Последний лист

Он заходит в свою комнату, приносит горячий только заваренный чай, дверь закрывает ногой тихо, он уже научился, чтобы не тревожить хозяйку, женщина немолодая, и так постоянно жалуется на новые порядки и восклицает «А вот при Сталине!», поэтому Кириллов не хотел, чтобы она ещё про него что-то бурчала недовольно. Ставит чайник на стол, рядом старая хлебница, была здесь от прошлого жильца. Где сейчас это жилец — никто не знает, то ли убили, то ли посадили. Кириллов эту комнату теперь снимал очень дёшево. На зарплату инженера-архитектора самое то. В хлебнице ещё вчера нарезанная булочка с корицей и сухари. На один раз пойдет. Чай Лёша любил с детства. Горячий, согревающий изнутри, ладоням тепло от кружки, он и сахар не всегда кладёт, пить чай уже просто привычка. С утра и после работы, после чая отдых и потом чтение, прогулка, подготовка и корректировка чертежей и формул на следующий рабочий день, можно музыку послушать — купил новую кассету, все никак не послушает. За окном ранняя осень, льют дожди, кругом грязь, а листья все держаться на ветках, не хотят срываться и летать под ногами. Лёша заметил в последнее время, что чаще добавляет в чертежи так называемые «элементы пейзажа», без которых и так понятно где и каким образом будет расположено. Но хотелось добавить травы, деревьев, листьев. Зелёных, с боку чуть жёлтых, пахнущих смолой дерева. Может он стал романтичнее в последнее время, мягче. Вместо точных чертежей хотелось чего-то другого, но он не знал, хотел ли он точно, или можно оставить как есть. И жить так же, как есть. Вместо очередных бесконечных мыслей, нацеленных одна на одну, Кириллов делает большой глоток чаю. Чтобы подумать у него ещё целая ночь вперёди. Хотя в последнее время и правда что-то поменялось. С тех пор как в соседнюю комнату, этажом выше, заселился какой-то студент вроде, но на занятия он не ходил, да и вообще Кириллов редко его видел, если припомнить. Потом зашёл сам новый сосед, представился гордо Иваном и попросил чая, опустив глаза в пол. Кириллов поделился, конечно, сосед обещал, что отдаст и даже сверху, но так и не отдал, Лёша не сердился. Молодой парень ещё был, золотые вихры волос и большие голубые глаза. У корней волосы темнее, а к концам становятся золотыми. Как лист желтеет. За свою жизнь в двадцать с лишним лет Лёша Кириллов не влюблялся. Он не знал, с ним ли что-то не так или с другими. Были и красивые, и интересные, но не захватывало дыхания, не хотелось быть рядом постоянно. Кириллов смотрел в зеркало: темные, почти чёрные волосы, скулы выделяются, глаза карие с зеленцой. С ним вроде все в порядке, раньше это сильно беспокоило, а сейчас он привык. Когда он думал о том, чтобы начать с кем-то встречаться, то думал сразу о том, как они расстанутся. Когда думал о рождении, то думал о смерти. Когда думал о трудностях, то думал как уйти из жизни и ничего решать не придется. Но мысли оставались мыслями. Лёша допивает чай, за дверью слышен шум, стук двери и топот ног по лестнице вверх. Это Шатов притопал, Леша улыбается, все же приятно думать, что ты не один в доме с пожилой женщиной не с самим приятным характером. Если притопал, то может заглянет, чай попросит — он даст, конечно. Но Иван не заглядывает. Он не появляется мельком ни на кухне, ни в ванной по утрам, будто его и нет совсем. Хозяйка как-то говорит Лёше, что, где этот второй обормот, который ещё и за комнату задолжал, Кириллов кивает и вроде улыбается, говорит, что передаст все Шатову. Придется идти. Проходит несколько дней, Ваня даже особо не шумит у себя в комнате, что обычно слышно — постоянно что-то падает или грохочет, а тут все, тишина. Наступает вечер, Лёша штрихует чертеж, заваривает чай, берёт банку варенья и поднимается к Шатову. — Шатов! — слегка повысив голос, зовёт Кириллов, — открывай, у меня руки заняты. Тишина. — Ваня, ты живой там? Снова тишина. Кириллов вспоминает случай, когда к Шатову кто-то пришел, отчаянно звал выйти, но вместо этого Ваня лишь закричал из-под двери дурным голосом: «А Шатова дома нет!». Если он ему сейчас так закричит, это не сработает. — Шатов, открывай, выселять тебя будем, — со смехом добавляет Кириллов. Наконец-то за дверью слышен какой-то шум. Тяжёлые шаги и потом дверь открывается. За нею Иван Шатов, молодой студент, но выглядит ужасно замученным. — Ты скажи…хозяйке скажи, что я отдам, но потом, я сейчас не могу, — начал бормотать Шатов, не поднимая глаза на Кириллова. Выглядел он точно паршиво. — Я скажу, точно скажу, — тут же ответил Лёша, — ты чай будешь? Я только заварил, хороший чай. Шатов поднял глаза, но в лицо Леше не глянул. — Заходи, если хочешь. Кириллов зашел, ногой прикрыл дверь. Внутри был беспорядок, комнатка была меньше, чем у него, да и в целом грязнее и неухоженнее. Была ли она такой изначально или это так, потому что Шатов тут живёт — сказать нельзя было. Разбросаны книги какие-то, тетради, записки, вещи из шкафа почти вываливаются, кровать разворочена, подушка на полу. — Извини, я себя плохо чувствовал в последнее время… — Даже не громыхал как обычно. — Да, — ответил Шатов с кроткой улыбкой, запустив ладонь в кудри. Кириллов поставил чайник и банку на низкий столик и подошёл к окну, тянуло холодом, но проветрить нужно — уж больно затхло. — Кружки есть? — спросил Лёша, пока сражался с деревянной рамой окна. — Кружки? Есть, есть… — Шатов засуетился сразу, начал разгребать хлам на тумбочке. Снова стало шумно и живо. Они уселись на полу, на пледе и одеяле, Шатов сказал, что можно, что ничего страшного. Выпили весь чайник, а потом Шатов глубоко выдохнул и заплакал. Он весь сгорбился, скорчился, от рук отбивался. — Я ничего, ничего… — проговорил Ваня, — я себя плохо чувствую в последнее время, я же говорил. Кириллов вообще мало общался с людьми, поэтому немного знал, как обращаться с теми, кто очень расстроен. На деле, Шатов даже не плакал толком, просто всхлипнул и неглубоко дышал. Словно ему становилось немного легче. — Я… — Лёша растерялся, — я окно закрою. Он встал на ноги, закрыл раму. Шатов сидел неподвижно на полу, все так же вцепившись в кружку, немного обколотая у ободка. — Извини, извини, пожалуйста, я не хотел, – начал лепетать Ваня, ему было стыдно и неловко. — Все в порядке, — как ни в чем не бывало ответил Кириллов. Он не знал, что говорить дальше, — все в порядке, — повторил он, хлопнув Шатова по плечу. — А хозяйка, — начал Ваня, — правда сказала, что выселит меня? — он громко сопнул носом, но улыбка с половины губ выдала интерес. — Да, так и сказала, сказала, что вещи твои в окно выбросит. — Нет, — Шатов улыбнулся, — так не говорила. — А вот и сказала, — Кириллов улыбнулся в ответ. Так они просидели, рассуждая как бы хозяйка выбрасывала вещи других жильцов из окон и как бы их пришлось ловить, смеялись. А потом Шатов снова словно застал, губы у него дёрнулись. — Я себя чувствую словно тряпка такая же, которую взяли и в окно, в окно и по ветру, — проговорил Ваня, в глаза Кириллову он не смотрел. — Все наладится, не переживай так, все хорошо и все хороши… — начал Лёша, пытаясь сказать что-то успокаивающее, но не знал поможет ли. — А тебя бросали, предавали? Ты ей всю душу, всего себя на ладони… — спросил Шатов и впервые за все время взглянул Кириллову в глаза. Ванины зрачки занимали почти закрывали светлую радужку. Лёша не знал, потому что у него никогда не было отношений, он не любил и не бросал и его бросали, он примерно знал каково это, но не смог был полностью понять. — Нет, — отвечает Кириллов, выдыхая. — Везёт, — так же выдыхает Шатов. Потом он неохотно и отрывками рассказал, что его бросила девушка, Кириллов не хотел расспрашивать, лезть не в свое дело, но потом Шатов сам выдал, как любит Нику — Нику Ставрогину. Кириллов ее знал по Питеру, проводили там много времени вместе в общих многочисленных компаниях. Ника была красивой, но Кириллов остался к ней полностью равнодушен как к объекту восхищения. Ваня рассказал, как они были счастливы вместе и все казалось таким идеальным, да он же и сейчас готов целовать следы ее ног на земле, не может из сердца ее выгнать. Кириллов слушал и боялся представить, что с ним может случилось такое же. Он не выдержит, не выдержит совсем. — Даже не сказала толком в чем дело… Вещи забрала, а потом вижу её с… — он бурчал, — с Верховенским, я же знаю, она его не переносит на дух, достал он ее со своими приставаниями, она на зло мне? Я ее не понимаю, — он потер лицо ладонями и кажется тихо выматерился на все, на чем белый свет стоит и в особенности на Верховенского. Его Кириллова тоже знал, тип он был и правда неприятный, с годами все хуже. — Вот так вот, Кириллов, — усмехнулся Шатов, — за чай спасибо. А тебе скажу — никогда не влюбляйся. Легко ему было говорить, когда у него волосы как золотая листва и глаза, что он видел один раз, но хотелось увидеть ещe и ещe.