Легче (и удобнее) всего Алану было думать о Скрэтче как об отбившемся от стаи, потерянном хищнике. Одичалое, неприрученное животное, охочее до крови, он проложил за собой дорогу из мертвых тел ради самого́ момента убийства. Ради того, чтобы без остатка впитать последние эмоции жертвы — о, Скрэтч помнил каждое из них, и помнил, как их по обыкновению много: агония, страх, отчаяние, ярость, горечь, — пока не захочется
еще, еще и еще.
Первозданная совершенная тьма, сотканная из худших качеств; остервенелый зверь, жажду которого невозможно утолить.
Но он был таким не всегда.
Тяжелее (или, вернее сказать, вовсе невозможно) всего Алану было думать о Скрэтче как о ком-то, имеющем непосредственное отношение к нему самому; и неважно, что они носили одно лицо на двоих, один голос на двоих — намерения были диаметрально противоположными. Как стороны света. Как время суток. Как времена года. Существование одного невозможного без другого. Принцип дуальности. Два начала одного качества.
Скрэтч всегда был частью Алана Уэйка, а Темная обитель помогла увидеть это под иным углом.
Алан знал, что ментальная камера, созданная им исключительно для своего двойника, не удержит Скрэтча надолго.
Алан сражался с ним (или с собой?), с этим проклятым местом, но ему нужно было время, которого у него никогда не было. Пальцы ныли от напряжения во время работы с печатной машинкой, в голове гудел град мыслей, и, когда усталость брала над ним верх, а в подсознании ощущалось присутствие кого-то чужого — и одновременно такого знакомого, — Уэйк приходил к нему. К своему единственному пленнику.
Прозрачные стены камеры давили на Алана так, словно это он, а не Скрэтч, находился по другую сторону. Тьму бесконечного помещения рассекали длинные лампы, расположенные по периметру квадратной клетки — складывалось впечатление, что в обители дьявола каким-то чудом оказался заблудший ангельский свет.
Безупречная улыбка. Строгий черный костюм. Поправляющие воротник белоснежной рубашки крупные ладони. Отлаженные действия: ни единой запинки, ни дрожи на кончиках пальцев. Уложенные лаком волосы поблескивали в холодном свете. Скрэтч выглядел безупречно, будто суперзвезда, собравшаяся на съемки ток-шоу.
— Давай поговорим как два взрослых человека… Раз уж ты решил запереть меня здесь, как свою зверушку, — от игриво-надменного тона, которым сам Уэйк никогда не пользовался, у писателя засосало под ложечкой. — Но для начала выпусти меня.
Алан замер, не шелохнувшись. На взмокших висках взбухли вены. Всего на малейшее мгновение он неосознанно представил, как выпускает Скрэтча, и его
едва-ли-жизнь превращается в еще больший ад. К горлу подступил ком, и Уэйк попятился, сделав шаг назад.
Искаженная усмешка на идеальном лице двойника отозвалась у Алана мурашками по спине.
— Ты не готов. — Скрэтч резко развернулся на каблуках спиной к писателю. — Не переживай. Осталось совсем немного до знакомства с лучшей частью себя.
События следовали одни за другими, неизменно возвращая все витки истории в начальную точку: в кабинет писателя. Темная сущность добиралась до него из раза в раз. Вопросы становились все четче, а ответы — напротив — еще более расплывчатыми. Алан продолжал писать даже когда разум был готов расколоться от напряжения надвое (а разве он уже не был таковым?); продолжал писать даже когда пол вокруг стола перестал быть виден из-за разбросанных черновиков.
Уэйк загнал себя в тупик — разум рисовал нелицеприятные картины его возможного будущего, если он не найдет отсюда выход, дверь, ключ, идею,
что угодно, чтобы выбраться из-под чертового озера… Нет, он останется здесь, навсегда, взаперти, один на один с собой и своими демонами, они обязательно,
да, твою мать, обязательно, одержат над ним победу, вырвутся наружу; тьма заполонит сначала Алана, упиваясь его отчаянием, а затем и весь реальный мир…
— Черт!
Встревоженные падением печатной машинки чистые листы бумаги зашелестели в воздухе. Ему надо отдохнуть. Да. Отдых. Он пишет без остановки по ощущениям уже целую вечность. Пальцы потянулись к заросшей щетиной бороде, чтобы унять внезапно возникший зуд, но вместо чувства удовлетворения Алан ощутил под ногтями собственную свежую кровь.
Ты — ничто без меня.
Впусти меня.
Алан доподлинно не знал, чье было это на самом деле желание оказаться здесь — его или двойника, но он уже был тут. Скрэтч сидел на окровавленном полу, склонившись над трупом оленя и впившись тому в глотку зубами. Всклокоченные длинные волосы закрывали обзор на одинокое пиршество изголодавшегося дикаря. Однако стоило главной добыче подойти ближе, двойнику потребовалось меньше секунды, чтобы оставить оленя и оказаться вплотную к стене камеры. Прикосновение языка оставило облако пара и кровь на поверхности; ладони проложили окровавленный след вниз по прозрачному пространству впереди себя, и Алан скривился, к своему неудовольствию заметив, каким тонким стал барьер между ними.
— Ты жалок, — в голосе Скрэтча теперь не было тех заигрывающих ноток; только практически утробное рычание, на которое Уэйк не знал, что способен. — Когда ты наконец поймешь? Мы — единое целое. Мы должны быть вместе.
Кровь у Скрэтча была везде: расплываясь алыми подтеками на лице (в особенности на подбородке и волосах), на груди и руках, но впервые за долгое время этот факт не вызвал у Алана отвращения. Ему не хотелось сбежать. Не хотелось, чтобы он замолчал.
Они оба знали, что Алан больше не мог писать. Оба знали, зачем Алан здесь.
— Я могу помочь, — озлобленный рык сменился почти дружелюбным тоном.
Почти. — Неужели ты не хочешь узнать, до чего мы можем дойти, объединившись?
Впусти меня.
Скрэтч протянул ладонь вперед, растягивая стену камеры, точно жевательную резинку, а Алан так и стоял, завороженный, не в состоянии сделать ни шаг назад, ни шаг вперед.
— Я не могу…
Я заберусь тебе под кожу. В твое тело, в твои мысли.
Овладею тобой.
Разве ты не этого хочешь?
— Одиночество ничего тебе не даст, Алан. Ты сам в этом убедился. Вместе мы сможем не только выбраться отсюда, — ладонь двойника скользнула по плечу Уэйка. От ощущения кровавого месива на ткани пиджака его отделяла только прозрачная материя камеры, готовая прорваться в любой момент. —
Разве ты не этого хочешь?
Разве ты не этого хочешь, Алан?
Уэйк закрыл глаза раньше, чем успел об этом подумать. Преграды больше не было. Стальной привкус крови на языке вынудил писателя отстраниться, однако у него ничего не вышло — чужая ладонь крепко схватила его за волосы на затылке, не давая шелохнуться.
Вместе с кровью Алан ощутил целый поток
чужих —
его — эмоций, которые он так долго топил где-то на дне озера Колдрон в надежде на то, что они никогда не найдут Уэйка снова.
Он ошибался.
Они никуда не уходили.
Столкновение губ, которое сложно было назвать полноценным поцелуем, тотчас превратилось в смертельную воронку — с его помощью Скрэтч наполнял собой и своими эмоциями Алана, а Алан, в свою очередь, сливался со Скрэтчем мыслями, чувствами и телом. Неожиданно для самого себя писатель ощутил весь спектр того, что пытался ему донести двойник.
Агония перед смертью. Страх от погони. Отчаяние умирающего. Слепая ярость. Горечь утраты. Уэйк распахнул глаза и увидел калейдоскоп из красок.
Красота в смерти. Теперь ему стало понятно…
***
Скрэтч ощущал себя…
Полноценным. Как никогда раньше. В комнате писателя не было никого, кроме него.
— Пойдем, Алан. У нас много работы. — Двойник с усердием поднял опрокинутую печатную машинку. — Время «Возвращения» пришло.
На клавишах остались кровавые разводы, стук печатной машинки заполонил комнату. Буквы немедля сложились в слова, слова — в предложения.
Это ритуал, который завлечет тебя.
Твои друзья познакомятся с ним, когда ты уйдешь.
