький синий анчан.