Вытряси

      Плюнь в лицо и вырви гланды,       Подожги глаза и губы,       Подошвой придави землю.       Суждено гореть в раю,       Нам суждено, любимый убийца, суждено…       Напевает мой голос в осеннем лесу колючих серо-голубых елей, нагоняющих своими массивными ветками на это место мрак. В полной, гробовой тиши песня утопает, не успев раскрыться. Я слышу запах гниения под ногами, наблюдаю, как черви разлагают останки обломившихся веток, опавших игл и скудной травы. Присутствие других живых, дышащих существ не ощущается совсем, будто мир давно мёртв, а я – призрак, что забыл, зачем остался здесь.       Можно сказать, что память почти не запоминала моментов, не связанных с лесом: настолько часто мои тонкие ноги бродили по этому привычно мрачному и безлюдному месту. Изредка одинокое пребывание здесь скрашивали самоубийцы, некоторых я даже заставала ещё теплыми. Но сейчас большинство их тел уже поедены грибами и бактериями, которые приветствуют такую деятельность старших по эволюционной цепи созданий. Завидую этим гнилым трупам. К слову, ходит слух, что некоторые преступники скрываются от закона в этом лесу. Мне кажется, даже если это правда, то здесь люди быстро перестают видеть смысл в своем побеге, и в принципе в существовании.       Размышления прервал резкий удар всего тела о землю, по скользкой подстилке я скатилась со склона под кусты колючек. Лежа в сырости с ощутимо покалывающими кожу царапинами на руках, я поняла, что совсем не заметила, как оступилась. Поднявшись, огляделась – заблудилась. Неважно.       Полчаса медленных и бесцельных скитаний показывают, что я только углубляюсь в неизведанный мной край чащи. Ну, ладно, пойдем в неизвестность. Вдали появляется какое-то строение – через несколько минут я оказываюсь там. Здание, погруженное по самые окна первого этажа в мусор, стоит грубым валуном. Стены, кое-где обвалившиеся из-за крошащего их плюща, ничего не поддерживают, так как крыша давно сравнялась с полом. Сквозь частые заросли тех же колючек я еле пробираюсь к одной из дыр, когда-то это был дверной проём. Новые алые царапины покрывают руки и щеки, но это не останавливливает на пути к тому, что могло бы украсить мои непроглядно однообразные и скучные дни.       Внутри обстановка напоминает советский санаторий: затёртые плиточные полы, таблички с указаниями того, где находится бассейн, столовая и другие помещения, плакаты с улыбающимися людьми, сломанная шахматная доска и столик с серой раскисшей массой, которая когда-то давно была стопкой газет «Правда». Атмосфера царит спокойная, печальная, но очень напряженная, словно здесь кто-то есть… Покрывшись ознобом и обхватив себя руками в ссадинах, я следую за звуком биения чужого сердца. Вглубь здания. Прямо к тому, что меня пугает – к живому человеку.       За очередным дверным проёмом открывается вид на покрытый мхом кафельный пол ванной комнаты под пасмурным небом. В облезлой чугунной чаше лежит тело юноши.       Сомкнутые глаза, расслабленные веки. Спокойные идеальные черты лица человека на смертном одре. Бледная кожа, многочисленно обсыпанная пятнами шрамов. Грязно-багряное кровавое ожерелье на шее. Помеченные старыми ожогами руки с сотнями засохших алых пятен на пальцах, сложенные на груди и связанные между собой черной лентой. Мило. Он хотел уйти красиво… и у него это вышло.       Я сразу успокаиваюсь: живых здесь нет. Не то, чтобы эта картина привлекает, но она пахнет морозной сыростью, а мне нравится этот аромат. Из глубин души поднимается желание лечь рядом с ним и уйти так же мирно и незаметно.       Он, однако, такой, что кажется красивым… Наверное, я любуюсь им. С удивлением для себя чувствую, что не отказалась бы смотреть на его лицо, будь оно живым. Правда, подсознание подаёт невнятные сигналы о том, что этот юноша мне знаком.       Знаком… В голове с трудом всплывают хоть какие-то воспоминания, ибо вся моя жизнь проходит в каком-то болотном мареве, через которое ничего не видно. Сейчас же мне кажется близким абсолютно чужое лицо. Странно.       Мысли прерываются резким предположением: если незнакомец умер здесь в одиночестве, значит, ни единое существо не проводило его в последний путь. Наверное, это стоит сделать мне. Но лишь шагнув в сторону ванной, я мгновенно оседаю на пол от гулкой пощечины собственного страха. Не боюсь трупов, не боюсь смерти, не боюсь ничего, кроме живых людей. Тогда почему закрываю лицо руками и не могу пошевелиться? Иррациональное чувство опасности кричит под черепной коробкой: «Отойди. Вернись назад. Стой на месте!» Борьба продолжается, а мой взгляд, пробираясь между немеющими от ужаса пальцами, вновь устремляется к незнакомцу. И сколько я ни смотрю на него, юноша всё приближается, будто против моей воли, и в какой-то момент мои губы касаются холодного лба.       Теперь он может спать спокойно.       – Тепло…       Мягкий призрачный голос заставил меня немного отстраниться и недвижно смотреть на опущенные веки несколько минут. Они не дрогнули. Возможно, мне послышалось, но душа, замерев, начала просить вновь услышать этот вкусно пахнущий прохладный звук. Мои обветренные и покрытые сухой коркой синеватые губы слегка коснулись века юноши.       – Щекотно.       Глаз, который я поцеловала, покрылся лёгкой дрожью и открылся. Светло-карий, точно опавшая листва. Большой угольный зрачок, заполняющий слишком много пространства при вполне сносном освещении. Кажется, он напился каких-то таблеток, чтобы покинуть этот мир.       – А второй? – начал попрошайничать юноша с еле заметной детской ноткой.       Цыкнув, я отошла от лохматой головы, села на край ванны по правую руку от незнакомца. Юноша так и полулежал, наблюдая за происходящим только одним глазом. Почему-то страх не настиг меня при виде секунду назад мёртвого, а теперь дышащего человека. Возможно, это было потому, его ожившее лицо теперь точно казалось слишком знакомым, и я, не смущаясь, рассматривала его, силясь вспомнить, кто это. Смертельно бледное лицо со шрамами от ожогов оставалось спокойным, но уже не было умиротворенным, ибо слегка передернулось от мыслей, которые начали заполнять сознание воскресшего юноши.       Мне с трудом удавалось хоть как-то угадать чувства людей, поэтому и сейчас не знала, что сказать этому самоубийце. Поддержать стоило бы. Но как именно: посочувствовать, что у него не вышло умереть, или подобрать слова и выяснить, почему юноша решил совершить этот поступок и потом попробовать переубедить. В общем-то я выбрала третий путь – смотреть и молчать.       Ему стало скучно быстрее, чем мне, и юноша медленно развязал ленточку на запястьях и ткнул себя пальцем в засохшей крови в краешек закрытого глаза, затем провёл вдоль нижнего века по щеке, будто размазывал нечаянную невидимую слезу. Сухие багряные ошмётки посыпались вниз, цепляясь за неровности кожи и оставаясь на лице кровавыми снежинками.       – Почему ты плачешь? – мне было непонятно его поведение.       – Ха? – он подумал, что я издеваюсь, но поняв по моему лицу, насколько я не шучу, проронил. – Ты не хочешь открыть мой второй глаз… это ли не повод?       Мои брови поползли вниз: я впервые встречала такого странного самоубийцу. Во-первых, ему не удалось умереть здесь, в лесу, где жить в принципе что-то необычное. Во-вторых, вел себя слишком чудаковато для сломленного человека. Он был под наркотиками с прорезанным горлом – рядом с его ногой валялось грязное лезвие от косы – но юноша чудом сохранил жизнь и шутливость. Желание говорить с этим монстром сразу как-то пропало.       – На самом деле я давно не плачу, – скоро добавил незнакомец.       Я равнодушно пожала плечами, а вот он наоборот будто загорелся идеей вывести меня на более толковую беседу. Его открытый глаз отчаянно всматривался в моё лицо, что-то пытаясь выудить из его черт. Выглядело так, словно он тоже принял меня за древнего знакомого.       – Ты умеешь плакать? – выпалил он, каким-то шестым чувством осознавая, что в этом мы похожи.       – Не помню, чтобы когда-то это делала – вновь пожала плечами.       Раздражительно и неохотно он кивнул в подтверждении своих мыслей.       – Похоже, ты совсем не знаешь, что такое эм-па-тия, – юноша прозвучал почти обиженно.       Недоуменно я наклонила голову набок, пытаясь вспомнить значение этих странных трёх слогов, но в итоге ничего не ответила, повесив между нами неловкое молчание. В широком зрачке юноши было видно, как в его голове мигает лишь одна мысль, подобно постоянной пульсирующей боли. Я почти могла понять, что он считал меня страшно глупым человеком. Нос мой передёрнулся от неприятного запаха болота: я вязла в этом неприятном общении, состоящем из давящей тишины. Отвернулась, взгляд блуждал по замусоренному, грязному полу, а мысли говорили: «Ему нужен кто-то дугой, а не ты».       – А хочешь знать, почему я тут? – как опровержение моих догадок прозвучал его прохладный голос.       Удивленно кинула в него лучи взгляда и еле заметно кивнула. Он внезапно привстал и приблизил своё лицо к моему на очень близкое расстояние.       – У тебя такие умные глаза, но ты совсем не понимаешь чувств. Но я ведь могу тебя научить…заставить выслушать.       Кривая, наполненная болью одиночества, улыбка возникла на тонких губах юноши, подобно глубокому порезу от кухонного ножа. А в глазу замера пульсация мысли. Он весь напрягся, ожидая моего ответа. Это что – проверка? Только сейчас мне стало страшно от осознания, что он – живой человек. Зачем же незнакомец требует от меня того, чтоб я его выслушала… не понимаю.       – Знаешь, какого он цвета? – он ткнул пальцем зарытое до сих пор второе веко, которое будто не могло открыться без чужого влияния на него.       Он всё всматривался в мои потерянные глаза. От воротника юношеской толстовки исходил древесный запах корня валерианы, отчего меня окончательно начинало мутить. Металлический аромат крови выветрился, значит, он очень давно вскрыл себе горло. Почему он до сих пор жив? Кусок ледяного страха в груди начинал накаляться, но не растапливался. Это было странно и невозможно. Открыв рот безмолвной рыбой, я ничего не сказала, но качнула головой.       – А ты проверь, – его брови дёрнулись, зрачок расширился ещё сильнее, полностью заполняя радужку, улыбка растянулась. В целом, его лицо будто наполнилось до этого незаметным безумием.       Нужно было просто коснуться его века губами, но теперь мне было страшно целовать незаслуженно живого человека, которому место в загробном мире. Тем не менее, его гипнотический полностью сумасшедший взгляд затуманивал мой разум. Забывшись, я сократила расстояние между нами и прильнула к закрытому веку холодными губами.       Его второй глаз оказался практически чёрным с маленьким еле заметным зрачком. Удивительно и невозможно.       Ему нравилось моё замешательство и потерянность. Пару секунд он всё ещё бегал взглядом, а затем внезапно расхохотался мне в лицо и прокричал сквозь смех:       – Тебе нравятся мои разные глаза?! А ведь они почти слепы, ведь я выревел из них всё! Я любуюсь твоим милым личиком только потому, что я так близко, ха-ха-кх…       Его хохот оборвался. От почти животного испуга во мне проснулся какой-то кровожадный инстинкт самосохранения, и я схватила юношу за горло, сдавила так сильно, чтобы дышать стало почти невозможно. У меня – тонкие ручки, но у него – оказывается, хрупкая шея. Столь раздражающего и режущего слух смеха ещё мне не доводилось слышать. Неужели так можно хохотать над своим горем, увечьем не тела, а души? Он безумен.       – Мне тебя убить? Сам же не… – начала я шипеть раздражения, но он оборвал мои слова.       – Кх… я не хочу, кх… умирать…       Отшатнулась, отпустив чужое слабое горло. Он не хотел совершить самоубийство? Я не так его поняла? Арх! Какая мука эти люди!       Я попыталась встать с края ванной, чтобы убежать отсюда навсегда и забыть этого человека навечно, но его рука на удивление сильно сжала край моей туники       – ХА-ХА-ХА! Не думал, что ты на такое способна. Забавно! – вновь захохотал юноша. – Первым делом, да, я не самоубийца. Вторым делом, да, я безумен. Третьим делом, дай мне вытрясти душу. Ты же согласилась.       Читает мысли, что ли? Я стояла в глубоком замешательстве, ощущая, как под тяжестью его руки край пыльно-белой туники сползает с ключицы. Вытрясти душу… Не думаю, что мне это понравится, всё же маленькой оцарапанной девочке, которая боится людей, сложно потом отвечать, когда ей всё скажут. Она пытается, но выходит криво, косо, неаккуратно, грубо. Её считают либо равнодушной, либо идиоткой. А девочка просто не умеет выражать свою эмпатию. Но она умеет сочувствовать, и умела реветь за других людей.       Но, когда это я соглашалась его выслушивать?       – Тебе интересно?       Молчала, опустив глаза. Юноша невозмутимо принял это за “да”, притянул меня к себе, заставив сесть ближе, и уставился на узор, составленный плетением нитей ткани, моей туники, больше похожей на больничное платье. За этим занятием юноша завис на минут пятнадцать, будто пытаясь вспомнить что-то важное.       – Ты такая знакомая, – задребезжал его голос, хотя сам незнакомец не отвлекался от своего занятия.       Он прижался щекой к ткани, вдыхая мой запах. Я хотела сказать то же самое, но промолчала в ожидании долгожданного рассказа.       – Я родился отбросом. Слабость, беззащитность. Обо мне не заботились, не желали считаться с моим существованием. Моё сердце было глиной. Его нужно было отдать мастеру, чтобы он вылепил что-то прекрасное, но его просто били кулаками. Придали глине форму неказистого куска. Монстра. А потом обожгли…       – Не понимаю, ты слишком метафорично говоришь…       – В прямом смысле. Меня поджёг любовник матери, которой я не сдался. Тело стало покрыто ожогами, а сердце из глины осталось неказистым навсегда, – его глаза с каждой фразой его гетерохромные глаза всё сильнее наливались безумием. – Потом я менял места жизни, и везде меня использовали, как игрушку, мучили и унижали. Я не был ни для кого человеком.       – Можешь отпустить мою кофту? – мягко перебила я, потому что воротник туники максимально растянулся до середины плеча и уже начал тянуть меня саму вниз.       – Не перебивай! – внезапно повысил он голос и резко дернул тунику на себя.       Я не удержала равновесия и соскользнула в ванную, приземлившись на колени незнакомца. С гневом я толкнула его в плечи, отчего юноша впечатался в гранитную стенку с характерным выдохом.       – Жестокая, – прохрипел он через боль.       – А зачем ты!.. – не договорила, потому что его морозная ладонь крепко прижалась к моим губам.       Он недовольно зашипел. А я ощутила усталость от его игр. Но всё же… происходящее сейчас было таким новым; мне хотелось продолжать, впервые стало интересно существовать. Отстранившись и отодвинувшись от него на другой край ванны, попросила продолжать, уперев затылок в стенку. Тупо засверлив свинцовое небо взглядом, я пыталась не думать о том, что касалась его так много, что, казалось, никого никогда так часто не трогала… Молчание юноши прервалось, когда он вновь затеребил край одежды, но уже своей. Видимо, это его сильно успокаивало.       – В общем, я мог избавляться от этой боли только в убийствах. Этим я придавал себе силу, значимость. Только так моё затвердевшее сердце чуть-чуть нагревалось.       Юноша помолчал, вновь глубоко погружаясь в достаточно неплохие воспоминания о том, как его жертвы вопили, просили о пощаде, коченели от страха перед сумасшедшим маньяком. Я абсолютно не боялась его.       – У тебя вроде были бинты по всему телу. Где они сейчас? – внезапно для самой себя спросил.       Его лицо внезапно окаменело. Закатав рукава толстовки по локти, мертвым подслеповатым взглядом он уставился на свои покрытые гирляндами ожогов руки. По этим жестам я отчётливо поняла, что он не помнил. Но откуда я знаю… Внезапная жестокость, странные воспоминания. Почему сегодня во мне просыпается то, чего я не знала до этого о себе?       Странно и невозможно.       – Продолжай, – я легонько пнула его ногу.       Ожив, он пару раз похлопал глазами и напрочь забыл о том, что произошло секунду назад.       – Как к человеку ко мне относились лишь два человека. Слепой старик приютил у себя, кормил и игнорировал то, что я убиваю людей. Ему было настолько же одиноко, насколько и мне. Возможно, проживи я у него дольше… я бы отказался от убийств и стал обычным человеком. Как же легче мне стало…       Внезапно он расхохотался своим злым для самого себя смехом.       – Но всё пошло прахом! Его убили из-за денег. Чёрт, это я должен был убить их первыми. Но они умерли потом. Потом… умерли потом…       Он заставил себя заткнуться. Судорога прошлась по его рукам, голова резко запрокинулась назад, отросшие чёрные волосы разметались по стенке ванны. Закусив губу, юноша глубоко вдыхал, чтобы хоть немного рассеялся тяжелый камень, лежащий в сердце.       – Понимаешь, после него мне впервые предложили работу в одной сектантской организации. Разрешили убивать столько, сколько захочу… И одной из моих жертв стала Она.       Невольно мои брови поползли ближе к переносице, и я перевела взгляд с неба на собеседника.       – Сложилось так, что нам нужно было выбраться из этой секты. И… она зашивала мои смертельные раны, помогала в самых сложных ситуациях, открыла свою душу. Приняла моё прошлое. Видела во мне сначала убийцу, Бога, а потом признала человека… Эта девушка стала чем-то вроде части меня. Я впервые дорожил кем-то так сильно. Теперь понимаю, что на самом деле любил её, но тогда я мог выразить свои чувства только тем, что дал ей одно очень важное обещание. Обещание её убить.       – Серьёзно? – не выдержала я и слабо усмехнулась. – Вы обманули смерть, выбрались откуда-то вместе, прикипели друг к другу и в итоге что? Ты действительно убил своего любимого человека?       Юноша сглотнул, повернул голову и впервые посмотрел на меня обоими глазами. В них кристаллизовалась вина и горечь от содеянного. Я пожалела, что позволила себе это сказать.       – Действительно убил. Именно потому, что Она хотела умереть, именно потому, что любил Её.       От этих слов меня парализовало ядом.       – Понимаешь, она так ярко улыбалась, когда я пришёл за ней. Так радовалась, что, наконец, мы исполним обещание, которое связывало нас сильнее, чем любая до этого данная нами клятва. Её голубые глаза были в тот миг такими… живыми.       Незнакомец смотрел на меня, но его взгляд бесчувственного трупа проходил сквозь моё тело.       – … и я занёс косу. Не отрывал взгляда с её лица. Молился непонятно кому, чтобы она внезапно закричала, завопила… ХВАТИТ! СТОЙ! Я ХОЧУ ЖИТЬ! – его голос болезненно оборвался кашлем. – Но она даже не плакала, лишь благодарила… благодарила и улыбалась мне. Мне улыбалась… улыбалась её кровь на белом платье. Кровь благодарила… платье мне на белом…       Он заставил себя заткнуться и отвернулась, вцепившись пальцами в волосы. Я могла поклясться, что сейчас юноша плачет. Без слёз, но плачет.       – … мою дорогую я видел ещё несколько часов у своих ног. Такой маленькой, тощей девочкой, и глаза её никак не открывались. Её души не было в теле, я сидел рядом, говорил что-то неважное, но чувствовал, как пусто стало в мире вокруг меня. Я выполнил её просьбу, но всё равно остался человеческим мусором.       Внезапно он подсочил с места, заревел подобно оборотню, который с муками тела и души обращается в волка.       – Я хотел как лучше, понимаешь?! Но не понимал, что лучше было оставить её со мной! Живой. С надеждой на заботу и тепло. Я ненавидел себя! Но не мог уйти от себя самого. Мне хотелось бежать-бежать-бежать. Не важно, куда лишь бы не видеть этого лица в зеркальной поверхности собственной косы. Было неприятно быть самим собой! Понимаешь?!       «Лучше бы сдох ТЫ», – говорил себе. Я просто пустой выброшенный глиняный кувшин, и к тому же никому ненужный. Поэтому я и решился на то, что презирал. Я решил убить себя. Не помню, какой наркоты я наглотался, не помню, как вскрыл себе горло. Но вот я тут. Живой, чёрт возьми!       Юноша пронзительно посмотрел на меня сверху вниз:       – Но я тебе не соврал. Ненавижу ложь… Да, я действительно не хочу умереть. Мне нужно лишь встретиться с Ней и поговорить.       Поднявшись на ноги, встав прям перед незнакомцем, схватила ворот толстовки и потянула вниз. Подчиняясь мне тряпичной куклой, он наклонился так близко, наши носы почти касались друг друга, а его зрачки, черные дыры, смотрели равнодушно в мои. Мне нужно было проявить эмпатию. Нужно. Нужно.       – Я понимаю твою боль.       Тело юноши обмякло и приняло более естественную позу. Как же намного он выше меня… Его пальцы медленно подплыли к моим волосам, накрутили пару прядей на них и слабо начали перебирать их.       – Хотя бы ты поняла меня… Послушай, а разве они должны быть заляпаны кровью?       Испуганно я тут отшатнулась, протянула перед глазами длинную прядь своих блондинистых волос и ужаснулась. Почему они были в крови? Я не могла так сильно пораниться, когда упала и скатилась по склону час назад.       – Извини, я не хотел тебя шокировать, куколка, – юноша нежно коснулся моей шеи, мазнув по ней кончиками ледяных пальцев и тут же отдёрнув руку. Он вновь опустился в ванну.       От этого жеста и жутко что-то напоминающего обращения я уставилась на рваный острый край стены, бессмысленно режущий беззащитное небо. Уши сильно разгорячились, и это было так странно… Тишину нарушил донёсшийся раскат грома, отдаленно похожий на недавние вскрики незнакомца, когда он говорил о своей любимой. Стало темно, когда грозовая туча быстро настигла пространство над заброшенным зданием. Резким ударом хлыста пронеслась вспышка молнии, затем тихий шепот юноши достиг моих покрасневших ушей: «Полежи со мной», – а после оглушительный крик грома приказал незнакомцу замолчать. Я стояла, не шевелясь, думая о том, что не понимаю, чего от меня хотят.       – Зачем? – засипела я застоявшимся голосом. Прокашлялась.       Его тяжелый вздох разочарования оглушил меня сильнее, чем раскаты начинающейся грозы.       – Тут мало места, – попыталась найти пути отступления.       Юноша похлопал себя по груди, а затем развёл руки, приветствуя объятья. Белая вспышка молнии скрыла моё лицо, исказившееся от абсолютно иррационального страха. Будто если я сделаю, что просят, случиться нечто… ужасное? Ха-а-а, я запуталась, всё было слишком странно и невозможно.       – Мне тоже страшно, – улыбнулся он. – Знаешь, – резкий раскат заглушил его слова, быстро пройдясь по ушам звуковой волной, – … тебе нужно.       – Что мне?       Недовольно цыкнув, он подскочил, завязал моё тонкое тело своими руками и потянул за собой вниз, смеясь впервые непротивно. Через секунду я слышала только приятный и искренний смех своего знакомого. Моё ухо прилипло к толстовке, но совсем не слышало того странно громкого и трепетного, что по идее должно учащенно биться в его груди. На двоих у нас было тепла не больше, чем в слабых лучах зимнего солнца. Но юноша не замечал этого, тихо смеялся и дрожащей рукой водил по макушке, крепко обнимая мою талию.       И…       … и я помнила его руки на своих волосах. Мне всегда было интересно, принесет ли смерть успокоение, счастье, искупление от сотворённых мной грехов, которые просто пропали из памяти до нынешнего момента. Раньше я не замечала насколько тело холодно и покрыто никогда не затягивающимися ранами, но встретив этого парня, всё встало на места.       … и с темного, точно залепленного кусками густой серой пыли, неба полил очищающий всё вокруг холодный ливень. Тысячи капель, больших и тяжелых, стремительно падали-падали на землю, на которой были только двое живых или не очень. Ванна медленно заполнялась водой, наши души погружались в небесный успокаивающий эфир приятного сырого запаха. Но тонуть в воде легче, чем тонуть в жизни, в горе, в отчаянье, в мыслях, липких и тянущих ниже-ниже, точно болото. Я не могла позволить Ему утонуть в них.       – Зак, я тебя не виню в своей смерти. Мне нравилось здесь и до встречи с тобой… но теперь, когда ты тоже мёртв, я и правда обрела покой.       – Чт… – он диковато посмотрел на меня и…       … и слова оборвались, наши головы погрузились под воду, но его подслеповатые от горя глаза могли видеть меня сквозь чистейший небесный эфир. Они расширились так, будто заново открыли для себя моё лицо. Слабым касанием я провела по его щеке к уху и заправила свободно плавающую прядь мягких чёрных волос.       … Р э й…       … прошептали его губы, наконец, узнавая во мне ту самую девушку с голубыми глазами, что сияли жизнью лишь перед смертью…       … и прикасаясь к ним своими, я не могла не улыбаться. Его пряди волос всё-таки щекотали мне щёку…       … Спасибо, мой милый убийца…