Награда

Лоснящийся как шёлк, цвета перезрелой слоновой кости — череп фон Эверека поблёскивал в цепких пальцах Гюнтера, который с явным наслаждение перекатывал его, ощущая все борозды и впадины. — Грустная история, конечно, — Геральт улавливает явное притворство в речах о’Дима, но ему не противно от этого. Наоборот, ведьмак видит перед собой великого дьявольского магистра, который слишком долго томился в своей же тени простого торговца, а теперь вот вышел на свободу, разминает косточки и улыбается восходящему солнцу лукавства. — Я свободен? — кажется вопрос в пустоту. Геральт чувствует внутренностями, что эта фраза была брошена зря, ведь теперь их недолгий болезненный союз, построенный на хрупких нездоровых основаниях, разрушится и ведьмаку придётся вновь отправиться в свои одинокие странствия, сквозь мёрзлую стужу, мутный туман и иссыхающий зной. Ну уж нет, надо бы в Туссент! Но мысль о фривольном, солнечном Боклере не тешит искалеченную душу. Почему-то хочется остаться посреди этой мятежной луны и смотреть на Стеклянного Человека, пока глаза не вывалятся из зенок. Вот он, только рукой протяни, стоит улыбается. — Геральт, как я мог забыть про тебя? — о’Дим тянет руку в примиряющем жесте, в глазах по-особенному пляшут мёртвые угольки, — Ну, что ты хочешь? Денег, вина, прыткой лошади, а может девицу покрасивши да познатнее. Любая награда в твои руки. — Ничего мне от тебя не надо. Хватит, наигрался с твоими контрактами, — с великой силой Геральту давались эти слова. Мог ли он надеяться, мог ли желать? Странное, но такое приятное чувство уже давно покрыло каждый орган его тела, выкрутило нервы и жилы, притупляя сознание. Но можно ли о таком просить Стеклянного Человека, можно ли вообще о таком думать? Ведьмак сглотнул мерзкий узел. — Геральт, — удивительная хрипотца голоса Гюнтера усилилась. Мастер Зеркал не читаемо взглянул на Белого Волка, — я не предлагаю дважды. Проси о чём хочешь, здесь нет никакого подвоха. Что-то неуловимо повелительное проскользило в этой фразе, но тут же исчезло, облизнув края смысла излюбленной хитренькой интонацией, — Ну же, Геральт? — Есть кое-что, что я хочу в виде награды, — Белый Волк чувствует, как в его хребте сгорают все пути к отступлению. Бежать некуда. Теперь он видит только змеиные глаза, что внимательно смотрят на его душу, отмечая для себя какие-то хитросплетения и виражи. — Чего же ты хочешь, Геральт? Разрез ломкой реальности на куски, кровоточащие раны бытия — миг и всё в многоликих непостижимых огнях вечности, заполняющих радужку стоящего напротив. Ведьмак улыбнулся: — Я хочу в награду тебя. Меньше мгновения и белоголовый оказывается рядом со Стеклянным Человеком, ещё одна крупица времени — и Геральт впивается отчаянным душащим поцелуем в губы Гюнтера. Ведьмак хватает руку о’Дима за запястье, словно ища поддержки, и в тоже время пытаясь обездвижить, будто надеясь, что хоть и невероятно сильное, но всё же человеческое сжатие руки хоть на долю удержит демона. Секунда и на поцелуй ведьмака начинают отвечать. На удивление не властно, а вполне спокойно. Никаких кусаний за губы, никакого высасывания внутренностей и души. Мягкие губы аккуратно вторят сухим обветренным губам Геральта. От некого аффекта ведьмак разъединяет поцелуй. Гюнтер смотрит почти человечно, с каким-то невероятным для него пониманием. Почему-то в его словах скользит грусть. — Ты заслужил любую награду, даже такую. Я как существо в высшей степени благородное дарую тебе её. Очередное мгновение и вдруг вместо торжественно-мрачного святилища они оказываются в прекрасно убранной спальне с роскошной кроватью. Геральт внутренне отмечает кроваво-красный балдахин над ложем и такую же кроваво-красную луну за богатым резным окном. В комнате царит приятный сумрак, слегка рассеивающийся под внимательным взглядом луноликой богини. — Где мы? — В спальне фон Эверека, — на удивление о’Дим смотрит куда угодно, но только не на ведьмака, лунный свет ласково обнимает его за плечи и целует в щёки. — Сюда могут заявиться приспешники Ольгерда, они же тут всегда ошиваются. — Ты забыл про мои способности, Геральт. Они не побеспокоят нас. — Ах, да. Постоянно забываю про твою способность ломать ложки и время, — тихий лукавый смешок прорезал пустоту ночи, — забыл сказать — выёбываешься. Гюнтер мягко улыбнулся ведьмаку, снова без тени нечеловеческого. — Что ж… Не хочешь предпринять какие-то действия. Или это сделать мне? — Ты хочешь этого, Гюнтер? Или может мне отступить, пока не поздно. — Хочу. Мир резко поменялся с вертикальной плоскости на горизонтальную. Ведьмак отточенным движением блокирует руки о’Дима. — Только не рыпайся. О’Дим смотрит снизу вверх на лицо ведьмака и снова улыбается, — Знаешь когда я даю что-то или кого-то в награду, то отдаю целиком — такой вот я честный. Так что на твоём месте я бы просто доверился, применять ко мне силу — не лучший ход. — Довериться демону? Может мне еще поспорить с Вивальди на пять тысяч оренов? — ухмылка не сползала с лица Геральта пока он изучал такой же ухмыляющийся взгляд о’Дима. — Довериться себе, — с этими словами Стеклянный Человек подался вперёд и аккуратно, даже как-то несмело накрыл губы ведьмака своими. Геральт ответил на поцелуй, углубляясь и расширяясь в понимании сути демона. От Гюнтера пахло бумагой, немного пылью и чем-то неуловимо пьянящим. К удивлению белоголового, о’Дим целовался с закрытыми глазами, тем самым казалось, что на время он терял свою бдительность и вездесущность, отдаваясь процессу — Геральту это льстило. Белый волк переместился к шее демона. Кожа на шее, да и кажется на всём теле была невероятно ухоженной, как у столичных чародеек. На какой-то впадинке Геральт почувствовал ровный пульс и слегка прикусил бьющуюся жилку. Послышался сдавленный стон. Ведьмак удивлённо поднял глаза на резко очерченный тяжело дышащий профиль демона, который с слегка затуманенным взглядом косился на своего любовника. — Я… мало искушён… в этих делах. Самодовольно хмыкнув, ведьмак решил наградить демона парой меток. Тонкая кожа расцвела бронзовыми полуукусами-полузасосами. У Гюнтера был чистый почти офирский оттенок тела, напоминавший нечто далекое, восточное и неизвестное. Не было намёка и на шрамы с ранами. Отсутствовала и всякая растительность, как и на голове. Геральту нравилось оглаживать крепкие бока, прощупывать рёбра, щипать за мягкие бёдра. Так Геральту думалось что о’Дим человек, по крайней мере хочет таким казаться. Демон действительно не выглядел существом искушённым в любовных делах, его грудная клетка тяжело вздымалась, он не без некоторой природной застенчивости смотрел на ведьмака который целовал кожу внутренней стороны бедра. Внезапно Белый Волк направил свой взгляд прямо в очи о’Дима и увидел там нечто иное, нечто совершенно новое. — Как же я хочу тебя, — поцелуй, на это раз крайне глубокий. В нём нет животной страсти, но есть пламя, горячее, чем в детях Вечного Огня, горячее чем в пасти Виллентретенмерта. Притянув к себе лежащее тело, Геральт усадил демона к себе на колени, а затем после неожиданного тихого, но приятного в поцелуй стона буквально насадил на себя. Мир замер. Гюнтер уткнулся в плечо ведьмака и сам начал задавать мягкий и плавный ритм осторожно насаживаясь до конца на член. Постепенно ведьмак подстроился под ритм, слегка помогая ускориться. Было крайне приятно держать тёплое тело за пояс притягивая к себе максимально близко. — Посмотри на меня. Пожалуйста. Гюнтер поднял искрящийся взгляд на ведьмака. Радужка янтарной стружкой зеркалилась в радужке Геральта. Ведьмак заметил, как по лбу и шее О’Дима скатываются золотящиеся в лунном свете капли пота. — Не знал, что ты можешь быть таким, Гюнтер, — не давая ответить, Геральт протянул О’Дима к себе с бесконечно нежным, вымученным где-то на загривке поцелуем. Перейдя поцелуями с пахнувших душицей и можжевельником губ, к слегка колючей синевшей в полумраке щеке, а от туда к уху демона, ведьмак ускорил движение бёдер отчего о’Дим при каждом толчке начинал тяжело дышать с легким будто стыдливым постаныванием. Геральт шептал: — У тебя такая нежная кожа, Гюнтер… И пахнешь ты просто прекрасно… Боже… почему ты никогда не такой… С каждой секундой я хочу тебя еще больше… Боже, ты слишком… Последние слова потонули в тихом стоне и демона и ведьмака. Искрящееся блаженство заполнило тело. Хотелось просидеть так вечность, чувствовать мнимую тонкую грань безмятежности. Из окна подул ветер, кровавая луна впилась взглядом в сплетённые тела. Внезапно манящая гармония, витавшая секунду назад в воздухе, исчезла. Гюнтер сидел на бёдрах ведьмака больно впиваясь лбом в плечо. В комнате начало холодать. Геральт помутнел. — Что ты застыл? Не понравилось? Или разочаровался во мне и себе? — в голосе горькая усмешка, больше не пахнет травами и кожей. Луна за окном исчезла. Только мрак, покрывающий стены липкой паутиной, окутывал плечи, ластился к щеке. Мгновение, и демон поднял голову. На ведьмака смотрели две пустые глазницы, в которых таился ужас, таился самый тихий и самый разрывающий страх. Страх смотрел безмолвно и всё вокруг Белого Волка заволакивалось густой непроходной патокой. Воздух тяжелел. Вдруг страх потянулся прямо к лицу ведьмака, нос к носу, губы к губам. Нечеловеческий голос прошептал: — Zu bezalako norbait bilatzen dut aspalditik, zilarrezko ilargia. Геральт сглотнул вязкую слюну, он понимал язык. — Зачем? Вместо ответа всё вокруг снова заволоклось туманом и вокруг выстроилась неприступная сонная стена. Белый Волк падал в паралитический омут и, кажется, уже не мог выбраться оттуда. Во рту забилась струйкой кровь и затхло запахло полынью. «Это что, мардрём?» — последняя мысль потекла где-то под веками, а затем растаяла в неприглядной тьме. Ведьмак потерял сознание.

***

Геральт очнулся от заливавшего его щёки ласкового солнечного света. Он оказался в лесу. Рядом мирно жевала ветку можжевельника Плотва, пахло спокойствием и безопасностью. Уже седлая лошадь, ведьмак заметил, как из походной сумки выскользнул свёрток. Задумчиво подняв, Белый Волк увидел, как в нём была завернута надломленная деревянная ложка и записка. «Это то, что люди называют любовью?» — Я знаю, что ты боишься, хотя это невозможно. Ещё увидимся, Гюнтер, ещё увидимся. Многозначительно хмыкнув, ведьмак покрепче сжал уздцы и поскакал по солнечным проталинам леса, туда, куда звало его Предназначение, туда, где всё самое иррациональное меняется под действием обезоруживающей нежности.