С натуры

      Один за другим штрихи мягкого карандаша ложились на плотную бумагу, пока тонкий мизинец осторожно придерживал краешек блокнота, слабо опираясь всей ладошкой на него.       Красный зрак косо зыркнул исподлобья на объект впереди, когда зубы продолжали немного нервно сжимать тлеющую сигарету в тисках. Не выходит нарисовать глаза, отчего Рёшу тяжело вздыхает и сдаётся, выпрямляясь и отворачиваясь к окну. Она правда старалась. Старалась как можно незаметнее вытянуть шею и склониться в сторону, чтобы рассмотреть его профиль; очертания его аккуратного носа, розовых губ, порхающих длинных ресниц, что прятались за локонами длинных волос. Руки так и тянулись пробраться через ровные плечи и коснуться ушей, чтобы убрать за них патлы, открыть вид на бледное личико. Но это вызовет вопросы. Она правда старалась быть незаметной. Ей будет всё равно, если кто-то из посторонних заметит её занятие (а может, кто-то уже обратил на это внимание), но как же ей будет нехорошо, если об этом узнает сама её модель. Объект, за который она так жадно зацепилась глазами. Её дорогой сосед спереди.       Все эти наброски были бессмысленны, пока оставались нетронутыми в её листах. Ей было совсем не тяжело набросать чей-то портрет на обрывке бумаги, она знала, что выходит всегда идеально. Но однажды Рёшу попробовала нарисовать Хон Лу. И она поняла, что не может передать выразительность (или же наоборот, холод) его хрустальных глаз. Ей было нетрудно нарисовать что-то по памяти, но не его глаза. Ей нужно было срисовывать с натуры, но разве могла она подойти и прямо попросить его стать её моделью на время? Нет. Не в тот момент.       Вместо этого она предпочитала просто гнить в своем воображении. Закуривая сигарету раз за разом, она пускала дым по всей комнате, чтобы забыться в нём полностью, лишь бы ей почудился этот манящий взгляд. И пока руки не могли дойти до изящного изгиба кисти, она оставалась лежать на полу рядом с холстами, ни один из которых не был идеальным. Её холсты, о которых никто не знал, кроме неё самой. Иногда хотелось просто сдаться окончательно и уничтожить их, разрубить катаной на мелкие кусочки, но она попросту не могла этого сделать. Для Рёшу вовсе казалось странным, что она впервые за долгое время начала рисовать что-то, что не сопровождалось обилием красного, кровавого. Это было чем-то красивым, но не жестоким. Ей не хотелось причинять вреда, не хотелось наблюдать за струящейся с чужой шеи кровью, ей хотелось только продолжать влюбляться, сама того не замечая, в этот изгиб расслабленных бровей и аккуратные бледные пальцы. Это всё, что ей нужно было тогда. Но сейчас ей мало и этого.       Закрыв глаза, Рёшу долго думала о том, как просит его позировать для неё. Это не было чем-то страшным, ей лишь хотелось, чтобы его волосы аккуратно падали на лицо и изящно ложились на плечи, чтобы она затем подошла к нему и осторожно поправила их. Распустила бы его хвост, завязав ленту на своём запястье, расстегнула бы верхние пуговицы рубашки, а плащ стянула с одного плеча, решив, что аккуратно завязанный галстук не подойдёт к его образу. А в руки дала бы бокал вина, красного-красного, как вишня. Может, даже размазала бы немного по его губам, имитируя стёртую по щеке помаду. Попросила бы его расслабиться и немного повернуть голову, а глаза...       На этом дым рассеялся. Глаза... Рёшу не могла представить их расслабленное выражение. Смутно, очень смутно и размыто, как масло, стекающее с её холста, но не чётко. Не настолько чётко, чтобы сей же час написать всю их нежность. Тяжело вздыхая, Рёшу пялится в потолок, сигарету отводит от губ, роняя руку на пол. Не то, всё не то. Художник мастер, да только кисть его не передаёт всего, что нужно. А если не удаётся насладиться красотой с холста, то нужно наслаждаться явной красотой. Но разве может она подойти к нему и напрямую попросить попялиться в его глаза пару часов? Даже звучит бредово.       Касание. Ей нужны касания. Ей нужно ощутить его мягкую кожу под своими пальцами. Ощутить всю её мягкость настолько, чтобы даже перо казалось твёрже и тяжелее, чем его бледная кожа на холсте. Нужно зарыться в его волосы, чтобы расписать их форму, схожую с атласными лентами. Ей нужно это, иначе художник сломает свою кисть и выбросит холсты к чертям, решив, что он бездарен.       Однажды Рёшу, всё-таки, нашла в себе смелость и, отчаявшись, поздней ночью, сказала Хон Лу следовать за ней. Юноша был удивлён, однако перечить и спрашивать, что же она хочет от него, не стал.       Они шли молча, а на вопросы младшего, когда он всё же попытался разузнать о её намерениях, она отвечала тишиной. Начиная свой путь с автобуса вплоть до двери в её комнату Рёшу не проронила ни слова, размышляя о дальнейших действиях, однако она ничего и не смогла придумать. Её разум был завален разными фрагментами и позами, в которых он мог бы оказаться, как бы вытянул запястье и с какой силой прикрывал бы глаза. Она не могла подумать о чём-то реальном в данный момент. Придётся ей отдаться интуиции и желаниям.       Хон Лу чувствовал себя не очень комфортно в этом помещении, однако не жаловался и не смел сказать ничего. Юноша только заинтересованно осматривался, а когда его интерес к интерьеру пропал, он перевёл взгляд и на женщину, что невротично рылась в сложенных полотнах. Но долгой тишины он не выдержал, тихо спросив, что же она хотела от него снова. Но она и сейчас промолчала. Как мучительно.       Не найдя того, что она искала, Рёшу раздражённо вздыхает. С его уст вырывается неуверенное: "что не так?", на что старшая задумчиво косится на него, но всё-таки решается протянуть ему небольшой блокнот, открыв который, Хон Лу увидел множество набросков, абсолютно разных; от "жестокого искусства" до печальной Родион. Он проронил восхищенное "прелесть", но после затих, когда зрак его зацепили самые необычные зарисовки с человеком, которого ежедневно он видит в отражении зеркала. Набросков было много. Достаточно, чтобы у Лу возникли некоторые вопросы, но он не смел их задавать, просто потому что не мог отвлечься от листов.       Рёшу помнит, как стояла перед ним, внимательно наблюдая за тем, как начинают сиять его глаза, но затем она перешла за спину Хон Лу, дабы взглянуть на блокнот тоже... Как ему казалось. Он не обратил особого внимания на женщину, однако немного насторожился, замерев, когда вдруг ощутил лёгкое прикосновение к своим плечам. Казалось, сама Рёшу сначала не заметила, как её робкая рука медленно поднялась, чтобы коснуться пальцами его виска, плавно убирая прядь шелковистых волос за ухо. Они точно такие же, какими Рёшу их представляла. Мягкие и гладкие, как атласная лента. Как струи кристального ручья. Всё же, Хон Лу перевёл взгляд на неё, тем самым немного отпугнув чужую руку.       — ...Ты много рисовала, — он снова взглянул на блокнот, закрыв его и вернув хозяйке. На это она тихо угукнула.       — У меня не выходит написать Т.В., — вздохнула Рёшу, пару секунд постояв так и смотря на блокнот, но затем она убрала его куда подальше. Мысли об этой вещице заставляли её сердце болезненно колоть в грудь.       — Почему? У тебя же чудесно вышло.       — Нет, — коротко закончила диалог та, оставив их двоих в неловком молчании.       Хон Лу искренне не понимал, что ему нужно сказать или сделать сейчас, благо, Рёшу быстро сориентировалась, чтобы отойти к мольберту, где стояла одна из её незаконченных работ. Ей оставалось только закончить глаза, и картина была бы готова. Она подозвала юношу к себе и указала пальцем на высокий табурет.       Потребуется очень много времени, чтобы Рёшу смогла забыть о той ночи. Она быстро смогла усадить его в правильную позу тогда, даже получилось изящнее, чем она предполагала и представляла ночами ранее, выкуривая сигару за сигарой. В ту ночь ей удалось запечатлеть его фиалковые волны, падающие с аккуратных плеч вживую, а не по представлениям. Его слабую, совсем хлипкую и нежную улыбку, полную искренности и чувственности, которую тонкая-тонкая кисть идеально вырисовывала бережной линией, а затем немного растушевала робкими белыми, как снег, мазками. В памяти остались его руки; его бледная ладонь, легко, как ветер, подпирающая мягкую щёку. Его худенькие пальцы, как веточки берёзы, оголённая острая ключица. Пришлось даже переписать некоторые моменты картины, Рёшу ощущала себя творцом времён рококо, настолько идеальным казалось её творение. Пышным, как одуванчик. Изящным, как взмах лебединых крыльев. Она слышала его тихое дыхание. В какой-то момент удалось ощутить его на своих губах. Получилось прикоснуться к нему, почувствовать кончиками холодных пальцев его тёплую кожу — она оказалась точно такой же, какой она её представляла. Хон Лу не совсем понимал, что всё это значило, но для Рёшу в ту ночь перевернулся весь мир, стоило ей понять, насколько сильно она ошибалась, думая, что в мире не существует человека прекраснее её деяний. Зато она смогла убедиться, что в мире и вправду не сыскать губ нежнее его. Не сыскать прядок мягче и теплее рук. Не сыскать очей глубже. Она помнит его взгляд. Его чистый и холодный взгляд. В ту ночь она долго рассматривала его двухцветные глаза, словно пыталась залезть ему в душу, понять, что кроется внутри, отчего же это "что-то" её так заманило. Но она так и не нашла ответа, даже когда между ними оставалось пару дюймов расстояния, а затем и не оставалось вовсе. Даже когда она ощутила его лучше и гладила его ресницы пальцами, она не смогла узнать. Даже когда она делала последний мазок, вырисовывая мягкий блик в зрачках, она так и не смогла понять. На то оно искусство, что объяснить и понять его невозможно. Для юноши та ночь тоже осталась неясной. Что же Рёшу нашла в нём такого, он понять не смог.       Но более она не скрывалась, когда делала наброски в блокноте. А он был даже рад, послушно замирая.