любовь — это когда онанизм не помогает

Когда Антон целует в первый раз это до дрожи в коленях. Две тысячи восемнадцатый год. Концерт был особенно хорош в тот день и все шло лучше некуда, потому Антон почти не удивляется, когда в дверь его номера робко стучат. Он был рад принять любых гостей, но нахождение Арсения за дверью стало особым сюрпризом. Попов бесцельно шел сюда, надеясь придумать все на ходу, импровизировать, как он умеет, шел просто ради того, чтобы прийти. И вот он здесь, дверь открыта, а ничуть не обескураженный Шастун стоит прямо перед ним. Арсений говорит что-то несвязное, совершенно ненужное, и так понятное, когда Антон прерывает его, предлагая выпить. Они говорят о том, что все просто замечательно, концерты идут, идут и не думают останавливаться, народ прибывает, билеты покупаются, а истории стелятся под прожекторами так, словно они последний раз находятся на сцене, отдавая себя полностью. Смех льется, ром, откуда-то взявшийся у Шастуна тоже (Арсений больше, чем уверен, что в «мини-баре» этого не было, если можно назвать мини-баром бутылку воды и сока на тумбе возле телевизора). Старший понятия не имеет и о том, в какой момент они оба оказываются в такой стадии опьянения, когда картинка перед глазами четкая, но жизнь проживаешь будто не ты. Решения принимаются вместо тебя, стакан берется для тебя, но не тобой, пути открыты, а глаза завязаны. Наверное это и есть оправдание тому, когда жаркие губы Шастуна вдруг натыкаются на его собственные, а он ничего не делает, кроме как приоткрывая их, пропускает язык внутрь. Так и целуются. До ссадин на ярких губах, до пустоты в животе и урагана в легких, до еще более ватной головы и чувств всмятку. Арсений наверное оставил проблески здравого смысла в стакане с напитком, иначе как объяснить эйфорию от прикосновений Шаста к скулам, оттягивания волос, мокрых следов на шее, длинных пальцев на загривке, скользящей по груди ладони? Как Антону объяснить все это самому себе, когда они просыпаются утром, а сожаления нет? Как объяснить все те же подрагивания на кончиках пальцев от ощущения бархатной кожи под ними? Так и живет. С головной болью от похмелья и от Арсения. Вместе с тем продолжается и жизнь. Гастроли идут своим чередом, работа кипит, кровь и чувства в жилах тоже. Стоит заметить, что за чувства Антон принимает это не сразу. Для него что-то непонятное по венам течет еще долго. Попов веселится, не перестает быть самим собой, быть другом, коллегой и человеком, который больше не поднимает темы их поцелуя в одном из убогих номеров российской реалии. Но на проблему приходится открыть глаза, когда коллеги сдаются под натиском страсти, желания и оголенного провода, проходящего между ними. Целуются во второй раз. Совершенно случайно. Арсений выходит покурить. Делает он это не часто, а потому, оказаться здесь с Антоном — не что другое, как совпадение. Судьба, предначертание, случайность, давно прочерченная линия, заранее написанная история, как хотите. Антон не достает сигарету, хотя выходил как раз за этим. Попов свою тушит. Смотрят друг на друга долго. Нужны ли слова, когда все уже сказано? Слов между ними было не так много, поговорить им определенно бы стоило, но Шастун наклоняется быстро и рукой тянется к линии челюсти. Не спрашивает, отчего-то уверен, что ему и не надо. Он целует долго, сталкивается языком с Арсением, опаляет чужие губы своим тяжелым дыханием, отстраняется, ведет кончиком носа по скуле и бормочет имя друга прямо тому в рот. Арсений и дышать забыл как. Он опускает руку на шею, оглаживает кожу, возвращает тяжесть Шастовых губ обратно на свои. Оттягивает нижнюю губу, оставляет инициативу за собой, целует до желания умереть здесь и сейчас. Об этом поэты пишут свои стихи, музыканты играют музыку, а художники расписывают холсты? Если это то самое чувство, то Антон готов отказаться от всего, лишь бы ощутить его хотя бы еще раз в жизни. Оно окрыляет. — Мне сегодня совершенно нечего делать после съемок. Наверное, включу сериал и лягу спать пораньше. И Арсений считывает мельчайшие эмоции на лице и, конечно же, приходит после рабочего дня. Он вновь также робко стучит, Шастун также открывает дверь. Ему совсем не нужен алкоголь теперь, чтобы решиться. Он знает, что он хочет и что именно он делает, когда втягивает Попова за ткань его легкой куртки во внутрь квартиры. Он целует отчаянно, словно не первый, точно последний раз. Антон на ощупь прокручивает вертушок входной двери, словно в бреду, стягивает верхнюю одежду друга, громко и часто дышит, спускаясь поцелуями по шее. А Арсений сам откидывает наполненную туманом и дымом голову назад, предоставляя шею, как чистый холст для будущего творения. Антон знает рамки дозволенного. Он жадно целует, кусает и облизывает ее, не желая отстраняться ни на секунду. Скользит еще ниже, футболка становиться неважным предметом одежды, он запускает длинные пальцы под нее, проводит по бокам, ловит судорожные вздохи Попова, подтягивает ее вверх, снимать не торопится, дразнит. Опускает ткань вниз, ищет губами рот Арсения, утягивает его в поцелуй. Большими пальцами гладит живот, приближается к уху Арса. «Арсений, Арсений, ты — искусство», шепчет, получая ответную реакцию. Они ковыляют к ближайшей горизонтальной поверхности, которой оказывает диван и падают на него. Арсений садится сверху, Антон наконец стягивает футболку, кидает ее в сторону и отстраняется втянуть воздуха и полюбоваться новым и неизведанным. — Что за безумие, — на выдохе выдает младший, — поверить не могу, что ты здесь, что это ты. — Поверить не могу, что ты позвал и мы действительно делаем это. Антон снимает футболку и с себя, опуская ее рядом с диваном. Арсений разрывает поцелуй, медленно развязывает шнурки спортивных штанов, елозит по ощутимому сквозь тонкую ткань возбуждению, чем вызывает низкий полустон из губ младшего. Он поднимает свой взгляд на Антона, ловит прогнутую от желания шею и вздернутый подбородок, встречается глазами с Шастом и понимает, что все делает правильно. Он тянет Антона за руку, меняет их положение на сидячее, снимает штаны, цепляет резинку боксеров и скользит пальцами под нее. Он вновь ловит взгляд Шастуна, нетерпеливый, сгорающий от желания попробовать, узнать и получить. Трусы спускаются к щиколоткам, Арсений на колени. Он осторожно касается головки языком, смотрит на Антона, получает его судорожные причитания и не прекращая зрительного контакта, спускается ниже. Так и дружат. С поцелуями, дрочкой и минетами. Антон знает, что все идет не так легко, как планировалось, когда подушка на его кровати становится самым приятным местом в доме. Она напоминает ему о самых лучших моментах в жизни. Словно запах мыльных пузырей, когда один только пенный аромат возвращает на годы назад, когда все было в разы легче, когда мама смеялась, лопая пузыри, а маленький мальчик носился рядом с ней и проливая на себя мыльную воду, звонко хохотал. Так и подушка. Она совсем не пахнет мылом, наверное только шампунем. Пахнет запахом совершенно непонятным, но до мурашек приятным. Он уверен, что нюхал кучи разных шампуней, Антон точно помнит, что как-то в магазине наткнулся на бутылку одного очень вкусного, свежего, но так и некупленного им, но разве сравнится этот запах с тем, что Шастун вдыхает, когда просыпается утром, хоть и один? Он ненавидит кондиционеры для белья, он ждет Арсения, чтобы наволочка вновь впитала запахи дома. Он ненавидит Питер. Он ненавидит Питер, когда сам находится в Москве. Он боготворит Питер, когда сам находится там. Честно говоря, он просто терпеть не может их разлуки. Физический контакт необходим как воздух, но просто видеть Арсения, находится с ним в одном пространстве — это все. Потому он ненавидит Северную столицу и тот факт, что ему приходится делиться с ней Поповым. Его мучают сны каждый раз, когда разлука затягивается, ему умереть мало, когда просыпаясь после очередного, почти обнаженного сна об Арсении, его встречает лишь теряющая родной запах подушка. И даже дрочка в душе на утро не помогает справиться с возбуждением. Возбуждением даже не столько сексуальным, сколько волнующим, захватывающим. Ему так важно иметь возможность хотя бы пересечься взглядом с теплыми тихоокеанскими волнами в глазах Арсения. Такая дружба очень веселит. Несмотря на неспособность даже взять Арсения за руку хоть где-то кроме выдуманной реальности на сцене и комнаты одинокой, освещенной светом лампы, ему все это нравится. Ему нравится смеясь затягивать Арсения за шиворот в каморку, ему нравится общаться с Арсом взглядом, ему нравится сидеть рядом и чувствовать особое волнение, просто от того, что изученная до каждой вены рука лежит всего в семи сантиметрах от его собственной, нравится дразнить Попова, нравится писать ему пошлые записки и передавать их, наблюдая за тем, как старший пытается держать себя в руках, читая их в людном офисе, нравится весь день на иголках ждать вечера, чтобы созвониться с питерским Арсом по фейстайму и рассказать о своем дне, рассказать о тупеже Позова на моторе зашкваров, о съемках новой интересной рекламы, о гундеже Стаса, о новом госте в контактах. Он скучает по каждому знакомому сантиметру на лице Арсения, он скучает по тому, как морщинки-лучики разбегаются от его глаз, когда тот смеется с Шастовых даже глупых шуток. Ему Арсений нравится. — Ты же друг мне, Антон, — невинно хлопает глазами Арсений. Шаст за бедро притягивает щеголяющего в одних шортах по квартире Попова, и поднимает голову, чтобы встретиться взглядом. — Друг конечно, — отвечает Антон, поднимается со стула на кухне и позволяет коллеге утянуть его в спальню. Шастун входит чувственно нежно, добавляет через время второй палец, растягивает тщательно, бережно. Он начинает медленно, ловит темп, попадает головкой по простате, вызывая у Арсения глубокий гортанный стон. Шаст аккуратно убирает прилипшие ко лбу прядки волос, целует в макушку, когда мелко дрожащий от накатившего оргазма Арс лежит рядом. Он отдается этим чувствам. Он с ума сходит, когда все лица вокруг — не Арсеньевы. Питер — враг его заклятый. Срывается туда, едет на чертовом сапсане, цветы, мать его, покупает. На домофон жмет, говорит «я», едет в лифте, кольца на пальцах крутит. Арсений его ждет, как не волноваться? — Всего три дня осталось. — Не могу я, Арсений, три дня терпеть, ты мне сейчас нужен. Когда этой ночью, Антон содрагаясь от оргазма произносит «люблю тебя, боже», Арсений отвечает «ты с ума меня сводишь, так люблю тебя», дружбе, наверное, приходит конец. — И че с Арсом случилось, вы чего-то такие счастливые ходили, а щас как по минному полю, — предъявляет Поз в курилке. — Дим, — предупреждает Шаст, — ниче мы не нервные. Все также как и годы назад. Мы ж команда, ты б знал, если б мы поссорились. — Не строй из себя дурачка-то, Шаст, вы Матвиеныча провести можете — и то уже он догадался — Стаса умело за нос водите, но меня-то ты не дури, балбес, — затягивается Поз. — У нас с Катей когда проблемы, мы просто на кухне ночью собираемся и проблемы эти обсуждаем. — Да нет никаких нас, Дим. — Чувствую себя другом героя-любовника с России-1, — усмехается Дима, — нет никаких «вас», так может быть пора? Может быть и пора. Звонит в звонок, настырно так, точно не уйдет пока Арсений дверь не откроет. — Может быть пора? — спрашивает Антон, когда теплый и уютный, такой домашний Арс открывает ему дверь. Глаза еле разлепляет, как слепой котеныш. — Я не жалею. Я люблю тебя, Арсений, все это бурлящее в моих венах это ты. Твой запах на моей подушке, твои футболки в моей квартире, твоя улыбка, смех, когда глаза щуришь. Я хочу это все. Хочу тебя. Хочу, чтобы ты не просто был моим особым другом. Какой ты мне друг, если я наизусть знаю вкус твоих губ? Не хочу я друзьями быть. Хочу, чтоб ты моей семьей был. Арсений глаза широко открывает, на секунду, как затем расплывается в улыбке. — Питер и вполовину не такой прекрасный, если мне приходится терпеть его, вместо тебя. Я люблю твои шутки, твой смех, твою нежность, осторожность. Люблю, когда ты совсем сонный лежишь в кровати, разнеженный весь, я каждое утро это видеть хочу. — Мутить будем? — ухмыляется Шаст. — Дурак ты, Тох, дурачье, — он притягивает его к себе, целует, квартиру закрывает, они теперь «мы». Мы поехали, мы не придем, мы должны в магазин сходить, у нас кофе закончилось, мы устали, мы задержимся. Шастун одной рукой нежно гладит родную скулу на любимом лице, другой рукой на тумбочку кладет ключи от своей квартиры, но не на своей связке. Они теперь дом. Он снимает кроссовки, берет Арсения за руку, целует в висок и идет грабить его гардероб, чтобы поспать одну ночь и стащить футболку навсегда. Навсегда — это, оказывается, все ещё до дрожи в коленях и пустоты в легких.