Надежда

      — Как думаешь на сколько нас хватит?       Едва различимый шепот удалось разобрать с трудом. В голове шумит кровь, в груди заполошно бьётся сердце, а руки дрожат, как и тело впрочем. На улице собачий холод. Скрючившись в немыслимой позе ждёшь когда там сверху, над «норой» всё стихнет и можно будет продохнуть. Ещё ненадолго.       — Не знаю. На сколько хватит сил и надежды, — такой же тихий ответ.       Чтобы никто не слышал. Чтобы никто не знал, что она почти на исходе. Та самая надежда. Сжав до побелевших костяшек чужую ладонь, как за якорь цепляешься, пытаясь согреться.       Потом был ад. Смерть и кровь смешавшиеся с промерзлой землёй. Бег по тылам в попытке выйти к своим. Плен и тотальная безнадёга. Пустота, голод, холод, неизвестность и постоянные смерти ребят.       Принять смерть в бою проще.       Проще, потому что знаешь — обратно вернутся не все. Смотреть в остекленевшие глаза на соседних нарах страшно. Говорят, что умереть во сне — благо. Бог принимает тебя, посылая лёгкую смерть. Пусть так. Каждый из них заслужил на то, чтобы оказаться дома, рядом с родными и близкими. Заслужил быть похороненным на родной земле рядом с праотцами, а не как скот в безымянной могиле.       Голод сводит желудок. Вода, не еда. Кусок плесневого хлеба немного заглушает постоянное, сосущее чувство под рёбрами. Вспоминать о прошлом даже не хочется. Там, как будто много лет назад, те кого возможно уже и в живых нет. Воспоминания о хорошем только рвут на части. Заставляют верить и надеяться. Выгрызать каждую минуту существования у себя же.       — Вчера двоих забрали, — шепчет сосед.       Тихий, совсем молоденький. Едва двадцать стукнуло когда это всё началось. Пшеничные брови, широкий лоб, впалые, как у всех них, щёки, худой и лысый. Ему бы жить и жить, но…       — Жека, вчера умер, — отрешённо смотря вверх, говорит второй.       Мужчина в возрасте, попал сюда вместе с сыном. Раненый парень боролся столько сколько мог, но… МЧСники, оба. Попали под обстрел на выезде и вот. Сергей Петрович сидит в углу зарешеченного мешка для прогулок. Дома, если он ещё есть, его ждут три женщины: жена, дочь и невестка. Уже год он здесь. Сына нет месяцев восемь.       Следить за временем сложно. Дни слились в один сплошной кошмар. Кошмар наяву. Можно было бы отсчитывать их по прожитым ночам, но попав в карцер теряешься полностью.       Чтобы не сойти с ума, приходится вспоминать таблицу умножения, стихи, прочитанные книги. Этот проклятый шёпот раздражает натянутые до предела нервы. Хочется кричать, броситься на прутья решетки, чтобы хлопок выстрела наконец прекратил это всё…       — Держи, — шепчет Петрович и в ладонь падает горстка червей.       — А вы? — запекшаяся на искусанных губах корка треснула, напоминая что ты всё ещё жив.       — Мы ели вчера…       Смириться с тем что ешь нечто подобное легко. Многие искатели приключений говорили о том что там один белок. Питательный материал для организма в чистом виде. Если бы у них был огонь то возможно эта слизкая масса стала бы похожей на курицу. Хотя, какая курица? Это не Африка и они не туристы.       Крысы не такие аппетитные. Их ещё нужно задавить и пересилив отвращение жевать вместе с шерстью. Чтобы выжить можно стерпеть многое? Можно. Ломая себя.       Не потерять себя и человечность намного сложнее.       Тотальное неведение, что происходит там за колючей проволокой принять сложно. Слышать что там уже ничего нет, намного тяжелее если остаётся хоть крупица веры. Надежда…       Неровный строй выводят из барака и ведут к границам зоны. Собаки рвутся, лая на тех, в ком приучены видеть дичь. На вышках солдаты с автоматами внимательно следить за едва идущими по скользким дорожкам тенями. Истощение такое, что от обилия кислорода кружится голова.       — Куда нас? — шепчет парень-сосед.       Его уши покраснели на холоде. Обхватив себя руками, он дрожит. Всё происходит молча и куда их ведут не знает никто.       Окрик и удар прикладом в спину. От падения спасают только руки Петровича. Подхватив малого, помогает выпрямиться.       — Скоро узнаем, — снова шёпот.       За «колючкой» автобусы и охрана вооруженная до зубов. Мешки на головы одевают в забитом под завязку транспорте, когда начинает движение и ноги ощущают лёгкую вибрацию пола.       — Решили избавиться? — истерика в голосе паренька теряется на фоне шума мотора.       Даже если и так, что им уже терять? Шеренга над канавой, автоматная очередь и нет проблем? Кто сказал, что перед смертью мелькает вся жизнь перед глазами? Нагло врут. Приходит сожаление о том чего не успел.       О том что не простился с родными. О том, что не сказал люблю. О том, что не съездил в отпуск тогда с ним…       Текущие по щекам слёзы отрезвляют. Паника уходит с каждым глубоким вдохом. Сжав пальцами колени перестаешь думать о том, что там останутся синяки. Да и болеть будет не один день. К чему метания и сожаления теперь?       Дорога долгая. Слишком длинная для того чтобы закопать двести душ в мёрзлой земле. Желание содрать мешок и хоть одним глазком посмотреть куда же их везут, растёт с каждой минутой. Стоит ли? Или дождаться приговора?       Автобус сбавляет ход. Слышны короткие приказы. Выходить по одному. Мешки можно снять. Сжав кулаки, пытаешься подавить нервную дрожь. Пальцы не слушаются, ноги еле идут. В свете фар почти не видна тропинка в темноту по которой уходят земляки.       До последнего ждёшь криков в спину. Ждёшь скрежета затворов и автоматных очередей…       Их нет. Есть только темнота, узкая тропинка и спина соседа впереди. Полчаса гуськом, друг за другом и бьющий свет фар в лицо вызывает удивление. Крики на родном языке подбадривают идти быстрее.       — Дома! — Раздается радостное и парни падают на землю, целуя комки грязи в руках.       Их подхватывают, обнимают и накрывают тёплыми одеялами. Смех, слёзы, удивление… Так сложно поверить, что сейчас на несколько часов ты свободен. Потом будет новый день, новые проблемы, новый ад. Уже другой. Придется учиться жить в новом мире. В мире где люди перестали верить, перестали жить надеждой, а стали жёсткими, зачастую жестокими к таким как ты.       Им не понять. Им сложно принять то, что там за много километров от спокойных улиц городов, ты становишься другим. Пройдя свой личный ад в окружении безразличных лиц, тебе проще вернуться туда где в тебе нуждаются. Пусть до нового ранения или смерти…       А пока, на плечи ложатся тяжёлые руки, укрывая озябшее тело одеялом, а знакомый до боли голос шепчет:       — Ты дома, родной…       Накрыв чужие пальцы своими ладонями, ты не можешь сдержать рыдания. Пусть это не по мужски, пусть это дико для других, но облегчение от того что он жив рвётся на волю в потоке слёз.       Надежда ещё жива…