crawling back to you

Взгляд Кашина режет без ножа. Холодные глаза равнодушны и спокойны. Обнаженный лёд жжет руки, протянутые в немой мольбе. Руслан проклинает себя за твёрдую уверенность месяцами назад. Он отпустил, убеждал себя, что им будет лучше порознь. Каждый пойдёт своей дорогой и не будет этой глубокой зависимости, не будет вечной борьбы и попыток доказать что-то себе и всему миру. Руслан не осознавал, как глубоко успел погрузиться, что спина почти коснулась песчаного дна, поросшего водорослями. Его глаза были плотно сомкнуты, а руки доверительно раскрыты — он не утонет в чужих глазах, нет. Взаимность давала живительный кислород, но обнажалась редко, нежности в их взаимоотношениях не было, лишь потребность, от которой, как потом оказалось, зависело слишком многое. Потребность была кирпичиком у самого фундамента. Лишившись ее Руслана обрёк себя на обвал того, что он так долго возводил своими руками. Частая пульсация не дает мыслить трезво. Такая, казалось бы, безумно запретная близость дурманит голову. Запретная, потому что Даня не дает повода, не дает возможности, не дает права. Тактильное голодание выворачивает наружу внутренности, опустошает тело. Тянущая пустота кажется широкой черной дырой, поглощающей все попытки вылезти, все зародыши иных чувств и мыслей. Руслана нездорово тянуло. Тащило за удавку на шее, грозясь лишить воздуха за малейшую попытку высвободиться. Тащило и цепляло неосторожно за все трещины и углы крошащихся глыб льда, но никак не приводило к хоть какому-нибудь финалу. Истерзанные колени, алый след на шее, стёртые в кровь ладони — все это не впечатляло Даню. Все это оставалось лишь мелкой монетой в его глазах. Руслану надоело опускаться. Надоело ползти и молить о прощении — Кашин равнодушен к чужим метафорическим ранам и он легко пресекал все попытки помириться на корню, умело избегая лишних встреч. Его верные друзья докладывали о перемещениях Руслана. Его верные подписчики постили информацию о его местонахождении. И Даня пропадал, будто его и не было никогда, оставляя за собой привкус ледяной горечи, выцветшей рыжины и приторной верности, мол, вспомни ещё раз свои слова и пойми, что я безукоризненно им придерживаюсь. Руслан хотел бы гнать на Даню из-за того, что он лишает права на ошибку. Но честно, сколько раз он ошибался? Как, оказывается, не ценил то, что имеет? Как часто оправдывал себя и не верил, что привязанность страшным паразитом вклинилась в клетки органов и костей скелета. Клетки делились, делился и паразит, росла зависимость. Как долго проживет носитель? Носитель скончается прямо сейчас от остановки сердца. Глухие толчки страшно отдаются в ушах, сотрясая барабанную перепонку. Боги, как же часто он дышит. Губы окончательно высохли от горячего дыхания, а грудь вздымается так часто, что самому становится страшно — выдержит ли? В комнате жарко, жара лишает последней капли выдержки. Кашин неумолимо смотрит в сторону, будто прислушивается. Телефон отложен, за дверью еле слышно бьёт музыка с танцпола. Руслан уже не вспоминает, что затащил Даню в комнату «просто поговорить». Жгучим выстрелом в плечо был обращённый впервые за несколько месяцев прямой взгляд. Похоронным в голову — спокойное согласие. На негнущихся ногах Руслан шел позади, всматриваясь в очертания острых лопаток. Кажется, они говорили о чем-то. Может быть, Руслан повторял свои извинения, собирал в кучу мысли и вываливал краткое и множество раз переработанное в голове срывающимся голосом. Возможно, он снова обвинял Кашина, раздражённо указывая на его темные круги под глазами, редкое появление в интернете и полный застой в музыке. Наверное, он снова извинялся, закрыв ладонью глаза, молитвой проговаривая, что это уже не его дело. Когда Даня отпускает короткое «хочу, чтобы было твое», в груди все странно переворачивается, коротит и пульсирует, бьёт разрядом в 220 и сразу отпускает, будто вставая в родные пазы. Руслан медлит и с затаенным ужасом следит, как расползается знакомая эйфория от сердца по венам к кончикам пальцев. Руки кажутся неподъемными и чужими. Зависимость, будто наркотическая, волнами бьёт в голову. Его ломает, выжимает и скручивает. Рука тянется коснуться — одно лишь касание и продолжительные муки из-за долгой завязки пройдут. Нейроны плавятся, в глазах плывет, вены иссушаются, а кожа кажется сухой бумагой. Руслан с ногами забирается на диван и ползет по блестящей черной поверхности. Она липнет к коже коленей, создаёт лишний шум, но чужой взгляд, наконец, обращается в его сторону. Удар под дых — Руслан замирает, распахивая сухие губы и расширив глаза. Как прочесть чужие чувства? Как не ошибиться в действиях и не проебать то, что наскреб с огромным трудом за множество недель? Это ненормально. Это нездорово. Это неправильно. Руслану позволяют грубо схватить запястье. Руслану позволяют сжать его до алых пятен. Руслану позволяют приблизиться на непозволительное расстояние. Даня не давал повода, не давал возможности, но дал негласное право. Ощущение, что с каждым вдохом он вдыхает все больше и больше рассеянного порошка — вон, в прыгающих лучах света вырисовываются очертания. Иначе как объяснить расцветающий в груди бутон, щекочущий внутренности своими крупными лепестками? Руслан ослабляет захват. Тянет руку к груди и гладит большим пальцем наливающийся синяк. Даня прикрывает глаза. Ресницы слабо подрагивают, белое лицо приобретает естественный оттенок. Оно все ещё не выражает никаких эмоций, тут только Руслан исходится в томлении. Руслан мажет взглядом по растрёпанным волосам. Жадно осматривает складки меж бровей, залегшие под глазами тени, редкие родинки, веснушки, выступающие косточки носа, плавный изгиб губ, поджимающийся кадык. Кажется, что его дыхание холодное и сильное. Бьётся о чужую шею, вынуждая выступить мелким мурашкам. Руслан ждёт, все ещё боясь сделать поспешный шаг. Ловит чужие глаза и упорно держит, не отводит, смотрит исподлобья, закусив до крови изнутри щеку. Плавится, тает, разваливается на части. Кашин тянется к нему — и внутренности обдает кипятком. Он сдерживает крупную дрожь. Цветок жалко куксится и сворачивается от перепада температур. Жалкое хныканье провоцирует бешеную пульсацию. Кажется, что ребра треснут, проломятся, выпустив сердце в чужие руки. Кашин прямо напротив. На диване, с ногами. Смотрит свысока, но руку не выдергивает. Руслану уже все равно на свою честь, гордость и принципы. Ему хочется коснуться — запястья уже было преступно мало. Хочется охватить касаниями все тело, исследовать каждый миллиметр. Но он не может — без чужого разрешения он не сдвинется с места. И пусть кости перемалываются в порошок, а внутренности превращаются в кашу, Руслан будет продолжать верно дожидаться зелёного света. Кашин роняет слабое: «Все-таки не стоило расходиться?». Руслан часто мотает головой. Тянется вперёд, напряжённо наблюдая за чужой реакцией. Ее не следует. Внутри что-то с треском рвется, бьёт по рассудку и отдает дрожью в сомкнутых кулаках до боли. Кажется, это трещит сжатый в кулаках ворот худи. Или электричество в протянутых проводах-венах Дани. Чуть отвернись — и коротнет, лишая права на жизнь. Руслан бешено скользит взглядом по глазам-ресницам-бровям и дышит, дышит, дышит в приоткрытые губы, до которых оставался жалкий сантиметр. Все тело исходилось искрами в моментах соприкосновения. Краем глаза Руслан видит, как чужие руки плавно поднимаются, скользят к шее. Его окунают с головой в жадный поцелуй, держат. Грубо кусают губы в каких-то рваных движениях, исследуют языком рот, сплетаясь, проходясь вдоль ровных резцов, срывают редкие стоны в моменты секундного отстранения. Прикушенную ранее щеку жжет, вся слизистая пропиталась металлом. Руслан глубоко дышит носом, склоняет голову под лучшим углом, позволяет Кашину забрать первенство в их игре на лучшую проявленную инициативу. Ожидаемо, он трогает все, что попадается под руки: сжимает пальцы на предплечьях, впивается ногтями в кожу шеи, лезет под худи, обрисовывая тело алыми линиями, холодит кончиками грудную клетку, на что Даня порывисто вздыхает, сжимаясь, прикусывает язык в отместку. Руслану хочется остановиться во времени и существовать так вечно: прижавшись всем телом, дыша одним воздухом в унисон, с долбящимся сердцем и кипящей кровью. Ему можно. У него, наконец, появилось право.