Снеговик, виски и крем для депиляции

Утахиме с трудом продирает глаза, когда что-то под ней шевелится и будит ее. — Нет, — сонно бормочет она и бессильно закрывает глаза. Голова раскалывается, и шевелиться совсем нет сил. — Никому не двигаться. Всем спать. Я сплю. И она готовится снова заснуть, но рядом с ухом раздается насмешливое фырканье, заставляющее рефлекторно морщиться. Не глядя, Утахиме тянется рукой и кладет ее сверху источника шума. — Цыц, — шипит она и собирается погрузиться в безмятежный сон, полный мягких облаков, синих человечков и летающих тетрадок ее учеников. — Ты как всегда властная по утрам, да, Химе? — прорывается очень знакомый голос из реальности, который моментально вырывает из сна. Она резко открывает глаза и не позволяет себе зажмуриться от яркого света. Этот голос не мог ей присниться, а значит, он реален. — Годжо! — возмущается она и поднимает взгляд. Кристально голубые глаза пригвождают ее к месту, и все недовольство замирает. Это действительно Годжо Сатору, ее невыносимый кохай, самый сильный шаман в мире. Шестиглазый. Утахиме резко отводит взгляд, в эти глаза невозможно долго смотреть. Каждый такой раз возникает чувство, что ее словно рассматривают под микроскопом. Когда он в маске намного лучше. Проще и спокойнее. Она не кажется себе обнаженной и открытой перед ним. Кстати, об этом. О нем. И ней. И почему они оказались вместе утром. Она осматривается и с облегчением выдыхает. Это ее квартира, ее спальня, ее кровать. И у нее болит голова от выпивки. Единственное, что выбивается из привычного уклада, — это Годжо Сатору в ее кровати. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает она и морщится от громкости своего голоса, в висках вспыхивает боль. Сколько она вчера выпила? И что? Судя по ощущениям, это было явно не пиво. Хочется прилечь, но сперва нужно разобраться в ситуации и выгнать несносного кохая. — О, лежу под тобой! — как всегда воодушевленно отвечает Годжо. — Но меня все устраивает. Это была незабываемая ночь. — Ты придурок, — устало огрызается Утахиме. Ей хочется его ударить, но она чувствует, что любое движение снова вызовет боль. И тошноту. Этого ей хотелось в последнюю очередь. — Как ты здесь оказался? — Не поверишь, не помню! — беззаботно говорит Годжо и проводит рукой по своим волосам. Кажется, отсветы от его белых волос на секунду ослепляют ее, но она быстро приходит в себя, когда привычное раздражение вспыхивает внутри. — Я серьезно! — злится она. Что за невыносимый дурак! — Так я тоже, — он запрокидывает голову к потолку, и Утахиме отводит взгляд от его дрогнувшего кадыка. Что-то неловкое есть в этой ситуации. — Может, слезешь уже? Не то чтобы меня что-то смущало, но вот тебя… А, так вот что неловкое. До нее только сейчас доходит, что она лежит на Годжо. Вот прям всем телом придавливает его сверху к кровати. Опирается руками о его грудь. Ее ноги лежат между его бедер, и можно почувствовать, что… Утахиме резко скатывается на кровать, не желая думать ни о чем подобном, и хватается за голову, вспыхнувшую от боли и воспоминаний. А Годжо смеется. Нет, так дело не пойдет, она пока не готова с ним разговаривать. Нужно собраться с мыслями и привести себя в порядок. Да, немного времени не помешает. Может, она еще и вспомнит, как он оказался у нее в постели. Утахиме садится и тут же отдергивает ноги от холодного и мокрого пола. Да так и остается. Своим глазам она верить не хочет. — Что вчера было? — неверяще спрашивает она, глядя на снеговика на полу у кровати. Подтаявшая масса снега с оливками вместо глаз ничего ей, к счастью, не отвечает. — Что там? — спрашивает Годжо, и странно, что он первым делом сам не увидел это чудо и не ткнул в него пальцем. — Снеговик, — все-таки отвечает Утахиме. — Как он здесь оказался? — Ты себя разнообразием вопросов не блещешь, — замечает Годжо, а потом резко подается вперед: — Подожди, снеговик? Где? Оу, черт… Он шипит как от боли и валится рядом с ней. — И правда, снеговик, — измученно шепчет он и кривится. — Почему так больно? Больно. Утахиме холодеет от этих слов. Годжо Сатору не больно, он неуязвим. Его Бесконечность не позволяет причинить ему вред. Так какого черта он сейчас жалуется? — С тобой все в порядке? — она не знает, что ей делать. Звонить Шоко, чтобы она немедленно приехала? — Где больно? — Голова. Как вы все это пьете? И зачем, если потом так плохо, — продолжает стенать Годжо, потирая виски. — Но снеговик милый, согласись. — Что? — она совершенно ничего не понимает. Ей самой, кажется, уже нужна помощь Шоко. — Я больше никогда не буду пить. Больше Юки меня не проведет. Я сильнейший и не поддамся на такие глупые уловки, — ноет Годжо. Точно. Юки. И Шоко, и Мей Мей, и Нанами, и Кусакабе, и Иджичи даже. Они вчера отмечали Новый год. И даже Годжо умудрились напоить. Как это только в голову могло прийти? Он и так неуправляем, а тут еще и алкоголь. Господи, она надеялась, что снеговик в ее комнате — это самое страшное, что они сделали. — О, а это что? — уже своим привычным оживленным тоном спрашивает Годжо и указывает на металлическое ведерко на тумбочке. Он хватает его и едва не расплескивает янтарно-коричневую жидкость. Запахло алкоголем. — Не пробуй это, — останавливает Утахиме, но поздно. Годжо окунает палец и облизывает его. — Фу, мерзость, — отплевывается он и пихает ведерко ей в руки. — Как вы это пьете? — Что там? — она с сомнением смотрит на свое отражение в алкоголе. В такие ведерки обычно лед засыпают и бутылки остужают, а не пьют из них. — Откуда мне знать? — Годжо пожимает плечами, и Утахиме на мгновение залипает на широких голых плечах. — Сама попробуй. Утахиме думает, что терять уже нечего, и отпивает немного, чтобы тоже скривиться. — Это виски. Разбавленный. Наверное, лед растаял весь. — Как скажешь, это ты эксперт, — отмахивается Годжо и снова падает на кровать. Кажется, весь его энтузиазм кончился. Утахиме только закатывает глаза. Сейчас у нее нет сил спорить с ним и доказывать хоть что-то. Она отставляет ведерко на тумбочку и замечает кое-что другое. Крем для депиляции. Открытый и выжатый чуть ли не полностью. Вот только она не помнит, чтобы вообще его открывала или использовала. Это вообще не ее крем. И если упаковка уже пуста, то содержимое куда-то намазали. Но на тумбочке только пара капель, остальное все — вода от снеговика. Она с ужасом смотрит на себя, на свои руки и ноги, и понимает, что нет, она не стала жертвой домашней косметологии. — Знаешь, у меня какие-то странные ощущения на ногах, — говорит вдруг Годжо, и Утахиме видит, что он тоже смотрит на пустую упаковку от крема. — Чешется как-то. — Угу, — глубокомысленно отвечает она и давит истеричный смешок. А вот Годжо громко смеется. — Я никогда так не влипал! Даже с играми на желание. Он кажется счастливым и ни капли не расстроенным, и Утахиме расслабляется, его истерику она терпеть не очень хотела бы. Ей и своей головной боли хватает. — Будешь знать теперь, что тебе точно нельзя пить. Годжо кивает и продолжает смеяться, и Утахиме тоже улыбается. Замолкает он так же резко, как и начинал смеяться. Теперь он снова смотрит на нее и тянет к ней руку. Утахиме позволяет ухватить ее за плечо и потянуть на кровать. — Ладно, Химе, думаю, хватит с нас открытий пока что, — мягко говорит Годжо. — Давай спать. Он притягивает ее к себе и обнимает, пока она вспоминает поцелуи в баре и в этой кровати, обещания быть вместе и влюбленный взгляд голубых глаз. Такой же как и сейчас. — С Новым годом, Сатору, — улыбается она и обнимает его в ответ. — С Новым годом, Химе, — улыбается он и целует ее волосы.