не забудь помыть стекла

      Вейлон Парк всегда был удивительно чистоплотным человеком, чистоплотным до занудства и ненормальности. Он любил чистоту и порядок во всем, включая даже парковочное место и чужую машину, и он всегда старался везде ее поддерживать. Вейлон Парк ненавидел разводить грязь и до ужаса проклинал всех, кто мусорит или проявляет к грязи равнодушие. Особенно сильно он всегда придирался к чистоте очков, неважно, чьих: своих, чужих или вообще ничейных.       Правда, однажды он решил сделать небольшое исключение.       То был спокойный июньский вечер. Многие студенты их кампуса уже разъехались по практикам, работам или родным домам, и в здании постепенно начинала царить наконец долгожданная приятная, почти звенящая тишина. Парк наслаждался ею, наслаждался, как никто другой. Ему было приятно наконец-то услышать не гомон пьяных студентов, не громкие ссоры молодых парочек на кухне, не хохот очень шебутных журналистов, а собственные мысли. Как бы Вейлон ни хотел того признавать, но больше всего он был рад отсутствию в кампусе конкретно журналистов: пусть они ребята и очень интересные и образованные, имеющие некоторые знания почти во всех сферах жизни, но они были самым главным шумом в его айтишной тихой жизни. Правда, Вею не повезло немного: его избранником стал один из этих шумных ребят – пожалуй, самый шумный из всех. И именно этот шумный представитель в этот раз решил никуда не уезжать. У него были на то свои причины: его семья далеко, он нашел работу… и Вейлон.       То был спокойный июньский вечер – до тех пор, пока Майлз не вернулся в кампус после того, как встрепал нервы паре-тройке человек, включая преподавателей, коллег и начальника отдела его пока что малоизвестной редакции.       - Вейлон, - звучит в дверях комнаты, и Парк не может не мыкнуть в ответ, занятый написанием очередного кода. – Ты очень занятой?       - Бога ради, Апшер, что на этот раз? – программист не сдерживает усталого вздоха: каждый раз, когда будущий репортер произносил эту фразу, начиналась какая-то афера с ними в главных ролях. В ответ слышится обиженное сопение:       - Я хотел позвать тебя проехаться. А то ты тут скоро врастешь в свой ненаглядный ноутбук.       Вейлон на несколько мгновений замирает. Предложение журналиста – как глоток свежего воздуха, он действительно очень устал безвылазно сидеть за компьютером и света белого не видеть. Сколько уже прошло часов с того момента, как он сел за стол?       - Куда ты хочешь? – спрашивает только и сворачивает программу. Вейлон затылком ощущает, как журналист начинает улыбаться довольно.       - Вообще хотелось бы свозить тебя к озеру, искупаться, а то жара – невыносимая! Ну, если ты, конечно, не боишься купаться в ночи. Русалки там, подводные твари..       - Русалки? – переспрашивает Парк и улыбается. – Не знал, что в Америке есть русалки. Я думал, они водятся только в России.       Майлз цокает языком вместо ответа и намекающе звенит ключами, призывая собираться, пока сам покидает помещение и уходит на улицу к излюбленному красному джипу.       Программист не заставляет себя долго ждать. Берет с собой только самое нужное, предусмотрительно выключает свет и закрывает комнату, прежде чем столкнуться с журналистом на улице. Не может не улыбнуться, глядя на то, как Апшер ходит вокруг автомобиля, зажав в зубах тлеющую сигарету, рассматривает блестящую поверхность капота и типично русской привычкой стучит носком по огромным, заляпанным песком и глиной мощным колесам. Что джип, что хозяин – от обоих веет упертостью и сексуальностью, и Вейлон ловит себя на мысли, что при виде их обоих у него скручивает в возбуждении живот.       - Готов? – подает голос Парк, совладавший наконец с чувствами, и замечает, как вздрагивает отвлекшийся репортер. Тот кивает и садится на законное место за рулем.       - Я-то всегда готов, ты же знаешь мой джип, - усмехается, заводя мотор и не удерживаясь от того, чтобы на месте нажать на газ: он просто обожает рычать мотором, производя этим неизгладимое впечатление на всех, кто был поблизости, а в особенности на девушек и Парка. – Куда мы отправимся?       - Знаю я твой джип, - буркает Вейлон и трет щеку смущенно. – И бардачок его тоже прекрасно знаю. Ты предлагал на озеро же, разве нет?       Дорогу до озера они проводят в полном молчании: Майлз слишком занят слежкой за дорогой и поглядыванием на навигатор, а Вейлону просто нечего сказать. В его голове зародился какой-то слишком пошлый и слишком необходимый ему план, и теперь он со всей сосредоточенностью, присущей программистам, его обдумывал со всех сторон. План был так прост – и так сложен одновременно.       Погрузившись в мысли совсем, Парк не замечает даже, как джип останавливается, а его приятно мурчащий мощный мотор утихает. В себя программист приходит, когда на его колено ложится теплая мужская ладонь. Он вопросительно глядит на журналиста и смущается, когда встречается с его внимательным и несколько встревоженным взглядом. Опускает свою ладонь поверх чужой и поглаживает пальцы, как бы отвечая на немой вопрос: «Да, я в порядке, все хорошо, ты можешь за меня не беспокоиться». И журналист верит ему.       Когда Апшер тянет ладонь, чтобы открыть дверцу, немного трясущаяся от волнения рука Вейлона его останавливает и отводит обратно на руль.       - Посиди чуток, - объясняет ему Парк, но получает только еще более вопросительный взгляд.       Мгновение – и программист уверенно подтягивает журналиста к себе за загривок и тыкается в его губы настойчивым, хоть и коротким, поцелуем. Он чувствует, как под руками вздрагивает репортер, не ожидавший такого поворота, но отстраняться и отказываться от своей затеи было уже слишком поздно.       Вейлон перебирается на чужие колени полностью, усаживается сверху и тихо мявкает в губы, когда чувствует, что сидение отъезжает назад – это Майлз решил его отодвинуть для удобства. Он ерзает на бедрах, притираясь поближе и ловя губами сорвавшийся у Апшера судорожный вздох. Он всегда так вздыхал, когда его самого охватывало возбуждение. И парень принимает этот вздох за зеленый свет.       Тонкие, чуть дрожащие от волнения пальцы Парка проезжаются по щеке парня, опускаются все ниже, ведут по напряженной вытянутой шее, не преминув поймать подушечками бьющийся взволнованно пульс. Губы съезжают вниз следом, нащупывают сонную артерию и целуют ее ласково, и реакция слишком чувствительного к ласками журналиста не заставляет себя долго ждать: он выгибается в спине до хруста, вздрагивая от мурашек, побежавших по загривку и с тихим мычанием выдыхает, прижимая смутившегося блондина чуть ближе к себе. Руки, еще совсем недавно крепко сжимавшие руль джипа, по-хозяйски устраиваются на мягких бедрах программиста и заставляют того покраснеть еще сильнее.       - Блядь, - срывается русский мат с губ репортера, и по салону джипа разносится звонкий шлепок и последовавший за ним тоненький стон блондина.       Майлз никогда не любил долгие прелюдии – он слишком быстро заводился, чтобы долго их терпеть, и Вейлон прекрасно это знал, когда хватался за самые чувствительные эрогенные зоны и целовал их. Майлз никогда не любил долгие прелюдии – и каждый их секс был своеобразной игрой, проверкой журналиста на прочность, тренировкой его выдержки и терпения. Вейлон знал тело своего партнера так хорошо, как не знал даже собственное, и пользовался этим. Игрался. Главное, что эта игра нравилась им обоим.       - Развернись, - звучит хриплый приказ со стороны репортера, и покладистого, смущенного программиста заставляют кое-как усесться на коленях репортера к нему спиной. На лопатки давит настойчиво крепкая рука, нагибает ближе к рулю, и Вейлон беспомощно мычит, хватаясь за кожаный руль и опираясь на него. В открытую кожу на затылке, не прикрытом светлыми волосами, впиваются губы Апшера и с легкой болью оставляют там яркий засос. Раскрасневшийся до изнеможения блондин было возмущается, но возмущение его безжалостно затыкается тут же еще одним звонким шлепком. «След точно останется», - пролетает мысль, но Вейлон не против. Майлз отстраняется, дотягиваясь с недовольным кряхтением до бардачка и слишком резко – нетерпеливо - доставая из него смазку. Вейлон замечает его и не может сдержать улыбки: его избранник всегда заводился с пол-оборота, и это каждый раз было похоже на взрыв, извержение вулкана, то, что уничтожило однажды Помпеи. Блондин кидает последний взгляд на нахмуренное сосредоточенное лицо парня и отворачивается довольно, утыкаясь носом в руки, удобно сложенные на руле.       Властным движением Парка прижимают к прохладной серебристой эмблеме на руле сильнее, заставляют прогнуться в пояснице и выпятить такой беззащитный и соблазнительный сейчас зад. Позади слышится довольный хмык, и с блондина настойчиво стягивают узкие домашние брюки, которые тот так и не успел сменить на что-то более приличное и подходящее к выходу в свет в своей спешке. Уязвленный своей частичной обнаженностью Вейлон вспыхивает от смущения, точно спичка, и ерзает недовольно: прохладный воздух вечера холодил нежную кожу и заставлял его неуютно ежиться. По салону машины разносится требовательный тихий стон – так Вейлон просил Майлза перестать дразниться и наконец действовать.       И Майлз действовал, правда, по-своему: между ягодиц прошлись длинные репортерские пальцы, дразняще гладили и массировали, надавливали, но внутрь не входили. Надежду не давала и холодная вязкая смазка, чьи крупные капли приземлялись на копчик и стекали медленно вниз, заставляя блондина содрогаться в мелкой дрожи и умолять ерзанием о большем в предвкушении. Майлз хотел заставить скромного программиста изнывать от желания – и он это сделал, и порой целеустремленность его очень восхищала Парка и одновременно с тем – невероятно пугала.       Даже когда, казалось бы, до долгожданного момента проникновения оставалось совсем недолго, Апшер убирает руки и под недовольные вздохи блондина начинает медленно снимать с себя кольца. Одно за другим он опускает его в выемку на торпеде джипа, делает это отточенными движениями, ловя на своих пальцах, чуть влажных от попавшей смазки, голодный взгляд блондина. Тихо усмехается ему на ушко, и этот смешок – Вейлон готов поклясться – заставляет живот скручиваться от возбуждения сильнее, чем прямые действия. Руки исчезают из поля зрения парня – и наконец это происходит.       Вейлон не смог сдержать громкого стона, когда в него наконец погрузились два смоченных в согретой смазке пальца журналиста. Он закусывает мягкую нижнюю губу, втягивает живот, желая прочувствовать каждый сантиметр длинных пальцев и насадиться чуточку сильнее, чем ему то позволяют. По ягодице звучит громкий шлепок – так Майлз возвращает партнера обратно на землю и заставляет прижаться к рулю снова.       - Сиди на месте, - звучит приказным тоном, и Парк не может сопротивляться. Мельком улыбается – он всегда говорил ему, что тот похож на своего отца-военного – и снова тихо скулит, чувствуя настойчивые движения внутри себя. Длинные пальцы растягивают мучительно медленно, неторопливо раздвигаются и сдвигаются обратно, но не находят простату. Парк знает – журналист все прекрасно нашел и теперь просто дразнится. Он просто обожает дразниться.       - Пожалуйста, - скулит жалобно программист и дергает бедрами навстречу партнеру, но вздрагивает от нового шлепка и замирает. Впрочем, его мольбы были услышаны, и по чувствительной точке проезжаются подушечки пальцев репортера, выбивая из того громкий стон. Над ухом звучит рваный и судорожный выдох, верный знак того, что Майлз сам едва уже держится, чтобы не наброситься на блондина. Подумать только: Апшер умудряется дразнить даже самого себя.       Окна дорогого кожаного салона уже совсем запотели, нагретые горячим дыханием изведенного прелюдией блондина. Среди тяжелых вздохов и скулящих стонов, которыми заполнена машина, раздается звяканье рывком расстегнутого ремня Апшера – Вейлон уверен, что стоит эта вещица неимоверно дорого, и оттого она становится еще желаннее, когда тот прикидывает, как красиво будет выглядеть полоски выделанной мастерами кожи на его тонких запястьях. Представляет, как долго на его нежной коже будут оставаться красноватые следы от тугой петли, как смущенно он будет прикрывать запястья самой своей миленькой рубашечкой или свитером, как будет краснеть от неудобных вопросов и улыбаться, вспоминая все подробности такой сладкой игры. Как будет ловить на себе собственнический взгляд знакомого репортера и как будет опускать взгляд на этот ремень, повидавший прошлой ночью многое.       За своими фантазиями Вейлон не замечает, как его ягодицы разводят в стороны и меж них нетерпеливо трется твердый, возбужденный до изнеможения член Апшера. Вейлон снова призывно ведет бедрами – снова получает шлепок по бедру до покраснения – и снова громко скулит. Он знает прекрасно: стоны и мольбы так не действуют на его репортера, как скуление, побуждающее его и пробуждающее в его доминантной душе нечто звериное, первобытное и неприручаемое. Нечто животное пробуждается в его душе, и Майлз рычит – Вейлон отчетливо это слышит и ощущает загривком горячий воздух, выдыхаемым им. Парк улыбается, понимая: репортеру срывает голову.       Джип невольно дергается на ручнике, когда в Парка наконец вталкиваются и крепко прижимаются своими бедрами к его, не обращая внимания на недовольное ерзание и попытки высвободиться. Толчки репортера внутри резкие, прерывистые и нетерпеливые, словно он хочет проникнуть в партнера гораздо глубже, гораздо сильнее, чем ему то позволяется плотью. Вейлон не возражает сильно: он упирается взмокшими ладонями в лобовое стекло автомобиля в надежде хоть немного удержаться на месте под напором журналиста и раскрывает рот в немом стоне. С новым толчком из его рта вылетает стон, граничащий со вскриком: Апшер задевает простату.       Тело взрывается мелкой дрожью и тянущим удовольствием внизу живота. Приятная боль раздается там же при каждом ритмичном движении, и Парк даже сразу не замечает, как сильные руки мертвой хваткой цепляются за его покрасневшие от шлепков бедра и приподнимают, чтобы толкаться было гораздо удобнее. Скорость увеличивается, и короткие ногти Парка уже скребут с беспомощности по запотевшему стеклу, оставляя темные полосы летнего вечера.       Парк теряет счет времени. Он перестает понимать, что он хочет больше: чтобы это никогда не заканчивалось или же чтобы это закончилось и он наконец смог достичь своего оргазма.       - Майлз… - подает охрипший голос Вейлон и снова захлебывается стоном. Апшер мыкает, берет программиста за шею и отцепляет от нагретого руля, заставляет прижаться к себе и целует взмокшую шею. Кожу пробивает болью – репортер оставляет несдержанно сильный укус на шее, ловя возмущение парня и чувствуя, как тот снова содрогается.       Рука на шее сжимается, перекрывая доступ к кислороду, и Вейлон прижимается спиной к репортеру ближе в надежде ухватить немного воздуха. Беспокойства в голове не возникает: знает прекрасно, что тот не причинит ему никакого вреда. Парк закатывает глаза, чувствуя, как от зажатого положения и душащей руки, удобно устроившейся на шее, к низу живота подступает знакомое и такое долгожданное чувство разрядки.       Джип снова сотрясается громким, на этот раз слишком громким и протяжным стоном Вейлона: наконец он достигает желанного оргазма и раскрывает в удовольствии рот, ловя губами горячий воздух и стараясь хоть немного дышать. Майлз тоже издает шумный вздох: тело вокруг его члена сжимается так сильно, что становится слишком узко, невозможно двигаться и даже шевелиться получается с трудом.       Репортер замирает в ожидании, когда Парк расслабится. Он зацеловывает мокрые шею и плечи, оглаживает втянутый живот, обводит кончиками чуть подрагивающих пальцев соски и ловит губами участившийся пульс. Делает толчок – на удивление у него это получается практически без затруднения – и снова начинает двигаться внутри заскулившего вмиг программиста. Майлз знает, каково это – а потому с подлой улыбкой продолжает толкаться в Парке, который так чувствителен сейчас и восприимчив.       - Стой-стой-стой, - говорит Парк, начиная выбираться из рук репортера и под его ошарашенное фырчание слезая с члена. – Подожди…       - Если что-то не так, ты можешь просто… - договорить Апшер не успевает: его болтливый рот накрывают влажной от жары ладонью, и ему остается только наблюдать, как Парк поправляет очки и удобнее устраивается на кожаном сидении рядом, склоняясь к члену журналиста и беря в горячий рот покрасневшую головку.       Апшер захлебывается в стоне в чужую ладонь, крепко зажимающую ему челюсти, и откидывает голову назад, когда партнер ведет головой и насаживается на член сильнее, жмурясь и расслабляясь. Журналисту так и хочется попросить Парка не утруждаться и «не заглатывать так глубоко», но за каждую его попытку что-то произнести внятное, кроме вздохов и стонов, по его члену опасно и безжалостно скользят острые зубы инженера, вынуждая заткнуться и просто наслаждаться.       Наслаждение не заставляет себя долго ждать – и Майлз дергается на сидении, втягивая живот и жмурясь до звездочек перед глазами. Ему остается совсем немного, буквально пара движений, но Вейлон отстраняется, крепко обхватывает второй ладонью основание и сжимает, ведет пальцами в узком кольце вверх, массирует совсем чувствительную головку и поднимает взгляд на почти сошедшего с ума Майлза. Улыбается раскрасневшимися от ласк губами и припадает ими к измученной головке, подталкивая партнера к оргазму.       Еще минута – и репортер стонет в ладонь, кончая в руках программиста – а тот лишь приоткрывает губы, слизывая белесые капли и жмурясь, когда некоторые из них попадают на идеально чистые стекла очков.       - Придется мыть машину, - первое, что говорит отошедший от оргазма Апшер и опускает взгляд на полуобнаженного и такого же испачканного программиста. Вейлон бросает взгляд на руль и краснеет, замечая собственную сперму на серебристой минималистичной эмблеме. В его голову приходит одна глупая, но очень хорошая идея, и он приподнимается:       - Ну, это дело очень поправимое, - произносит спокойным тоном и подтягивается ближе к рулю, приоткрывая губы и одним широким мазком языка слизывая с эмблемы собственную сперму. Ему не надо видеть сейчас журналиста, чтобы чувствовать, как ошарашен и смущен он таким, казалось бы, обычным в страсти действии. – Что-то не так? – улыбается Вейлон и проводит большим пальцем по влажным губам.       - Не забудь потом еще свои стекла помыть, - только и может произнести Майлз. Он, совсем раскрасневшийся и смутившийся, нажимает на рычажок сидения и откидывается назад вместе со спинкой, выдыхая и приходя в себя под тихий смех программиста рядом.       По крайне мере, пытается.