Serein.

Бесящий каждое утро своей неизменной за много лет мелодией будильник снова звонит где-то возле уха. Юнги просыпается, кое-как разлепляя красные от постоянной работы за компьютером глаза, и ощущает привычную тяжесть чужого тела на своей груди. Красивые руки по самые костяшки спрятанные рукавами темно-серой толстовки крепко обплетают его тело и сжимают в объятьях. Ноги переплетены — значит, все пути для побега перекрыты. Мин вздыхает и засовывает руку под подушку в поисках своего телефона, который всё это время продолжает надоедливо звонить. Отключив раздражающий будильник, он заходит в мессенджер, проверяет рабочие чаты, а после бездумно скроллит ленту Тиктока, останавливаясь лишь на видео с котиками или с простыми рецептами для таких криворуких кулинаров, как он. Чтобы банально перестать травить себя быстрорастворимой лапшой, но и не сдохнуть от голода. Ну, и чтобы не заснуть снова. Вообще, Юнги ненавидит так рано вставать. Да и ему это, по сути, нахрен не нужно, ведь из-за разницы во времени его работа в американской IT-компании начинается в одинадцать часов ночи. Но на часах его смартфона ярко горит 7.43 утра и он до сих пор не может понять, где проебался. Но если он сейчас же не растолкает Чонгука, то тот абсолютно точно опоздает на первую пару в университет. Мин аккуратно пытается выпутаться из чужих объятий, заранее зная исход своих попыток. Чонгук ни за что не отпустит его, пока не проснётся сам. Пора бы уже просто смириться с этим и перестать каждое утро выворачивать себе руки и извиваться как змея в собственной постели. Но Юнги просто нравится пытаться, и может, он вовсе не хочет, чтобы получалось. Чонгук чувствует под собой копошение и тоже просыпается, устало встречаясь взглядом с уже более или менее бодрым Мином, и с громким вздохом снова утыкается старшему куда-то в грудь. Он тоже ненавидит такие ранние подъёмы. — Который час? — голос хриплый и низкий с утра глухо утопает где-то под футболкой Юнги, наверное, в районе сердца, или куда там в этот раз уткнулся Чонгук. Мин молча поворачивает телефон в сторону парня и мысленно считает до трёх в своей голове. Один. Два. Три... — Блять, — Чонгук подхватывается с нагретового места, отбивая старшему печень острыми локтями, и начинает судорожно собирать свои вещи. Юнги лишь тихо матерится про себя, наблюдая как младший носится по дому в поисках очередной линейки, карандаша определенной твёрдости, будто бы случится нечто непоправимое, если он заштрихует своё кривое деревце не твёрдым 3Н, а очень твёрдым 5Н; после — клячки, циркуля, простого чёрного скетчбука со стикером, на котором ровным почерком выведено "Чон Чонгук" и прочей художественной херни, названия которой Мин или не знает, или тупо не помнит. В прошлом месяце Чонгук клеил окошки из картона для макета здания, на той неделе двое суток вылепливал фигурку из скульптурного пластилина, а вчера просидел до рассвета рисуя натюрморт двоим захудалым яблокам и одной пыльной вазе, которую отыскал у старшего в шкафу. Это видно по засохшим пятнам краски на той же тёмно-серой толстовке, изрисованным рукам и даже щеке, испачканной красной гуашью. Юнги поднимается с кровати и уходит на кухню, покурить под вытяжкой и заварить Чону кофе. На нормальный завтрак времени ему не хватит. Мин быстро щёлкает зажигалкой и подкуривает сигарету, раскусывая черничную капсулу зубами. Ставит турку на плиту и облокачивается задом на столешницу, медленно делая затяжку. Что ж, наступило ещё одно самое обычное утро. Через пару минут кофе в турке начинает кипеть и Мин снимает её с огня, наливая дымящийся напиток в чашку. Потом добавляет туда нежирные сливки и две ложки сахара. Чонгук залетает на кухню уже в одном ботинке, на ходу зашнуровывая второй, и хватает из рук старшего кружку. Делает глоток, в упор не слыша предупреждений, что горячее. Обжигает язык. Громко матерится в последний раз. И вылетает из квартиры, обещая быть в восемь. Юнги докуривает в наступившей наконец тишине, допивает за Чонгуком уже остывший кофе и идёт в ванную, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Ожидаемо, на голове бардак из мятных волос, но и в голове — тоже. Поселился и живёт там уже полгода. Называет Юнги по имени, твёрдо игнорируя уважительное "хён" и каждое утро действует на мозги своим обещанием вернуться вечером снова. И ведь возвращается, чёрт возьми. Возвращается. Раскидывает свои ботинки в прихожей. Кидает рюкзак куда попало. И устало плетётся на балкон, чтобы стащить из заднего кармана Юнги пачку сигарет и закурить вместе с ним за компанию. Старший опять ругается и читает нотации о вреде курения для здоровья, выкуривая при этом очередную черничную дрянь, как он сам выражается, до самого фильтра. — Просто день сегодня хуёвый, — подытоживает Чонгук, облокачиваясь на железные перила балкона и делая новую затяжку. — Сколько? — да, может, Юнги не понимает и половины тех архитектурных заёбов, которыми так озабочен младший, за то он знает Чонгука, и если тот курит уже вторую сигарету подряд, значит на сегодняшнем просмотре работ он получил ниже 70 баллов. Если бы получил выше, прискакал бы домой вприпрыжку и кинулся обниматься, а если ниже 50 — уже закатил настоящую истерику и грозился скинуться с такого удобного для этого балкона без окон. — Шестьдесят восемь, — отвечает Чонгук, а Мин в этот момент думает, что какими бы убогими не были те яблоки, они явно заслуживают большего. Как и тот, кто может нарисовать что-то сложнее ровного круга, в отличии от него самого.

🧷

Встречи с друзьями в душных ресторанчиках раздражают. После соджу болит голова, и одежда пропахивается дымом и жаренным мясом. А очередной кинутый после нескольких бутылок алкоголя совет "найти уже себе кого-то" раздражает, потому что, а что он им скажет? Что спит со второкурсником с архитектурного? Или то, что спит в буквальном смысле, потому что больше они вместе ничего и не делают. Они с Чоном не друзья, но и просто знакомыми их не назовёшь, они не встречаются и не занимаются сексом, хоть и спят в одной кровати уже больше полугода, тогда как, блять, это назвать? И какими мерками людям судить об их отношениях, если они сами не знают, что между ними происходит? Чонгук однажды просто свалился на Юнги, как первый снег на голову, поломал все его ветхие душевные заборчики в голове и послал Минову психологию ограждения к чёртовой матери. А потом притащил в его квартиру тонну скрученных в рулон ватманов, два полудохлых кактуса и решил, что раз его не выгнали сразу, значит уже не выгонят вовсе. И он радуется. И продолжает таскать свои вещи. Потому что в общаге тесно. Грязно и душно. Там сосед, который орёт на Чонгука, потому что тот мешает ему спать ночью, и шумные вечеринки за картонной стеной, которые мешают уже Чону. Там сносят его любимые кактусы с подоконников на пол и портят его рисунки. Там он вечно напуган и растерян. И совершенно одинок. А в квартире Юнги всегда тихо и спокойно. Тепло и уютно. И никто не кричит и не ругает. Здесь по ночам слушают музыку в наушниках во время работы, чтобы не отвлекать, и поливают его кактусы, если он забывает об этом. Здесь ему освобождают собственный стол для рисунков и переезжают работать на кухню, потому что для Чонгука важно, какое освещение, а для компьютера — нет. Здесь просто есть Мин Юнги и больше нет одиночества. Мин поднимается по лестнице вверх на пятый этаж. На дисплее телефона уже двенадцатый час и три пропущенных от Чонгука. Парень открывает незапертую на замок дверь и стягивает с ног кеды. В квартире темно, даже настольная лампа в спальне выключена и не горит как обычно. Юнги проходит в комнату, безошибочно ориентируясь по памяти, включает ночник и видит на кровати сжавшегося в позе эмбриона Чонгука. А вокруг него на полу рассыпанные таблетки и пустая баночка, которая выпала из ослабевших рук. — Ты опять пил эту дрянь? — строго спрашивает Мин, потому что знает, что Чонгук не спит. Потому что таблетки ему больше не помогают. Перестали где-то полгода назад. Но он продолжает их пить, постоянно забывая о том, что после того, как они начали спать вместе, Чон может заснуть, только если Юнги будет рядом. Если он будет его обнимать. Но ведь они же не всегда спали вместе. Просто однажды так получилось. Точнее, получился Чонгук, который в один момент перестал спать. Вообще перестал. Потому что из-за хронического недосыпа и стресса заработал себе бессонницу. По началу пытался глушить её ромашковым чаем. Слушал нудные медитации и шум дождя. Считал баранов сотнями, но когда досчитал к одному утру до нескольких тысяч, то начал принимать снотворные. Но и те давали лишь временный эффект. Впервые они заснули вместе в ту ночь, когда у Чонгука случилась передозировка. Совершенно отчаявшись из-за трёх суток без сна, он глотнул за раз двадцать таблеток феназепама и потерял сознание прямо на холодном кафельном полу в ванной. Но в тот момент он думал не о смерти, а лишь о тёплых руках, которые склоняли его над фарфоровым ободком унитаза и некрасиво пихали ему пальцы в рот, вызывая рвоту. Проснувшись тем утром в объятьях Юнги, Чонгук понял, что впервые за долгое время выспался. — Сколько? — знакомо спрашивает Юнги, присаживается у изголовья кровати возле Чонгука, указывая головой на таблетки. — Ни одной, — Чон смотрит в глаза, и Мин верит на слово. А потом собирает таблетки в баночку, все пятьдесят штук. И снова верит. Он укладывается возле Чонгука на кровать и тот перелезает старшему на грудь, прижимаясь правой щекой к сердцу, и сразу же засыпает.

🧷

В ноябре курить на балконе становится холодно. И вытяжка на кухне начинает работать чаще. Юнги стоит возле плиты и под размеренный шум докуривает уже четвертую сигарету подряд. Давится кашлем. Пьёт кофе. И снова тянется к пачке. Но даже под завязку набитые черникой лёгкие Мину не помогают. Чонгука нет уже четвёртые сутки. И нет, они не поссорились. Не спорили и не кричали друг на друга. И Юнги вообще должен быть рад, что тот наконец-то не сдержал обещание и не вернулся. Но кому он собрался врать? Да кому угодно, только не себе. Потому что ждёт. Нервно посматривает на часы. И снова ждёт. Крутит в руках телефон. Набирает одни и те же цифры по несколько сотен раз. Но так и не звонит. Он просто не знает, что скажет, если с той стороны поднимут трубку. Хорошо, если просто ответят. А может, и вовсе проигнорируют и заставят вслушиваться в женский голос автоответчика после такой глупой и неудачной попытки. Ведь они с Чонгуком так и не решили, кто они друг для друга. Они никогда этого не обсуждали, и похоже, их обоих это устраивало. Они не давали ложных надежд, не сыпали лживыми признаниями и не вписывали друг друга в свою жизнь. Потому что думали, что однажды просто смогут бесследно затеряться среди остальных. Но ближе к полуночи входной дверью привычно хлопают. Раскидывают как попало ботинки. Кидают рюкзак на пол и идут на свет. Чонгук заходит на кухню и прижимает худое тело старшего к себе. Со спины— чтобы не было видно. Красные глаза, полопанные капилляры и фиолетовые синяки, и всё из-за долбанной бессонницы. И всё без Юнги. — Можно мы постоим так ещё немного, хён? — шепчет Чонгук, и что-то в Мине безвозвратно ломается. Потому что тот раньше никогда не называл его хёном. А сейчас вот назвал. И стоит себе дремлет на плече, будто бы не ляпнул сейчас самую большую в его Чоновом мире глупость. У Чонгука просто сырая осень, развод родителей и, кажется, один Мин Юнги на всю оставшуюся. И они так и стоят до поздней ночи. Чонгук спит в объятьях Юнги, а тот курит в открытое окно. А за окном всё ещё ноябрь. Проливной дождь. И курить на балконе уже однозначно холодно.

🧷

В этот раз Чонгук просыпается раньше Юнги. Зарывается пальцами в его мятные волосы. Улыбается. Потом опускает руки ниже — забирается ними под одеяло. Но вместо привычной ткани футболки ощущает мягкость чужой кожи. И понимает, Мин спит в одних спортивках. Чонгук одёргивает руку и возвращает её на одеяло. Лежит и думает о всяких глупостях. А потом решается на них — и одним движением стягивает свою футболку тоже. Отшвыривает на пол и укладывается обратно. На то же место, на того же спящего Мин Юнги. Кожу в местах соприкосновения обжигает теплом. И этих мест становится так много, что они сливаются между собой в единое соединение. Его и Юнги тел. Скрепляет их в более целостное понятие и наполняет новым значением. До сих пор неизвестное обоим. Юнги просыпается тоже. Чувствует Чонгука на себе. Тепло чужого тела и размеренно вздымающуюся грудь. Шестнадцать вдохов в минуту, и выдохов в Минову шею. В этом нет особой математики: просто Чонгук дышит, а Юнги считает. А потом Чонгук берёт и целует Юнги в губы, и Мин сбивается. Но не начинает заново. Он просто целует в ответ. Мнёт губы Чонгука своими и чувствует, как тот дрожит. Но не от холода. Потому что Юнги давным-давно его согрел. Чонгук дрожит от взаимности. Обхватывает лицо старшего руками. Ласкает пальцами впалые щёки и острые скулы. Утопает в Юнги с головой. И захлёбывается в его глазах. Они решают свои отношения не словами, как обычные люди. Выражаются иначе — с помощью поцелуев. И безошибочно понимают друг друга. Чонгук льнёт к Юнги ближе. Забирается глубже. Куда-то под кожу. И прямиком в сердце. А потом стоит укрытый пледом и курит на балконе. Всё в том же холодном ноябре. Но Юнги разрешил — значит, можно. — Что я делаю не так, хён? — Чонгук затягивается и смотрит на старшего. Тот стоит рядом в Чоновой серой толстовке. Курит свою черничную дрянь. И смотрит на расцветающий в небе рассвет. — А что ты сделал, чтобы так думать? — вот Мин никогда не думал, что сможет найти человека, который будет устраивать его во всём. Но потом появился Чонгук и уничтожил все "никогда". Стёр всех, кто был до, и вычеркнул тех, кто мог бы быть после. Потому что Чонгук — для него, во всех возможных смыслах. И невозможных тоже. — Я всегда считал отношения своих родителей нечто идеальным, — Чонгук треснуто улыбается и вновь затягивается сигаретным дымом, — а теперь они разводятся после двадцати лет брака. Чонгук нуждается в утешении. Но Юнги не знает, как утешать людей. Никогда и не пытался. А сейчас находит себя в объятьях Чонгука. Только вот обнимает он, а не его. Прижимает к себе. Целует в тёмную макушку. И вроде бы, ничего не говорит, но Чонгук всё равно его слышит. — Идеальность, словно та белая краска, которой люди, Чонгук, пытаются закрасить свои широкие чёрные полосы. Но жизнь не может быть просто белой или чёрной. Она всегда серая — с оттенками и полутонами. Всегда разная и неоднозначная. И если жизнь кажется тебе идеальной, значит в каком-то месте она уже дала трещину, — и Чонгук наконец-то всё понимает. Сживается в тот самый момент с мыслью, что так будет лучше. Для всех. И отпускает — наивные обиды из своих мыслей и Юнги из тёплых объятий. Просто чтобы взять старшего за руку и потянуть за собой в комнату. В их кровать. Лечь рядом и еще немного поспать. А потом вновь проснуться. Проспать первую пару. Заварить кофе в турке и подождать, пока он остынет. Чтобы снова не обжечься. Поцеловать курящего возле вытяжки Мин Юнги и открыть для того окно, за которым только что закончился дождливый ноябрь.