По другую сторону обрыва

      По другую сторону обрыва была Куба.       Они сняли номер на втором этаже гостиницы в колониальном стиле: совмещение несовместимого, извращенные попытки декорировать пространство самым экстраординарным образом. Уединение обошлось в девятьсот долларов за ночь. Бонусом шел балкон с видом на Карибское море.       Вторую половину дня Уилл провел на балконе, обливаясь потом в тени. Вид завораживал, и часть его радовалась, что после всех злоключений, выпавших на их долю — он не разучился наслаждаться подобными вещами. На душе стало легче.       Вечером к нему присоединился Ганнибал. На вкус прохладное вино чуть кислило язык, отдавалось приятным терпким бархатом во рту, обволакивая и позволяя расфокусировать взгляд, направленный вдаль. На закате здесь очень красиво. Рыбацкие лодочки, легко скользившие вдоль порта Сантьяго-Де-Куба, походили на ожерелье огоньков в прибрежном мраке. Океан сиял, словно испещренный кристаллами шелк, соединяясь с небом вдали. В городе темнело и они наблюдали, как тень ночи окутывает воды Карибского моря.       Ганнибал расселся в соседнем кресле. Легкая кремовая рубашка, бежевые штаны и влажные от пота волосы налипли на его лоб. В карих глазах притягательно блестели последние лучи солнца, но лицо его было бесстрастным.       Уилл поднял голову, глядя на него через темные стекла солнцезащитных очков:       — Я знаю это лицо.       Бесстрастие сменилось интересом. Он продолжил:       — Он не повелся?       — Относительно, если можно так сказать, — голос его был спокойным, однако интонации все те же: выжатые, сухие, словно кислый сок из ягоды. Легкая улыбка играла на его лице. — Он не знает меры. Считает, что может быть достаточно упертым, тыкая в ориентировки ФБР. Как насчет ужина?       Уилл бездумно пожал плечами.       — В такую жару не особо хочется что-то пихать в рот.       — В таком случае, остановимся на этом, — и бокал наполнила очередная порция красного. Теперь он понимал, к чему это все было. Светские разговоры, вино, безучастный вид. Уилл скривил губы, скатившись по креслу до положения лежа. — Как прошел твой день?       — Обновлял новости, пока не надоело.       Они могли бы хоть сотню раз сменить паспорта и страховые документы, но люди все еще смотрели друг другу в глаза и цеплялись за незнакомые лица. Они с Ганнибалом были объявлены в международный розыск не так давно: с момента, как они покинули Вирджинию, прошло чуть больше полугода и до тех пор, единственной их проблемой была инфекция в теле Уилла и паспортный контроль на границе США. Спрашивать о посредниках Ганнибала ему не приходилось, когда в руки легли паспорт и полис на новое имя. Воспринял это как неизбежное, закинул последние вещи в сумку и путь до границы занял почти месяц. Оттуда на судно и еще несколько часов в море.       Инфекция больше не беспокоила. Зудящий шрам на груди, тонкая полоса на щеке и длинный рубец на сгибе локтя — были единственным, что у него осталось после долгой болезни. Синяки сошли и лишь мутные зеленоватые пятна до сих пор держались на ребрах. Вместо этого он заполучил чужую теплую ладонь в свою руку, бокал терпкого красного и ставшие родными интонации, что проникают в его разум по утрам. Это было почти что подобием того, что ему обещали — подобием только потому, что прошлое не стало еще достаточно далеким, чтобы перестать придавать ему значение.       Можно было бы подумать, что начнется новая жизнь, что произойдут метаморфозы и чистая страница поглотит под собой все те чернильные пятна, оставленные позади, но это было не так. Чернила пропитывали свежий пергамент, выступали на поверхности, как бы напоминая — от этого не сбежать, Уилл. Можно лишь закрыть глаза и продолжать делать вид, будто этого нет, будто прошлого не существует. Наслаждайся новой жизнью, создай себе новый образ, придумай достойную историю внезапного переезда и назови человека рядом с собой одним из двух имен: враг или друг.       Было так же и третье имя.       Он почувствовал, как чужая ладонь накрывает его собственную. Лишь слегка сжимает пальцы, заставляя вынырнуть из размышлений. Уже стемнело и небо увязло во тьме, океан вдали переливался лунным светом, сверкая каплями звезд — чертовски красиво. Ганнибал наверняка что-то ответил, нечто, что Уилл пропустил мимо ушей, не став предавать сказанному значения. Прошелся пальцем по светлой нити шрамов на тыльной стороне ладони и косо улыбнулся, выпивая остатки вина. Его желтая рубашка с короткими рукавами прилипла к груди и теперь топорщилась на животе, уродуя глупый кубинский принт с пальмами.       — С его появлением, я начинаю опять задумываться о том, что другая сторона была бы проще.       — Несомненно, — соглашается Ганнибал. — Она была бы проще и не включала бы в себя такое количество проблем. Но Лорес Море лишь очередная проблема, которой предстоит стать частью прошлого.       — Обязательно делать это сегодня? У меня были планы, — он наклоняет голову и щурится от болезненного ощущения в шее, когда натягиваются напряженные мышцы.              

***

             Уилл чувствует, как в него проникают чужие пальцы. И это было бы прекрасной метафорой или попыткой иронизировать, если бы пальцы Ганнибала не были полностью погружены в кровоточащее мясо у него на груди. Это мерзкое ощущение. Неприятное и инородное — словно длинный толстый червь ворочается внутри, задевая чувствительные опухшие стенки. Почти тошнит.       Крови так много, в ней абсолютно все — грязный пол какого-то подгнившего дома, собственная одежда, руки, лицо. Кровавый след тянется за ним от двери до спальни, брызжет багровыми пятнами изо рта во время кашля — голова раскалывается, легкие горят пламенем от каждого вздоха, ему казалось, что крови должно быть гораздо меньше. Боль больше не облачалась в звуки или слова — воспаленные тело и сознание находились где-то на грани болевого шока, когда собственная кожа на ощупь кажется почти ледяной, сердце проглочено и мечется в горле и, на самом деле, это самое отвратительное и парадоксальное ощущение — слышать биение собственного сердца. Как сокращаются желудочки, как кровь заполняет стенки и мышцы выталкивают ее в сосуды — признак жизни и одновременно с тем тошнотворное, мерзкое ощущение.       Слова Ганнибала растворяются в мутном восприятии всего происходящего — чужое лицо размывается перед ним неразличимыми образами: глаза, нос, рот, но все это существует по отдельности, как уродливая картина; предложения разбиваются на слова, те — на вязкие звуки, лишенные всякого смысла. Он различает лишь «кровь», «потеря» и «дыши», он точно знает значение каждого из произнесенных слов, но собственный разум не в состоянии принять ответ от нейронов, чтобы вычленить из памяти точное значение. Единственное, что Уилл осознает в полной мере — он умирает. И это не хирургический надрез длинной во всю ширину живота, это безобразная и глубокая рана в груди, это пробитое легкое и кровавый кашель, это когда образ из компонентов чужого лица рождает собой выражение глубокого сосредоточения и внимательности.       Удар о воду был сильным — он не чувствовал левый бок, ощущал себя, словно половины тела просто не существовало: не мог пошевелить рукой, видел багровые черные пятна на коже и как свежий окровавленный бинт перетягивает его сломанные ребра. Потом все расплывается и на место образам приходит тьма. Не сладкая и долгожданная, когда ты вырубаешься на несколько часов и находишься в состоянии полного бессилия — это лихорадочная агония, когда ты подрываешься каждый час с чувством тревоги, когда холод настолько сильный, что тебя бьет крупным ознобом и зубы стучат друг о друга.       Чужие пальцы пихают ему в руки стакан воды — все это происходит как в трансе. Язык липнет к сухому нёбу, а затем размякает, когда эти же руки, поддерживая его голову, помогают ему сделать пару глотков.       Вновь предложения, слова, буквы, звуки — он чему-то кивает, цепляется за ускользающую влажную простынь и отхаркивает на собственную грудь комья крови. Месиво смотрит на него ликом Дракона, пучит глаза и открывает рот в беззвучном крике — галлюцинация настолько абсурдная, что ему становится почти страшно. Что-то бредовое толкает его в сторону, заставляя поднять руку, небрежно смахнуть кровь с перебинтованной груди и резко сесть, опасно накреняясь набок. Крепкая хватка не дает ему упасть, придерживает и его щедро рвет мимо кровати. Ожидает, что потеряет сознание следом, что все это месиво из боли, крови и тошноты проглотит его и наконец переварит, но желанная тьма не наступает — вместо нее его жарит лихорадка, кашель разрывает легкие и дышать становится больно настолько, что он почти готов умолять. О чем именно — не знает, просто умолять: кого и что угодно, лишь бы эта зудящая боль прекратилась, лишь бы сделать нормальный глоток воздуха, который не ощущается острым жжением в груди. Чужие руки — руки Ганнибала, всплывает в его памяти — придерживают его, не дают вскинуться в очередной раз и вновь эти слова, звуки, бесконечное европейское бла-бла-бла среди которых он различает «сон», «время» и «обезболивающее».       Он припадочно что-то говорит в ответ, цепляется за влажную ладонь и боль наконец проглатывает его.       Так проходит какое-то время. Его рвет кровавой кашей, но это оказывается лишь месиво из воды и желчи; он припадочно сгорает в ледяном огне, не в силах согреться, но это симптомы заражения; он не чувствует половину тела, но болевые ощущения проступают, когда острая иголка касается потемневшей от удара кожи.       Боль была невыносимой, даже несмотря на уколы обезболивающего — у него не хватало речевых ресурсов, чтобы спросить о том, откуда Ганнибал достал медикаменты, — смотрел замыленным взглядом на свежие упаковки бинтов и антисептиков, когда голова на мгновение прекращала взрываться от каждого слабого шороха и просто надеялся, что не так выглядит посмертие. Однажды ночью, потянувшись за несуществующим стаканом воды, он снес и разбил прикроватную лампу, чем навел шороху. Об этом ему рассказал Ганнибал, сам он об этом не помнил.       — Это безопасно? — он говорил эти слова, имея в виду тысячу вещей сразу. Говорил, сплевывая кровавый сгусток в выделенный для этого стакан и пытался собрать чужое лицо воедино.       — Пока что.       «Пока что» не звучало как что-то обнадеживающее.       Ганнибал сидел в кресле напротив и он впервые видел в его таком состоянии: уставшее выражение лица, потухший от боли взгляд и тонкие губы, которые периодически вздрагивали в выражении того же самого страдания. Его маска больше не была такой идеальной как прежде — покрылась трещинами, через которые просачивался ледяной порыв боли; у Ганнибала было пулевое и несколько глубоких ссадин, но пуля прошла близко к тазу, толком не задев органов. Он зашился, обмотал себя бинтами и не жертвовал для себя лишней доли обезболивающего. Падение с высоты не стало для него настолько травмирующим — у него были темные синяки на правой стороне плеча, но в остальном это было единственным, на что Ганнибал мог бы пожаловаться при желании.       — Извини. — Он хотел уточнить, имея в виду сброшенную ночью лампу, но слова вмиг показались сплетением слишком сложных смыслов и формулировок.       — Всё в порядке, — почти будничный, лаконичный ответ. — Ты был не в себе. Я бы посоветовал тебе забыть, но ты, по видимому, и так ничего не помнишь, — он положил прохладную ладонь на его лоб. — Твой организм борется с инфекцией, Уилл. Лихорадка — самое меньше из всего, за что тебе стоило бы извиняться.       — Сколько прошло?       — Неделя.       — «Неделя»?.. — пораженно выдохнул он.       За всё время проведенное здесь, за все те периоды редкого просветления, когда боль утихала под действием препаратов, ему казалось, будто всё это один бесконечный день. Время теряется, когда сознание затухает, когда новый приступ тошноты и кашля подкрадывается к горлу. Приступы между стаканами воды, отвращение к пище, потому что всё встает поперек горла и даже вода порой льется из его рта вместе с желчью. И так по-новой. Дня два-три, пара часов, но не неделя.       Моча у него была темная, коричневая и обезвоживание ощущалось как комья стекла в горле.       В периоды просветления он бездумно пялился в окно. Шторы были плотно завешаны, но тонкий слабый луч пробивался через щель — за ней проглядывался пышный золотой лес, небо изредка мерцало вспышками и осень давила тяжелыми раскатами грома, заливая протекающую крышу дождем.       Жизнь слишком круто повернулась за одно мгновение, навалилась на него рядом проблем, которые разгребать сейчас он мог разве что на уровне малолетнего ребенка, которому предложили решить головоломку: уныло, без желания, без всякого энтузиазма. Нужно что-то делать, поднять себя и разобраться со всем… Но потом ты вспоминаешь, что точка невозврата была пройдена: половина тела волочится за тобой словно пришитый к живой плоти кусок трупа, а человек, что населяет остальную часть этого дома, все еще умеет пользоваться ножом.       «Депрессия» очевидное продолжение всего, что ему пришлось пережить — об этом говорит Ганнибал, об этом догадывался он сам, с трудом заливая в себя то, что должно называться супом. Вкус был отвратительный. Он так и сказал, держа в руках пластиковую ложку и подхватывая капли жира с поверхности — Ганнибал ничего не ответил, кивнул, словно то было само собой разумеющимся и лишив его миски, размотал бинты.       Он видел лишь краем глаза, во что превратился порез — набухший, неестественно красный, он словно пульсировал, силясь изрыгнуть из себя струю крови. С дыханием было полегче, Уилл больше не глотал со свистом воздух, цепляясь за грудь — сделать полный вдох все еще было больно, но это всяко лучше. Он не уверен, было бы еще лучше, окажись он сейчас в больнице под капельницей, в руках опытных врачей, которые точно не испытывают проблем с достатком тех или иных медикаментов — он утешает себя тем, что если уж так случится и он откинется прямо на руках Ганнибала, тот до конца жизни будет считать это своей собственной врачебной ошибкой. Или Уилл просто хочет на это надеяться.       Он не решается найти в себе сил, чтобы разбираться с повисшей недосказанностью. После того, что было, слова об этой теме кажутся почти излишними — что тут можно сказать? Ты победил? Я проиграл? Чем бы этот диалог не являлся, итог так или иначе был один — они скрывались, где-то на окраине Вирджинии, где-то вблизи Кентукки.       Вечером Ганнибал кропотливо изучал его грудь, натянув латексные перчатки. Он хрипло спросил, насколько это серьезно.       — Простое воспаление.       — Это не выглядит как простое воспаление, — Уилл нервно скривился и с шумом втянул воздух, когда чужие пальцы надавили на края раны. — Выглядит так, словно мне придется отрезать половину тела.       — Пока обойдется без этого. Сепсиса нет, абсцесса тоже. Жить будешь.       Он кивнул, словно в нынешних обстоятельствах это было сродни утешению. Приглянулся, наклоняя голову, словно его взгляд мог пробраться под чужую рубашку:       — А ты?       Ганнибал дернул уголком губ, не обращая внимания на его зрительные потуги.       — Переживаешь за мое здоровье, Уилл?       — Не хочу умереть раньше тебя.       — Как я и сказал: это не смертельно. Ни в твоем, ни в моем случае. К твоему сожалению, — формально добавил он, обратив к нему сухой взгляд. — Что касается другой части тела — со временем рассосется. В нынешних условиях я не могу сделать много.       — Что вообще… — Уилл постарался собрать мысли в предложение. Он видел перед собой лицо Ганнибала, с каким холодом и знанием дела его взгляд скользил по его коже — хотелось отстраниться, избавиться от этого давящего ощущения на груди. Его голос ослаб до шепота. — Почему ты еще здесь?       — Ты надеешься увидеть меня в другом месте?       — Не отвечай вопросом на вопрос.       Но ответа так и не последовало. Ганнибал закончил, обмазал другую часть тела какой-то мазью, влил в него еще пол-литра воды и закрыл дверь с другой стороны комнаты, словно хотел сказать — вот, все на поверхности, твое право решать: вглядываться в то, что ты видишь или с позором отвести глаза.       Ночью у него снова поднялась температура. Воздух в комнате казался ледяным, проникал иглами через нос, впивался в глаза и виски, не позволяя забыться в беспокойном сне. Вновь рвота, дикая боль от движения и укол — он неловко дергается от судороги и игла разрывает кожу. Ганнибал что-то говорит и Уилл вновь ничего не слышит, не разбирая ни единого слова. Кровь пропитывает простыни, тонкое одеяло, пачкает свежие бинты, когда он в очередной раз перегибается через край кровати, дрожа всем телом и задыхаясь от слез и рвоты: боль вонзалась в него ножом, вскрывала старые шрамы и давила безобразными пальцами на ровные края раны. Это похоже на агонию, на предсмертное состояние и он почти верит, что так и выглядят последние секунды жизни: в сосредоточенном лице Ганнибала, в крепких руках, что прижимают его к себе, удерживая дрожь. Он чувствует горячее дыхание в своих волосах, чувствует широкие пальцы на сгибе локтя, что прижимают кусок марли к разорванной коже. И он цепляется за ткань чужого свитера, пачкает её кровавыми пальцами и тяжело дышит, ловя дежавю. Эта властная ладонь на затылке, море крови и запах чужого тела — его почти накрывает тревога и рациональное чувство опасности, но все меркнет. Исчезает на мгновение в потере реальности, когда он обнаруживает себя сидящим в ванне: нагой, кровавый, пропитанный потом до самых костей.       Ощущает себя на удивление ясно и только легкая головная боль неприятно отзывается в затылке.       Ганнибал обнаруживается рядом и Уилл понимает, что выпал всего на пару минут. Окровавленная ткань по-прежнему обтягивала чужое тело, кровь покрывала липким и блестящим слоем руки.       Он моргнул, на секунду теряясь в пространстве.       — У меня возникает ощущение, что ты меня чем-то накачиваешь. Опять… — он усилием воли заставляет себя держать глаза открытыми, вперившись взглядом в чужое лицо и дергано улыбаясь. Ганнибал на его заявление только хмыкнул, выкручивая напор душа. — Наркотики, седативы…       — Твоя лихорадка справляется с этим лучше прочих.       У него не хватает сил на стыд или какое-то формальное стеснение. Молча наблюдает, как с него стекает кроваво-потная лужа, следует указаниям, с трудом отстраняясь от края, когда вода плещется по его спине и скользит струями по позвоночнику — Ганнибал касается его только чтобы не задеть инфицированную рану, заставляет наклонить голову, щедро полощет волосы каким-то мылом и пенистая влага стекает с его лица по животу. Только сейчас он замечает на своем теле еще с десяток порезов — широкие ссадины на внешней стороне бедра, разбитое колено, опухшая лодыжка. Теперь к этому добавился и чернеющий след на сгибе локтя. Он как один огромный синяк, который можно лишь облить спиртом, замотать в марлю и надеяться, что как-нибудь да выживет. «Рассосется», как сказал Ганнибал.       — Уилл, — он вновь моргает, понимая, что шум воды давно утих. Поднимает взгляд и непонимающе качает головой, не совсем осознавая, чего от него требуют. Ганнибал вскидывает руки в немом жесте и Уилл, морщась от боли, опирается на них, чтобы встать. Шатается как прутик, торчащий над ветреной рекой, цепляется за чужие плечи и шумно вздыхает, когда с трудом переступает край ванной, оказываясь на ногах. От прямого положения голова мгновенно идет кругом — накатывает тошнота, пульсация ударяется в виски и он цепляется за чужой бок — хватка на руке становится почти болезненной и он поспешно отстраняется, вспоминая про чужие раны. — Садись сюда, — прохладная крышка унитаза неприятно холодит обнаженную кожу.       — Прости, — говорит он невпопад, прижимая руки к щекам. Пытается охладить горячую кожу, но дрожь нервирует, а дыхание становится кислым, почти рвотным. — Прости, я забыл… Я просто… как в агонии.       — Посмотри на меня.       И он смотрит. Запрокидывает голову, щурясь от слабого света ванной — надеется, что сейчас ему на язык упадет какая-нибудь волшебная таблетка и вены раздуются от очередной дозы лекарства, но Ганнибал лишь цепляет его за подбородок, оттягивает верхнее веко пальцем другой руки и отстраняется. Не говорит: «нет, Уилл, это пока не агония, а только её начало» или «твой мозг настолько устал, что ты уже начинаешь беспокоиться, будто это состояние никогда не пройдет». В общем-то, ничего не говорит, только качает головой и исчезает за дверью ванной. Опять.       Уилл обращает внимание на кровавые простыни — просто скомканные в общую кучу и брошенные в глубокую раковину. Без элегантности и аккуратности, присущей одному из них — просто болезненный след распухшего разума, который они делят на двоих.       Ганнибал одевает его — Уилл не сопротивляется, не ищет в себе остатков достоинства и держится за чужие плечи, пока свежая и стираная одежда липнет к мокрой коже. Он что-то бормочет, что-то из очередного приступа лихорадочного бреда, когда прижимается лбом к изгибу плеча.       Кровать Ганнибала более жесткая и не пахнет потом. Одеяло шершавое, подушка хранит в себе запах мыла — он вдыхает свежий воздух из открытого окна, цепляется за стакан принесенной воды и благодарно выдыхает. Ему кажется, что проходит несколько часов, пока все это происходит, но время едва ли переваливает за час с полуночи; здесь не пахнет болезнью, не пахнет кровью и желчью, здесь пахнет… простой лесной свежестью за окном и тем же мылом, что пропитало его волосы. Он позволяет себе сжать чужие пальцы в своей ладони, позволяет себе вцепиться в Ганнибала слабой хваткой и провалиться в сон. Болезненный, слабый, но не беспокойный.       И он не протестует, когда вес чужого тела проминает край матраца.       Утром он наконец-то может нормально поесть. Пусть и легкий, но аппетит дает ему глотать горький жирный суп не морщась.       — Сегодня получше, — его собственный голос стал немного крепче. Всё, произошедшее за ночь, кажется чем-то далеким и нереальным.       — Это временно.       Уилл понимающе кивает.       — Что это вообще? — он смотрит на опустевшую наполовину миску супа и криво улыбается. Слабо, едва заметно — просто из какой-то пустой благодарности, что ночью ему не дали истечь кровью и не бросили, как уже было однажды. — Оно и должно быть таким гадким?       — Бульон из костей имеет специфический привкус.       И где-то на этом моменте ложка, поднесенная ко рту, замирает. Горький вкус внезапно кажется ему кровавым и мясным, отвратительным, мерзким, отчего сводит кишки. Ганнибал кажется ему уж слишком довольным его реакцией, однако за улыбкой кроется простота.       — Говяжьи кости, Уилл.       — Свиные, говяжьи, — перечисляет он, нервно щурясь. — У тебя вечно все животного происхождения, конечно, я зря переживаю. Поводов нет.       — Поводов нет, — соглашается Ганнибал. — Не в этот раз.       — И ты просто нашел где-то поблизости корову, зарубил, освежевал и вытащил кости, да?       — Да. Коровы известны тем, что хранят в желудке еще и антибиотики с обезболивающим.       Это было глупо. Он поморщился, протирая глаза.       Ганнибал продолжил:       — Я понимаю твое одержимое желание спекулировать на эту тему любым из возможных способов, но тебе необходим белок. Коллаген, содержащийся в костях составляет большую массу белка всех тканей.       — Ладно, — он сдался, не желая вникать в эти подробности. — У меня нет на это сил.       Ганнибал в ответ на его реплику понимающе кивнул.       — Нас ищут. Джеку недостаточно знания, что мы могли упасть с обрыва. Ему нужны два трупа, которые можно будет поместить в ящик и закрыть дело.       Уилл безразлично дернул бровью.       — Это было ожидаемо. Если он не найдет трупы, он будет уверен, что мы сбежали, — даже опуская тот факт, что именно это они и сделали. — Они обыскивают территорию?       — Обыскивали, — Ганнибал сложил руки на коленях и это была усталая и полная изнеможения попытка вернуть себе контроль. — Неделю назад начались поиски, но с тех пор ничего не слышно. Полагаю, он посчитал, что мы покинем страну раньше, чем кто-то хватится.       — Либо ему просто проще думать, что мы мертвы.       Прятаться перед самым носом было рискованно, но, с другой стороны, более надежно. Джек наверняка будет пробивать файлы терминалов и всех придорожных служб, а не искать двух сумасшедших в ближайшем секторе. Только едва ли этого хватит надолго: их лица примелькаются, кто-то обязательно доложит и даже с поддельными документами убраться в тот же Кентукки будет проблемой. Нужно было уезжать, или, возможно, куда лучшим решением было сейчас же пойти и заявиться к Джеку. Уныло кивнуть и сказать — я жив, он, возможно, тоже. Хотя в его случае, к Джеку попадет лишь половина его трупа, запакованная в яркую обертку с наилучшими пожеланиями.       Уилл отвел взгляд, опуская миску на свои колени.       — Мы прыгнули.       — Я бы поспорил с формулировкой.       — Суть… та же. — Ответил Уилл. — И я ничего не помню после того, как мы упали в воду.       — У тебя было сотрясение. Достаточно сильное, чтобы несколько дней из твоей жизни полностью стерлись.       — Я думал мы разобьемся, — Ганнибал кивнул, спокойно улыбаясь. — Надеялся, что разобьемся.       — Жизнь казалась тебе невыносимой.       — Она и сейчас таковой кажется. Просто по другим причинам.       — Смерть — это самый простой выход из той ситуации.       — Это самый логичный выход, — настоял Уилл, подчеркнуто выделяя слова. — По-крайне мере, я был в этом уверен. Я… — он запнулся, задумчиво проскользив взглядом по фигуре Ганнибала. — Был уверен, что смерть с тобой лучше, чем жизнь. Мимолетная боль.       — Но боль оказалась продолжительной, а смерть не наступила. Неудачная попытка суицида зачастую становится причиной затяжной депрессии.       — Как легко ты об этом говоришь.       — Ты хочешь откровения, Уилл?       — Я не хочу откровения, — он качнул головой, оглаживая большими пальцами края тарелки. — Я хочу чтобы все наконец-то решилось. Чтобы была одна единственная крайность и она есть, — его губы тронула горькая улыбка. — И я её выбрал и пересек. А в итоге оказалось, что меня откинуло ровно в противоположную сторону. Я жив, ты — жив. Нас разыскивает ФБР, а в моей голове творится бардак.       Ганнибал сочувственно улыбнулся.       — Жизнь со мной кажется тебе ужасной.       — Я знаю, что она будет ужасной. И что за все последствия придется расплачиваться именно мне. Это лишь вопрос времени, когда я вновь наткнусь на твой нож.       — В теории — всё возможно.       — Это не успокаивает.       — Нет, — он согласно кивнул. — Но жизнь продолжается и, пока что, я не стремлюсь к тому, чтобы отплатить тебе каким-либо образом за то, что ты сделал. Я просил тебя о преданности и ты опять все перевернул. Я говорил тебе о том, что могу тебе дать, а ты ударил меня по рукам. У меня есть масса причин для твоего убийства, и еще столько же, чтобы этого не делать.       — «О преданности», — изумленно повторил Уилл, вцепившись в это слово. — Я как собака носился за тобой и только хвостом не вилял, пока ты все не испортил. Ты хочешь жить? Хочешь не сидеть в тюрьме или в больнице, а отлично проводить время в осознании собственного превосходства над всеми? Пожалуйста, Ганнибал — иди, ведь ты жив. Я не стану тебя искать, потому что я уже пообещал это однажды. Ты можешь быть в любом конце света и делать что угодно — вот проявление моей преданности.       Ему хотелось бы, чтобы эти слова прозвучали жестко, но это скорее походило на акт безысходности. Уныло, потеряно, словно они вновь оказались в его дома, после всего того бреда, что происходил у Верджеров. Он вновь повторял свои же слова, вновь чувствовал усталость и навязчивое желание написать предсмертную записку. Ганнибал слушал внимательно, не отрывая взгляда от его лица.       — Ты пытаешься обмануть самого себя. Ты цепляешься за попытки удержать то хрупкое содержание нормальности, в то время, как отказался от него в тот момент, когда потащил меня с обрыва.       — Ты влюблен в меня.       Он желал увидеть на чужом лице массу эмоций в этот момент: от осознания до злобы, до скрытой ярости, когда багровеют чужие глаза, а выражение остается неизменным. Но Ганнибал лишь наклонил голову, явно заинтересованный, а не удивленный. Уилл поджал губы:       — И именно по этой причине ты точно так же пытаешься утащить с обрыва меня, но только в другую сторону.       — В ту, что будет более счастливой.       — Нет, — он качнул головой. — В ту, что состоит из огромного перечня последствий, которые я не смогу принять.              

***

             Утро встретило его статьей из «Пренса Латина». Полицейский Лорес Море был найден мертвым в собственном доме, причина смерти не уточняется.       Он глянул на пустующую половину кровати и следом раздался звонок мобильного. Звонил Эдуардо и его взбудораженный голос рассеялся по комнате по громкой связи.       — Аллен? Скажи мне, что ты уже не спишь и прочитал новости, — Себранго радостно фыркнул. На фоне послышался шум магистрали и бойкая испанская речь просочилась через динамик.       — Что-то срочное?       — Я сейчас на пресс-конференции в Баямо. И до меня дошел слушок, что наш всеми любимый Море покинул этот мир. Я не доверяю Латине, особенно с её журналистами, поэтому выясни для меня прямо сейчас — правда это или нет.       Уилл даже не зная деталей, мог сказать, что это правда. Хотя бы по той причине, что Ганнибал всё еще отсутствовал. Он почесал обнаженное бедро, без радости глядя на тусклый синяк и кивнул, словно бы Эдуардо мог его увидеть.       — Сделаю.       — Я буду в офисе через два часа, так что жду от тебя статью к тому времени и, пожалуйста, Аллен, — его голос стал тише, снисходительней, словно просил о чем-то очевидном. — Без деталей. Я ценю твои метафоры и красочность описаний, но еще больше я ценю тебя за способность лезть туда, куда не просят. Понимаешь, о чем я, амиго?       В этот момент раздался щелчок двери.       Ганнибал вошел, окидывая Уилла цепким взглядом и улыбнулся, стягивая с плеч легкую ткань пиджака. Его внимание привлек кровавый развод на воротнике рубашки, легкая россыпь капель на бледной шее — Уилл приподнял брови, по прежнему сжимая мобильный на громкой связи.       — Я понял, Эдуардо. Сделаю.       — Добудь мне как можно больше подробностей, но без обвинений. Несомненно, Море имел массу врагов и как бы я не хотел восславить того, кто от него избавился, Эстрелле пока не нужны лишние враги.       — Думаешь, его убили? — этот вопрос был задан ради вопроса. Он смотрел на Ганнибала, слушал испанский акцент в английской речи и пытался не придавать собственной тревоге какого-либо значения. Ганнибал стянул с себя рубашку, упаковав окровавленную ткань в пакет и Уилл задумчиво посмотрел на такие же пятна синяков на его плече. — Мариелитос?       — Я не думаю, Аллен, я уверен. И, maldita sea, как бы я хотел расцеловать в задницу того, кто это сделал! — послышались сбивчивые извинения, кто-то на фоне одернул Эдуардо от его экспрессивных речей. — Не знаю, замешаны ли здесь Мариелитос, но если да — я прямо сейчас хочу эту статью, Аллен. Прямо сейчас.       — Через два часа.       — Амиго! Estaré esperando! Не забудь свою пресс-карту, как в прошлый раз — у меня нет желания контактировать с НРП ближайшие несколько недель.       Эдуардо сбросил звонок и Уилл уставился на Ганнибала с нечитаемым выражением лица. Он кивнул на пакет в чужих руках.       — Это его кровь?       — Нет. — «нет». Нет и всё тут.       Он с тяжелым вздохом откинулся обратно на подушку, потянулся, ничуть не заботясь о съехавшем с живота одеяле, так, что теперь кожа натягивалась на тазовых косточках. Взгляд Ганнибала он ощущал кожей — этот привычный маршрут — от тонкой линии на щеке, к рубцу на груди и ниже, где улыбка рассекала кожу поперек живота. Он посмотрел на него сквозь упавшие на глаза волосы, закинул руки за голову и перевел взгляд на застекленный балкон. Солнце встало несколько часов назад, океан мирно покачивался под перламутровым небом и искрящаяся дымка шторма мерцала на горизонте темным пятном.       Кровать промялась под чужим весом. Пальцы Ганнибала накрыли полоску шрама на животе и Уилл выдохнул, закрывая глаза.       — У меня есть всего два часа.       — Этого достаточно, чтобы позавтракать и полностью проснуться.       — И написать статью, — уточнил Уилл и перевел на него взгляд. — Давно ты ушел?       — Сразу, как ты уснул.       Он кивнул. Это была их негласная договоренность, такой способ игнорировать происходящее, толика слабости, чтобы не брать на себя ответственность. Ганнибал волен делать что угодно до тех пор, пока это не подвергает сомнению и опасности их историю и жизни. Уилл же в это время понятия не имеет обо всем — или делает вид, — что происходит за пределами номера по ночам, пока он спит. В первые разы приходилось пить снотворное, потому что от чувства тревоги разрывало, потом — достаточно было просто выпить и немного расслабиться. Прошлой ночью сыграло сразу два фактора; никаких убийств из ущемленного эго, грубости и тупости, необходимость — как однажды сказал Ганнибал, — достаточная цена для того, чтобы продолжать закрывать на происходящее глаза. Хотя бы до тех пор, пока в эту дверь не постучится полиция или федералы. Лорес Море был в числе первых.       — Проблем больше не будет? — сонно проговорил он, наслаждаясь прикосновением чужой руки.       — Море был единственным в своем отделе, который горел этим делом. Он не успел связаться с ФБР, поэтому — никаких проблем.       Он чувствовал себя так, словно убил Море чужими руками. Стоило думать дважды, когда он выбирал, в кого ткнуть пальцем, но Лорес Море был слишком большой проблемой, вздувшимся волдырем, который так и норовил лопнуть от малейшего давления и именно ему предстояло решить, с чьей конкретно стороны будет это давление. Ганнибал был похож на цепного бешенного пса, который только и ждал команды — «убери его» или «съешь, сожги, убей — сделай что угодно, только чтобы наша кремовая страница не пропиталась еще и кровью поверх чернил».       — Как коррупция погубила человека.       — По́шло.       Пошло, в понимании Ганнибала — значит безвкусно и плоско. Уилл, в принципе был согласен, но как и сказал Эдуардо — его способностью было совать нос в чужие дела, а не придумывать красочные заголовки. Он уже давно перестал проводить параллели между собой и Фредди — в конце концов, это осталось в прошлом.       — Итак, — он потянулся, стаскивая с тумбочки очки и посмотрел на Ганнибала рабочим взглядом. — Как же умер Лорес Море?              

***

             Он наблюдал, как тени копошатся в углу затхлой комнаты. Ящерицами скользят по стенам, облепляют потолок, когда солнце перекатывается за тусклыми занавесками. Он моргнул — прошел час, моргнул еще раз — и наступила ночь. Он изогнул шею, чтобы взглянуть за окно — небо было затянуто плотными тучами, звезд не видно и пустое шоссе за окном тянулось вглубь Эйкена. Ганнибала не было уже третий день. Он не имел понятия, что могло произойти и куда он пропал: телевизор бесконечно крутил один и тот же новостной канал без звука, где периодически вспыхивали какие-то развлекательные шоу, но сколько бы он не вглядывался воспаленным взглядом в картинку, ни один из репортажей не включал чужого имени или лица. В принципе, он мог бы просто сбежать, купить билеты, включить обаяние и покинуть страну, бросив его в мотеле на краю штата, но часть его отрицала это. Он мог бы, но он бы так не поступил.       Гром прогудел за окном. Через щели тянуло влагой и по хлипкому карнизу зашлепали дождевые капли.       Бред накатывал периодически, вместе с болью в груди, когда пульсирующий рубец становился влажным от давления и изрыгал мутные капли крови. Он прел под несвежими бинтами, пока другая половина тела чернела, словно залежавшийся труп.       Наконец новый звук: ключ в замке, оглушительный скрип петель. Уилл напрягся, впиваясь взглядом в черный влажный силуэт.       — Ганнибал, — прошептал он сиплым голосом.       Он стремительно вошел в комнату в уличной одежде: в пальто с кожаной оторочкой, обычные джинсы, рубашка. С его волос капала вода. Он встал возле его постели, сказал «мне жаль, Уилл».       — Не нужно извиняться. Просто…       — Нет, Уилл. Мне жаль, но тебе придется одеться. Нам нужно уезжать. Сейчас же. Внизу ждет такси.       Он не сразу понял. Ганнибал тем временем бросал в сумку их вещи: одежду, документы — настоящие, вперемешку с поддельными, — снятую наличку, мертвые телефоны, пухлый чехол со шприцами и приличное количество пачек с медикаментами. Он попытался сказать: «я не могу встать», но в итоге промямлил что-то неразборчивое.       С трудом поднявшись, он замирает, чтобы отдышаться. Ганнибал заставил его глотнуть воды из прикроватной бутылки и сделал укол анальгетика. Знакомая боль прошлась ядовитым пламенем по всей половине тела, выжигая кожу. Он стиснул зубы, стараясь не застонать от боли, ледяной пот заливал его глаза, мешал нормально двигаться. Ганнибал помогает ему натянуть джинсы — Уилл в состоянии только поднять ноги, чтобы просунуть их в штанины, цепляется за руки, опасно пошатываясь. Его как рулет затянули в куртку, запахнули складки плотной ткани и кровавое преющее месиво на груди скрылось из глаз. Он подмечает тревогу в чужом голосе — не терпкие и спокойные интонации — напряжение, поспешность, секундная потеря контроля, за которую Уилл цепляется.       — Почему мы бежим?       — У нас появились неприятности.       — И куда мы?       — В Арканзас. Быстрее.       Уилл вцепился пальцами в его плечо, налегая всем телом — дождь хлестал по голове, огни оставленного позади мотеля переливались в грязных лужах на бетонной террасе и слабость потянула его назад. Ганнибал шепнул ему «держи себя в руках» и он замолчал, понимая, что все это время стонал от боли, вышагивая по лестнице. Капли дождя рикошетили от грязных тротуаров, шипели на капоте прогретого такси. Ганнибал принял на себя вес его тела, подхватил под пояс и помог усесться в машину. Водитель, прятавшийся в кабине, уставился на его с подозрением. Уилл уставился в ответ.       — Он пьян, — уточнил Ганнибал. Водитель нахмурился, но когда чужая ладонь сунула ему купюру, возражать не стал.       Наркотик подействовал уже в пути. Он облегченно выдохнул, упершись заклеенной щекой в плечо Ганнибала, что-то пробормотал и почувствовал ладонь на своем колене — только тогда он заметил, что его всего нервно потряхивало. Он не осознавал, но мозг его находился в ожидании удара — таксист может знать их лица, прямо сейчас он может просто вывернуть руль и привести их прямиком в руки к Джеку. Они всё еще не были объявлены в федеральный розыск, но Уилл понимал, что это вопрос времени. Он сжал пальцы на своем колене, вновь что-то сказал, а потом, кажется, уснул.       Путь от Эйкена до Кингсленда занял почти пять часов. Успокоенное обезболивающим тело позволило ему проспать половину пути, пока за окном машины не начало светать. По радио шел какой-то новостной канал, который периодически перебивался вставками джаза. Луи Армстронг мурлыкал из радиоприемника о чудесном мире и давился помехами, когда машина подскакивала на узком ухабе. Периодически Уилл ловил на себе косые взгляды в зеркало заднего вида, но если водитель и говорил с ними, то лишь для того, чтобы уточнить ценник за доставку двух тел в Арканзас, и не смыкал глаз до самого места назначения если не счастливый, то хотя бы умиротворенный чужой щедростью.       Новости состояли в основном из выдержки статей о жизни знаменитостей, рандомных фактах о каких то артистах и прочей чуши, которая разбавляла болезненный унылый фон, крадущийся по его спине. В начале лихорадки всегда все предельно четко и Уилл радовался хотя бы тому, что смог примерно представить, в каком направлении они движутся. Они сидели позади, касаясь друг друга коленями, передние стекла были опущены и за шумом ветра их приглушенного голоса почти не было слышно. Он потянулся, едва не врезаясь носом в щеку Ганнибала.       — Что именно произошло? Где ты был все это время?       Тот взглянул на таксиста, но он был слишком увлечен очередным треком Армстронга, подпевая и шлепая пальцами по кожаному рулю.       — Пытался восстановить старые связи.       Уилл нахмурился, чувствуя, как капля пота ползет по его щеке.       — Я спросил: что именно ты наделал, а не собирался сделать.       Ганнибал посмотрел на него с выражением плохо скрываемой усталости. Наверное, он зря переживал по этому поводу: если все новостные каналы до сих пор молчали и не взрывались рвотой о Чесапикском маньяке и сбежавшем с ним профайлером, то, вероятно, беспокоиться об этом не было смысла. Он моргнул, когда пальцы Ганнибала стерли с его лица каплю пота и скосил взгляд на таксиста: тому до них не было никакого дела.       — Ничего, о чем тебе стоило бы переживать, Уилл.       Так вкрадчиво и четко — так его имя мог произносить только Ганнибал. Он попытался придирчиво осмотреть чужую одежду на наличие крови и ещё чего-то компрометирующего, но его взгляду были доступны только чужое лицо, пропитанное дождем пальто и джинсы.       Уилл посмотрел на него испытующим взглядом, надеясь выцепить не очевидное из эмоций на чужом лице, но ничего кроме усталости ему так разобрать и не удалось, когда Ганнибал сжал его ладонь.       Он без радости смотрел на очередной мотель. Таксист с довольным видом вывернул руль с парковки, когда в его ладонь легла горсть купюр и Уилл надеялся, что ему будет слишком плевать на каких-то двух помятых и облезлых собак, подобранных с улицы. Мысли о собаках отозвались в груди неприятной тоской.       Сбросив сумку с вещами прямо на пол, Уилл не раздеваясь лег на ближайшую к стене кровать, прикрывая глаза.       — Желаешь поговорить об этом? — Уилл усилием воли заставил себя открыть глаза и перевести взгляд на Ганнибала. Тот стоял после душа в одних брюках — бинтов уже не было и он мог различить тонкие швы на чужой коже: на вид рубец был гладкий, чуть выпуклый и наверняка зудел ничуть не хуже того ассорти, что Уилл носил на себе. Он покачал головой, насколько это было возможно. — Когда ты ел в последний раз?       — Два дня назад, — если едой можно было назвать стакан воды, с раздавленной в него таблеткой витамина C. — Нет аппетита.       Он уже мог пересчитать свои ребра с момента затянувшейся болезни, мог пощупать печень, если втянуть живот и вдавить пальцы под грудную клетку. Этот мерзкий маневр ему когда-то показал Ганнибал, в каком-то извращенном врачебном приступе. Он говорил: однажды в университете они вскрывали труп и поочередно доставали каждый орган. С практической точки зрения в этом не было никакой пользы, но это был истинный опыт, чем все те анатомические пособия, которые можно найти в библиотеке университета. Многие тогда решили, что медицина не для них и люди это чуть больше, простого мешка с костями, набитого органами. Уилл, пожалуй, мог бы с этим согласиться: куда приятней знать, что ты нечто большее, чем просто набор кишок, которые способны двигаться и занимать правильное положение в твоем теле при деформации.       Они ели какую-то разводную кашу — Уиллу приходилось практически заталкивать в себя ложку за ложкой, жевать вязкую клейкую массу и быстро глотать, не раздражая опухшее горло мерзкой субстанцией. Ганнибал не выражал ни капли отвращения, поступая точно так же — заливал все это месиво таким же разводным кофе и не возвращал Уиллу ответного взгляда, скучающе наблюдая за новостным телеканалом. Периодически кашлял, разбавляя тихое вещание; ему сменили бинты, в очередной раз обработали порез, обмазав жирной мазью и когда чужие пальцы коснулись его лица, Уилл вздрогнул, вдруг хватаясь за его ладонь. Ганнибал посмотрел на него вопрошающе.       — Ты убил кого-то?       Этот вопрос он выпалил даже не задумываясь. Просто глядя в этот момент на обтянутые латексом руки, ему вспомнилось кровавая картина в доме и слова вырвались сами собой.       — Нет.       Это могло быть ложью, а могло быть и правдой. С другой стороны, если бы Ганнибал кого-то убил, за ними бы уже тащился невидимый кровавый след, по которому ФБР пустили бы своих собак. Он сильнее сжал его руку, глядя прямо в карие глаза.       — Хорошо.       Ганнибал только снисходительно кивнул и Уилл позволил себе расслабиться. Отпустить руку, закрыть глаза и просто позволять ему делать свою работу. На лице уже образовался шрам, корочка постепенно сходила и теперь цеплялась за пластырь только по краям. Изнеможение накрывало его прохладной морской волной, заталкивало в мягкий влажный песок с отливом и закапывала глубже, когда накрывала вновь. Затягивала глубже, в холодные воды Атлантики, обжигая раны солью.       Он открыл глаза в кромешном мраке — телевизор был выключен, за дверью царила тишина и только чужое мерное дыхание прокатывалось по комнате. Стер с лица пот прямо о подушку и поднялся, с трудом садясь на кровати. Отрубиться вот так, прямо в руках Ганнибала, не было чем-то новым, но все же он пытался контролировать этот процесс, когда сознание оставалось ясным.       Перед его глазами застыла чужая спина. Ганнибал лежал лицом к окну и спал — или делал вид, что спит — Уилл поморщился, чувствуя, как его вновь одолевает жар. Прохладный душ приводит его в чувства всего на пару минут, он чистит зубы, катая пасту во рту и смотрит в свое отражение — все было даже печальней, чем он мог себе представить. Заросшие щеки, глубокие синяки под глазами, влажные волосы беспорядочно топорщились в разные стороны — он провел пальцами между прядей, чувствуя жесткие колтуны, которые теперь можно было разве что только срезать.       Уилл неуклюже режется бритвой в двух местах, рвет колтуны, не имея под рукой ничего лучше, кроме собственных пальцев, пытается привести себя в минимальный порядок, проводя ладонью по зудящим от станка щекам. Почти как младенец — уныло думает он, смывая весь этот беспорядок в унитаз и возвращаясь в комнату, когда кашель в очередной раз разрезал ночную тишину.       — Ты в порядке? — вопрос прокатывается шепотом по комнате. Он замечает сидящего во тьме Ганнибала. До него доходит, что ситуация обстоит гораздо сложнее, когда нечто заставляет коснуться ладонью чужого лба. Сухой кашель продолжается. — Будь прокляты таксисты с их вечно открытыми окнами…       — Пожалуй, — соглашается он, отстраняя от себя руку Уилла, но Уилл не отстает.       — Это же простая простуда? Не лихорадка?       — Всё в порядке, Уилл.       Он не понимает, к чему это должно быть сказано. Не вникает, когда возвращается в номер с кружкой горячего чая, достает из их вещей блистер с витаминами и судорожно пытается успокоить новый приступ бреда, читая названия всех тех медикаментов, что находит в сумке. Что-то из этого должно быть противовирусным, что-то антибиотиками, что-то обезболивающим, что-то из всего этого вообще наркотики, чтобы облегчить периоды невыносимой боли в половине тела. Страх — совершенно иррациональный. Ганнибал вряд ли умрет от какой-то слабой простуды и едва ли это перерастет во что-то большее, но он находит дрожь на своем теле. Останавливает себя, мечущегося по комнате, когда приступ кашля заставляет его обернуться и замереть. При включенной прикроватной лампе лицо Ганнибала выглядит скорее зловещим, чем болезненным, но это видение быстро рассеивается, когда он в очередной раз моргает. Из его рук пропадает упаковка с противовирусным, остальное летит обратно в сумку. «Всё в порядке, Уилл» — звучит в его голове, когда дрожь перерастает в острый ледяной озноб.       — Прекрати это, — слова Ганнибала проникают в его воспаленный разум. Он смотрит на протянутую к нему ладонь, словно то было каким-то приглашением. Уилл бездумно вкладывает свою руку в его и все метания прекращаются. Собственная кровать кажется ему холодной и мерзлой, а тело Ганнибала таким теплым, словно батарея. — Тебе нужно поспать, Уилл.       — Не смей умирать, — слова звучат раньше, прежде чем разум придает им форму в его голове. — Ни в коем случае, Ганнибал…       Это обычная простуда, напоминает он себе, от такого не умирают. Но почему-то страх все равно не уходит. Страх чужой смерти такой весомый и дикий, что он почти в красках представляет себе эту картину: как проснувшись рано утром находит на соседней кровати холодное тело, карие глаза неотрывно смотрят в потолок, а теплый цвет кожи посерел, утратив красные тона. Это могло бы быть настоящей мечтой когда-то — увидеть его смерть воочию, ощутить отсутствие жизни в чужом теле, но не сейчас. Сейчас смерть Ганнибала все только усложнит.       Он прижимается ближе, обхватывая дрожащими холодными ладонями горячую спину, теплое дыхание гуляет по его влажным волосам, и он путает ледяные ступни в чужих ногах. И не возникает вопросов: от холода он так тактилен, с попыткой собрать чужое тепло или во всем этом кроется гораздо больше — Уилл воспален, инфицирован и готов принять свое безумие в полной мере. Не то, когда весь мир распадается на части, а когда от горячки ты перестаешь соображать, что вообще творишь.       Плечо у Ганнибала горячее, огненное, словно угли из костра, поднесенные к самой коже. Он слышит кашель и неразборчивый шепот — вжимает пальцы в чужую спину, морщится от секундной боли, когда пытается занять удобное положение и надеется, что холод, выступивший на его коже, ощущается как холод, а не адский жар. Руки Ганнибала обнимают его, прижимают ближе и Уилл слышит биение его сердца, прижавшись ухом. Едва различимый звук, за который он цепляется, когда бредовое состояние накрывает его в очередной раз и уносит в лихорадочный сон.       Ему снится Уинстон.       Его тяжелая лохматая морда, которая ложится на его грудь, как он радостно фырчит, когда собственные пальцы чешут за мохнатым ухом — преданные карие глаза и безусловная любовь, что сквозит в этом взгляде; как мокрый нос тычется в его ладонь, как Уинстон болтается под ногами, опираясь грязными лапами на его бедра и беспорядочно машет хвостом. Теплые горячие лапы, жесткая шерсть и блестящий карий взгляд, полный благодарности.       Его вырывает из сна несколько раз подряд: он выпутывается из рук Ганнибала, чтобы глотнуть воды, натягивает одеяло повыше и вновь засыпает, упираясь макушкой в чужой подбородок.       Вновь собаки — все его собаки — они вьются вокруг него, приглушенно лают, тычутся носами в ладонь и тепло окутывает его. Ему снится, как он лежит посреди своей кровати, изнывающий от энцефалита и мягкость обнимает его со всех сторон, согревает, слизывает капли пота с рук, жалостливо поскуливая. Его мальчишки, девчонки — надежные спутники, лучше любого стука в дверь — то, как они все синхронно поворачивают головы, стоит кому-то оказаться на пороге; то, как облепляют его со всех сторон на участке, запрокидывая головы и высовывая язык. Он скучал по ним. Или, по тому ощущению покоя, по той иллюзорной безопасности, когда тебе не нужно срываться среди ночи, пихать одежду в сумки и покидать мотель, дом, еще какое-то временное убежище.       Он подрывается вновь, что-то бессвязно шепчет, едва не падает с кровати, пытаясь перевернуться — крепкая хватка на плечах не дает ему этого сделать, затем глоток воды — Ганнибал подносит стакан к его губам и он выпивает все до капли.       Ему снится, что он звонит Джеку — судорожно набирает номер, слышит гудки, гудки, гудки. Те все не заканчиваются, гудение нарастает и он поправляет очки, сжимая в пальцах пистолет — металл приятно холодит кожу лба, когда он наконец слышит его голос. Суровое «слушаю» и голос Ганнибала, что раздается на фоне мелодичным звуком. Кто-то провел пальцами по клавишам пианино. Он говорит не верить, задыхается в словах, когда пытается объяснить ситуацию, давится словами «мне жаль», «падение» и «ты же помнишь, как было». Что-то бьется в дверь ванной — Уилл проверяет щеколду, зажмуривается, прислоняя старенький Кольт к щеке. Джек молчит долгие несколько секунд, когда щеколду срывает и дверь распахивается — за ней никого нет, один лишь черный коридор, в глубине которого виднеется свет. Три ноты пианино отбивают мрачную мелодию. Тишина становится почти звенящей, когда Джек, голосом Ганнибала, говорит ему о предательстве.       Абсурд растворяется в утреннем солнце. Он открывает глаза и шумно втягивает воздух, сонно озираясь по сторонам. Слабый шум телевизора перекликается с голосом репортера, который вещает о недавнем ДТП на магистрали и нескольких погибших. Причиной аварии назвали неисправность тормозов и двигателя. Сказанное откладывается в его голове как «не важное» и Уилл переводит взгляд на пустующую кровать. События ночи упрямо меркли в его голове, сон рассеялся и оставил после себя только недоумение, тут же затерявшись в памяти. На прикроватной тумбочке он обнаруживает свежий стакан воды и записку — красивый почерк не вяжется со словами.       «Буду вечером или позже. Спустись вниз и поешь.»       Ни больше, ни меньше.       Весь остаток дня он посвящает себя новостным выдержкам, включая новый телефон, чтобы подключиться к сети мотеля. Как Уилл и надеялся, о них в ленте не было ни слова, в основном какие-то несчастные отголоски по типу «до сих пор не найдены» или «помните ли вы о таком серийном убийце как Чесапикский потрошитель». Его собственное имя мелькает лишь в нескольких статьях двух-недельной давности, в контексте «пропал без вести, если у вас имеется информация, звоните по горячей линии».       Это подобие закусочной располагалось на первом этаже, прямо под их номером — длинная комната, больше похожая на узкий коридор с широкой барной стойкой, покрытой царапинами и кофейными пятнами. Прямо за ней — высокий вырез в стене, за которой располагалась кухня. Маленькая пухлая женщина в колпачке двигалась между плитой и столешницами, переворачивая лопаткой полоски шкварчащего бекона. Темные потертые доски на полу, календарь с изображением леса между стоек — Уилл уселся в самом углу возле окна. Здесь интернет ловил чуть лучше, а пасмурное небо прокатывалось тенями по его столу.       Хозяин мотеля оказывается приятным человеком, что держит в своей каморке тяжелый дробовик — он улыбается ему усатой улыбкой, добродушно хлопая по плечу во время разговора, когда Уилл дожевывает остатки недожаренного омлета.       — Я это вижу издалека, — говорил Джеймс, упершись руками в потертые бока на джинсах. — Сначала она говорит, что любит тебя, а потом оказывается стервой, что готова убить тебя из ревности.       Уилл непонимающе вскинул брови, пытаясь улыбнуться.       — Я не совсем понимаю аналогию…       — Да ладно, приятель, уж мне можешь не заливать. Я таких «бегущих» уже не в первый раз вижу, у которых жена оказалась психованной маньячкой, узнав о чужой ориентации. Только наличка, местный интернет и такой, — он безобидно окинул его оценивающим взглядом, улыбаясь. — Потерянный вид. Знаешь, кто обычно заезжает в Кингсленд и останавливается в мотеле, учитывая что население здесь меньше тысячи человек? — Джеймс дернул уголком губ, весело подмигнув. — Наркоманы, убийцы и те, кто бегут от своего супружеского долга. На первых двух ты не похож, а вот последнее так и читается на твоем лице.       — Вероятно, — он натянуто улыбнулся, стараясь поддерживать зрительный контакт. — Большой опыт, да?       — Я держу это место уже около трех лет и поверь мне, — чужая рука описала жест, требуя имени. Уилл представился, вспоминая свой поддельный паспорт. — Джереми. Это местечко — та еще дыра, но именно за счет того, что оно находится в нескольких километров от главной трассы и более крупного города, сюда в основном стекаются такие же несчастные, как ты. Властей тут особых нет, иногда, конечно, находят какого-нибудь бедолагу, но в основном весь поток движется в Джексонвилл.       — Далеко до него отсюда?       — Меньше часа езды. Как тебе еда? — спросил он, вновь хлопая по плечу. Ему стоило усилий, чтобы сдержать болезненный вздох. — Моя жена только недавно начала работать со мной, хотела отточить свои кулинарные навыки, прежде чем устроиться в местный городишко. Она, конечно, иногда тупит, но очень старается.       — Еда отличная, спасибо.       — Хорошо, а то она тут столкнулась с твоим «попутчиком», — он выделил последнее слово, стараясь звучать достаточно вежливо, чтобы это не посчиталось вмешательством в личную жизнь. — Он куда-то спешил, вероятно, в тот же Джексонвилл. Камилла пыталась уговорить его позавтракать, но видимо, не всем по душе та стряпня, что она называет едой.       Уилл представил себе эту картину, неуютно поморщившись.       — У него специфические вкусы.       — Да? Ну, собственно, о чем речь — когда человек пихает тебе в руку купюры, не глядя на номинал, наверное, это что-то да говорит о его потребностях. Ладно, ты не переживай — просто скажи мне, как её зовут, чтобы я если что погнал её отсюда в шею. Я уважаю личную жизнь и не хочу, чтобы какие-то стервы распугивали моих клиентов. По-крайне мере, пока они мне платят.       — В этом нет необходимости, спасибо, — должно быть, количество произнесенных «спасибо» уже переваливает за черту невежливости. Очевидно, Джеймс просто надеялся, что щедрые жильцы заплатят лишней купюрой за его молчание, поэтому он миролюбиво уточняет:       — Мы с этим уже разобрались.       — Как знаешь. К слову, откуда вы? У того типа был такой странный акцент, — он попытался сымитировать интонацию Ганнибала, на что Уилл только улыбнулся.       — Он из Европы.       — А-а, не местный? Впрочем, по нему видно. Чопорный такой.       — Главное ему об этом не говорите, — он улыбнулся в кружку с кофе, неуютно поводя плечом. После дружеских тычков Джеймса, ему казалось, что бинты на его груди стали теснее. — Он не любит… пристальное внимание.       — Разумеется, Джереми, разумеется. Годы проведенные в Балтиморе меня всё-таки чему-то да научили.       — Вы из Балтимора?       — Я — нет, но моя жена Камилла там родилась и выросла. Знаешь, очень тяжело завоевать внимание женщины, привыкшей… к более комфортной жизни. У нее было незаконченное высшее, а у меня только пара долларов и старый фургон. Она — была среди сливок общества, а я голожопым ободранцем, но… каким-то чудом мне удалось её добиться, — он кинул взгляд в сторону кухни, тепло улыбаясь. — Впрочем, надеюсь, она ни о чем не жалеет — наша дочь сейчас живет у её родителей, получает образование. Умница, амбициозная, не захотела жить в какой-то дыре. Я горжусь ей и надеюсь, что её жизнь сложится где-то за пределами мелкого городишки с наркоманами и фриками.       Уилл в ответ мог лишь только кивнуть.       Джеймс пожелал ему хорошего дня и скрылся на кухне. Должно быть, это был первый его контакт с людьми за долгое время. То бредовое и лихорадочное состояние он не считал за акт коммуникации, когда однажды дрожащими руками вывалил на стойку мотеля всю наличку из кошелька, надеясь как можно быстрее оказаться под кондиционером. Он допил кофе, сопроводил въехавшую на парковку машину беззаботным взглядом и обновил ленту новостей, так и замирая, с бешено бьющимся сердцем.       «Уильям Грэм и Ганнибал Лектер объявлены в федеральный розыск».              

***

             — Ты hijo de puta, Джереми, — слова Эдуардо в корне разнились с его интонацией. Засаленные волосы, обмазанные воском, рождали на его голове блестящую шапку, что покачивалась в тон с его голосом, а налипшая на живот футболка собрала на себя крохотный след от кофе. Должно быть, он был слишком взбудоражен предстоящей встречей с ним и не так давно влетел в офис — его губы мелко подрагивали от плохо скрываемого возбуждения. — К черту, забудь, что я говорил про описания — это великолепно, я читаю и как будто стою там. У нас, конечно, не литературно-художественная газета, но уверен, что читать этот будут взахлеб. Молодец, — отчеканил он, шлепнув стопку на стол. — Отличная работа.       Уилл малодушно улыбнулся, засунув руки в карманы брюк.       — Спасибо.       — Я, конечно, не должен так радоваться статье, в которой описывается смерть человека, но видит Бог — Море это заслужил. После всего, что он сделал, это был единственный вариант событий, который бы всех устраивал. Кто вообще в здравом уме будет терроризировать новостную газету? Какого черта этих придурков вообще волнует, что мы тут пишем и какие улики к нам попадают раньше их? Их проблемы, что они жопой осматривают места преступлений, а не наши.       Он удержал себя от того, чтобы не встрять в это с другой, с профессиональной точки зрения и просто кивнул. Эдуардо продолжил:       — Нет ничего хуже мента, который требует взятки за молчание. Придурок решил, что может приходить сюда и угрожать мне тем, что закроет газету? Ну что ж, деньги его не спасли.       Темные волосатые пальцы щелкнули по заголовку статьи и Эдуардо сощурился, откидываясь на спинку кресла.       — Ты был на месте преступления? Как тебя пустили?       — Я умею убеждать, — слукавил он. — Опросил нескольких очевидцев, попытался поговорить с полицией, но ты знаешь, они не особо сговорчивы, когда умирает кто-то из своих.       — Да, — мрачно согласился Эдуардо. — Значит, его нашли повешенным? Я не увидел здесь упоминания: кто-нибудь официально подтвердил версию о самоубийстве или они расследует это как убийство?       — Пока не ясно. Вроде бы, никаких улик чужого участия найдено не было: последние дни он был мрачным, дерганым, некоторые говорят, что он пытался кого-то шантажировать, из-за чего у него возникли проблемы. Но каких-то точных сведений на этот счет мне раздобыть не удалось.       Эдуардо растянул рот в ироничной улыбке.       — Всё таки нарвался, идиот, на зверя пострашнее. Больше копов Мариелитос не любят только копов, которые жрут чужие деньги, но да ладно, — он качнул головой, окидывая Уилла взглядом с головы до ног. Задержался взглядом на бейдже с пресс-картой и чему-то ухмыльнулся, прокатывая пальцы по столу. — Знаешь, Аллен, ты первый журналист, который вызывает во мне хоть какое-то уважение. Может твои статьи и нуждаются в некоторых правках: эти унылые заголовки, лишние детальные описания и всё такое — но в то время, когда остальные пытаются спрятать за этим отсутствие знания, ты прямо-таки пышешь им. Клянусь, если бы эту же статью мне притащила Эльза, я бы подумал, что она кого-то подкупила, — Эдуардо фыркнул, улыбаясь своей сверкающей белозубой улыбкой. — Отличная работа, повторюсь еще раз, высший пилотаж.       — Благодарю, Эдуардо. Это…       — Да-да, — кивнул он, перебивая. — Это я так пытаюсь подвести к сути того, что пытаюсь сказать, Аллен. Присядь, — Себранго указал ему на потертый стул напротив стола. — Знаешь, когда я впервые услышал о тебе от Антонио, то был уверен, что этот придурок просто потешается надо мной: притащить ко мне в дом двух грязных и ободранных американцев, и заявить, что этим идиотам нужна помощь — было верхом наглости. Я только и делаю, как пытаюсь заставить всех этих ублюдков сгинуть с нашей территории, а тут мой брат берет и притаскивает двух из них прямо на мою святую землю.       Уилл понимающе кивнул, скрещивая руки на груди. Рубашка уже налипла на кожу, он чувствовал потные влажные пятна под короткими рукавами и постарался втянуть носом остатки прохладного воздуха, из гудящего кондиционера в коридоре. Оказавшись в этом кабинете впервые, здесь царил настоящий хаос, люди выдирали целые пачки документов, бросали в железные ведра и поджигали, пока вентиляция высасывала весь дым. На лицах царило умиротворение и Эдуардо был во главе всего этого беспорядка.              

***

             — Не обращай внимания, это обычная процедура сбрасывания концов в воду, — Эдуардо вел его по душному коридору. Мимо периодически пробегали люди с коробками документов, испанский отбивался от стен, ударяясь в уши. — Не так давно Министерство разрешило НРП проводить ревизию прессы, так что, раз в месяц здесь творится такой бардак. Считай, что тебе повезло стать его свидетелем, однажды и тебе придется в этом участвовать. Бюрократия — зло.       — Вы храните запрещенные сведенья?       — Скорее «обличительные», но в целом да, для местной полиции это настоящая головная боль. Ты даже представить себе не можешь, амиго, насколько коррумпированы местные органы — и разумеется, никто из них не хочет, чтобы чье-то имя всплыло в заголовке. Правительство пытается создать образ добропорядочных властей, в то время, как большая часть настоящих преступлений даже не упоминается в статистике. И ладно бы они просто были лентяями, — Эдуардо кашлянул и отмахнулся, когда собравшийся под потолком дым попал в его ноздри. — Но настоящие гады не те, кто режут других людей, а те, кто позволяет им это делать.       Они оказались в просторном офисе, наполненном высокими растениями в горшках. Напротив была дверь, справа стоял липкий кожаный диван, напротив — темный узкий стол. Женская нога упиралась в край столешницы и красный блестящий лак следовал за тонкой кисточкой по ногтю. Эльза была помощницей Эдуардо, периодически писала коротенькие статьи для колонки о домашнем хозяйстве и выполняла роль отвлекающего предмета, который Эдуардо бросал в надоедливых представителей власти, когда те пытались вломиться в его кабинет. Её горячий испанский нрав контрастировал с темной ореховой кожей, черные глаза жалили языками и она жарко причитала, прижав выгнутую трубку стационарного телефона к плечу. Он заметил на её столе пачку распечатанных статей — кроваво-серебристое название бросалось в глаза, фотографии, заголовки и Уилл встретил её взгляд: Эльза посмотрела на него скучающе, прежде чем вернула внимание к ногтям.       Кабинет Эдуардо был выполнен в таком же колониальном стиле, как и их номер в гостинице, разве что темные тона сменила блекло-кремовая отделка. Основную часть пространства занимали два стола, сдвинутых посередине. Эдуардо указал ему на кресло.       — Вы доверяете своим людям? — спросил он, присаживаясь. — Учитывая наше положение…       Эдуардо открыл окно и прикурил, стряхивая пепел прямо в мусорную корзину.       — Им глубоко насрать на ваше положение, амиго, уж прости за прямоту. Поверь, если в это здание приходит человек, который ненавидит американскую систему так же сильно, как они сами — они готовы держать язык за зубами. И у них есть проблемы всяко серьезней, чем два беженца из Америки. Революционеры, бедность, просроченная продуктовая карта или выросшие цены на интернет — вот что их волнует, а не два каких-то нелегала, объявленных в розыск.       — И всё же, — Уилл вздохнул, пытаясь пригладить влажные от пота волосы. — Вам следовало бы быть более осторожным. Уверен, что не многие разделяют вашу позицию, особенно, если сюда каждый месяц заявляется полиция.       Эдуардо весело хохотнул и капли слюней упали на его рабочий стол.       — Называть их «полицией», приятель, значит делать им большое одолжение. Я, конечно, понимаю твою паранойю — возможно, это что-то профессиональное или типа того — я не вникаю. Но могу тебе сказать, что им точно так же наплевать на то, что там пестрит в заголовках Штатов. Твой доктор спас моему брату жизнь и меня не волнуют детали тех статей до тех пор, пока они не окажутся в моей газете, понимаешь, к чему я клоню? Амиго?       — И вы готовы так просто закрыть глаза?       — По большому счету — да. Я собираюсь вернуть долг и сделать это как можно более качественно. К тому же, как и у остальных в этом здании, у меня хватает других проблем, хотя бы в лице того же Лореса Море — говнюк однажды лопнет от всех тех денег, которые он жрет как банкомат в Капитолии.       — Если сюда нагрянет кто-то из ФБР…       — О, не волнуйся, — он отмахнулся от него, так безмятежно и спокойно, словно эту фразу он слышал в своем офисе чаще, чем «сжигаем документы». — Я терпеть не могу все, что носит значок властей и умеет двигаться. Эльза знает команду «фас», а я понятия не имею, кто такие… — Эдуардо перегнулся, его лицо скрылось за монитором компьютера и Уилл только сейчас различил журнал, с хорошо приевшимся заголовком и фотографией. — Уильям Грэм и Ганнибал Лектер. Кто это? Впервые слышу об этих людях. А даже если бы и слышал, то мне глубоко насрать — это проблемы Штатов, а не Сантьяго-де-Куба.       Позднее Эдуардо выдал ему напечатанную на глазах пресс-карту. Чернила чуть размылись на теплом пластике — имя Джереми Аллена переливалось темными буквами под его фотографией, где он едва ли был похож на самого себя: Эльза, услышав о своем новом задании, придирчиво оглядела его со всех сторон, клацая длинными ногтями — растрепала его волосы, создавая на голове еще больший хаос, достала из своей сумки косметику и еще несколько минут терла его скулы, лоб и подбородок руками, размазывая темную кремовую массу. В основном она молчала, изредка вбрасывала что-то на испанском, но на тот момент его знание языка ограничивалось простой базой, чтобы понять значение брошенной ею фразы.       Он похож на потерянного щенка, Себранго.       Об этой работе они условились с Эдуардо в день их первой встречи, когда жалящий испанский перестал жечь кожу и искреннее негодование Себранго сменилось интересом — он долгие несколько минут листал новостную ленту прессы США, прежде чем причмокнул губами, выдыхая дым и посмотрел на них с Ганнибалом. Запекшаяся кровь тогда все еще блестела на его руках и пропитала черными пятнами футболку. Они были уставшие, голодные и убитые сумасшедшим круизом на грузовом судне; пресса — отличный вариант. Хотя бы по той причине, что всем насрать на прессу в Сантяго-де-Куба. Газеты читают только потому что интернет стоит дороже пачки серой переработанной бумаги, а все свежие сплетни люди находят либо на улицах Репарто Сорибе, либо ошиваясь возле патрулей. Если им так необходимо быть поближе к информации и узнавать о чем-то прежде, чем это появится в новостях — добро пожаловать в «Эстрелла де Сантьяго».              

***

             — Но ты стал моим "амиго", Джереми, и Антонио согласен с тем, что друзья нашей семьи — и есть наша семья. Возможно ты слышал, что он женится.       Уилл косо улыбнулся, кивая.       — Да, традиции обязывают готовиться к свадьбе задолго.       — Это так, и он хочет видеть тебя и твоего доктора на своей свадьбе. Он просто не смеет не пригласить тех, кто однажды спас ему жизнь. Праздник не обещает быть слишком пышным, но я постарался сделать всё, чтобы Антонио и его сеньорита почувствовали себя окруженными любовью и близкими людьми. Будет еда, музыка, танцы, — он приглашающе развел руками, широко улыбаясь. — И я надеюсь, что вы присоединитесь к нам в этот чудесный день.              

***

             Покинуть мотель им удалось только через сутки. Джеймс не задавал вопросов и не пытался поинтересоваться такой внезапной спешкой. Пожал плечами, словно подобная картина не была для него чем-то удивительным и пожелал приятного пути, хлопая по нагретой двери автомобиля. Уилл, вопреки всему, ни о чем не спрашивал: переоделся в привезенные Ганнибалом вещи, проглотил таблетку аспирина и остановил его прежде, чем они покинули номер.       Кашель всё еще преследовал их.       — Ты видел?       — Это не влияет ни на что, кроме того, что нам придется быть ещё более осторожными.       — По-моему, это достаточно значимая проблема, Ганнибал, — он скорее бездумно, чем осознанно, прислонил тыльную сторону ладони к чужому лбу. Горячая кожа практически обжигала пальцы. — Если не принимать во внимание всё остальное. — Он коснулся выжженных солнцем волос, самыми кончиками, просто поправляя челку, словно этот жест не значил под собой ничего, кроме банальной заботы. Заботы в отношении Ганнибала. В отношении человека, который в буквальном смысле уничтожил все, что было ему дорого. Отобрал подобие нормальной жизни, собак, жену с ребенком. Забота о Ганнибале должна быть лишь абсурдной мыслью в его голове, а не чем-то большим. Уилл отстранился, почувствовав горький вкус всех этих мыслей. — Я поведу машину.       Он всего секунду наблюдал, как эмоции сменяются на чужом лице: это не сухой и безразличный взгляд, это нечто, плещущееся на дне его глаз, толика чего-то мрачного или еще большей усталости.       Уилл с трудом мог вспомнить, когда они вообще спали нормально в последний раз: последние две недели со дня, как они покинули Вирджинию, были наполнены постоянной спешкой, им вечно нужно было передвигаться, менять место, выбирать маршруты и мониторить новости по несколько часов. Еще и это кислое чувство недосказанности, что всё еще витало в воздухе.       Как будто так было проще. Лучше не обращать внимание на то, что происходит, катиться туда, куда ведет дорога и не задумываться, что под всеми этими жестами, инфекцией и опухшей кожей скрывается то, что хочет быть озвученным. Он не раз задумывался о том, что происходит: в основном в бреду или в первые секунды после пробуждения — и в основном все эти мысли отзывались болью в груди. Все тот же иррациональный страх, который не позволял Уиллу заглянуть куда-то глубже, сорвать застывшую мутную пленку со всего происходящего и взглянуть на это без прикрас. Словно то будет очередная «точка невозврата», очередная горсть последствий, которые ему придется просто проглотить.       Депрессия все еще была рядом — отзывалась унынием и приступами глубокой апатии, когда понимание того, что ничего больше не будет как раньше, становилось особенно острым. Он никогда не был мелочным человеком, никогда не цеплялся за что-то незначительное и не чувствовал тоски, избавляясь от тех или иных вещей, но когда вся твоя жизнь превращается в один бесконечный поток дерьма — начинаешь ценить то, чему раньше не придавал никакого значения. Он скучал по Алане — по её показательному снисхождению и попыткам помочь; скучал по Джеку — по этим сраным звонкам в два часа ночи и когда чужой голос буквально выдирает его из кровати; скучал по Молли, скучал даже по тому невыносимому чувству, зная, что где-то там Ганнибал ходит и убивает людей. Не по самому факту, а по цели — о чем-то, что толкало его и заставляло двигаться вперед, уверенного, что он поступает правильно.       Ощущение правильности во всем происходящем отсутствовало напрочь.       Руль из искусственной кожи приятно холодил ладони, а слабый поток ветра продувал машину из тонкой щели окна. Небо не успокаивалось — густые грозовые тучи давили своим мраком, погружая трассу в холодную тень облаков. Где-то вдали сверкали молнии и они, на полной скорости, неслись прямо в этот ураган. Радио молчало и где-то на двадцатом километре Уилл погрузился в свои мысли.       В голове до сих пор стояла однажды брошенная им фраза: «ты влюблен в меня».       Когда Беделия впервые произнесла эти слова, он испытал что-то наподобие превосходства, глубокое чувство иронии, от которого хотелось лишь нервно рассмеяться и покачать головой. Ему было известно, что порой любовь приводит к таким последствиям — самые страшные и бесчеловечные преступления в истории совершались во имя любви, но оказавшись по другую сторону ножа, метафора переставала быть такой уж романтичной. Обладая этим знанием, ему хотелось растоптать все это, вдавить ногтем в чужие чувства — или их подобие, — и лопнуть, как клеща. Хотелось сделать больно — еще больнее, чтоб он стал свидетелем кровавой картины на чужой кухне, а не её участником. Ему хотелось видеть, как Ганнибал страдает. Но наткнувшись на чужой железный занавес, мог наблюдать разве что снисходительность — Ганнибалу не было важно, что Уилл понял и как он к этому отнесся, не было важно, что он собирается делать с этим знанием и куда именно воткнуть свой нож, он наблюдал за ним как за ребенком из-за плотного органического стекла — тот впервые почувствовал власть.       Тогда он толком не знал, что с этим делать. Размышлял над этим, сжимая ладонь Молли в своей, прокручивал в голове из раза в раз, замирая перед дверями в комнату, за которыми, как зверь в клетке, ходил Ганнибал. Какое-то отчаянное желание разбить чужое сердце руководило им — из ненависти, из обиды за предательство, из какой-то безумной жажды крови. Или может быть, дело было в другом — в собственном разбитом сердце, когда он подхватывал свои кишки, прижимая ладонь к горлу Эбигейл.       Собственное сердце обливалось кровью, болезнью и тоской о потерянном.       — Уилл. — Он не глядя кивает, как бы обозначая, что слушает. Голос Ганнибала спокойный, почти умиротворенный — вдалеке мерцает свет и он моргает, фокусируя взгляд на дороге и тут же выворачивая руль. Мимо с гудком проносится авто и он лишь на секунду различает испуганное выражение лица водителя. — Благодарю.       — Прости, — он тут же извиняется, проводя ладонью по уставшему лицу. Глаза зудели от недосыпа. — Прости, я задумался.       — О чем же?       Он прикусил краешек сухой губы, сдирая пленочку поверх зажившей ранки. Рот тут же наполнился привкусом крови.       — Зачем ты пырнул меня ножом?       Почувствовал на себе изучающий взгляд Ганнибала и удержался от того, чтобы не ответить тем же. Край дороги расплывался, становился слишком рассеянным и вписаться сейчас в несущуюся по встречке машину было последним делом; он был уверен, что ответ ему не понравится.       — Ты знаешь «почему».       — Из-за предательства? Это так мелочно.       — И именно поэтому ты пытался сделать то же самое, когда сказал, что отверг меня.       — Я не… — Уилл замолчал, пытаясь подобрать правильные слова, но это было правдой. Он сделал это именно поэтому. — Нож и слова не одно и то же, Ганнибал.       — Некоторые слова способны ранить сильнее, чем ты думаешь.       — Как например: «я никогда не полюблю тебя»? — он уверен, что сует руку за клетку к зверю. И что от него не убудет, оттяпать ему конечность по самый локоть. — Я никогда не полюблю тебя, и ты это знаешь.       Он кожей ощущает этот взгляд: тот, что забирается под самые ребра, касается сердца и сжимает невидимой хваткой, впиваясь когтями. Уилл поджимает губы, напрягая челюсти и проворачивает невидимый нож:       — Равносильно?       — Весьма, — лаконично, холодно, бесстрастно. Наверное, именно по этой причине он и остывает, так и не увидев лужи крови. — Твои попытки сделать мне больно почти умилительны, Уилл, но ты забываешь одну единственную вещь. Я любил тебя даже тогда, когда вместо слов у тебя был настоящий нож в руке.       Как они вообще здесь оказались? За пределами занавеса и с набором метафор. Метафор ли?       — А я все надеялся, что любовь не оставляет шрамов.       — Оставляет, просто многие люди предпочитают их скрывать, чем носить на поверхности.       — И как много шрамов прячешь ты? — он все же отрывается от созерцания пустой трассы, переводя секундный взгляд на Ганнибала. Челка была небрежно рассыпана по лбу, острые скулы натянулись от напряжения. Он должен был почувствовать злорадство, то самое превосходство, что уже испытал однажды, но никак не парадоксальное чувство вины, которое заставляет его отвести взгляд. — Есть ли среди них хоть один, который оставил я?       И не давая Ганнибалу ответить, продолжил, тоскливо усмехаясь:       — Это какая-то вечная игра. Я всегда думал, что простые и банальные диалоги хуже всего, что между нами было — куда интересней слушать собеседника, который оставляет какую-то, — его пальцы изобразили неясный жест. — Пелену тайны, что ли. Но сейчас понимаю, что больше всего на свете, я бы хотел поговорить просто… как люди. Тупо, банально и без метафор.       Обычно это Ганнибал способен говорить без конца, проводить аналогии, саркастично подмечать те или иные вещи, трепать нервы всего парой фраз и вызывать настоящую дрожь по телу тем, каким тоном он все это говорит — даже в клетке зверь все еще был опасен. Уилл удерживает себя от очередной идиотской метафоры. Он не знает, что именно изменилось с тех пор, как они рухнули с обрыва в море, но чувствовал, что все не так, как раньше. Ганнибал чаще молчал, чем сыпал остроумными фразами, взгляд его был ледяным, а руки не тянулись лишний раз за ножом или чем потяжелее, чтобы наконец закончить все, что они начали. Что Уилл так и не смог довести до конца.       Может, дело было в усталости или в том количестве событий, что попеременно сменяли друг друга, может, это было что-то еще. Что-то, что Уилл не способен различить, пока не сорвет мутную пленку; они были друзьями — и все разрушилось, они были врагами — и все вновь разрушилось, они пытались сотрудничать — и холодные воды Атлантики поглотили их. Где-то во всем этом крылся тайный смысл, ответ на вопрос, повисший между ними. Они пытаются сбежать — и Уилл понятия не имеет, куда это способно их привести кроме тюремной решетки.       — Однажды этот разговор состоится, — отвечает Ганнибал, прислоняясь пылающим лбом к стеклу.       — Однажды, но не сейчас? — и он смотрит на него почти с тоской, подмечая выступившие капли пота на бледной коже, покрытой розовыми пятнами от жара. — Когда будет это «однажды», Ганнибал? До или после того, как ты попытаешься в очередной раз меня убить?       Тусклая улыбка на его лице кажется ему почти эфемерной. Край пространства расплывается, двоится, рассыпаясь чередой миражей. Он впивается пальцами в руль, надеясь, что его ясного сознания хватит до Флориды, прежде, чем его вновь накроет. При последнем осмотре покраснение почти спало, кожа возле рубца больше не была похожа на вздувшуюся губку и была почти теплой, а не пульсировала ударом крови при нажатии. Но у него все еще был зеленеющий синяк на половину тела, зудящий рубец на щеке и это состояние, больше похожее на наркотический трип при энцефалите.       — Зависит от обстоятельств.       Он изумленно вздохнул, возвращая взгляд на дорогу.       — Это то же самое, как просто сказать «я убью тебя, когда ты не будешь этого ждать».       «Не могу жить с ним, не могу жить без него» — его накрыла пелена раздражения от осознания того, насколько же точно слова Беделии описывали их ситуацию. Жить с Ганнибалом — мучительно, жить без него, вероятно, так же мучительно. И все же он был здесь, гнал старый серебристый Фольксваген по пустынному шоссе на скорости семьдесят миль; именно он, а не кто-то еще, прошлой ночью вжимал пальцы в его спину, ощущая рельефы огненного шрама от Верджеров, пытаясь впитать в себя чужое тепло; именно он касался ладонью его горячего лба и чувствовал, как разбитое сердце отзывается болью в груди. Очередная крайность, из которой ему придется выбрать однажды, очередной обрыв — и он не знает, в какую сторону потянет их обоих в этот раз.       Не могу жить с ним.       Не могу жить без него.       Через три часа холодные капли лупят по стеклу и небо осыпает землю влагой. Они останавливаются через сотню километров, просто чтобы заправить бак из канистры с бензином и размять затекшие конечности. Капли испаряются с нагретого капота, а изо рта выходят клубы пара, когда Уилл вытягивается под проливным дождем. Несколько раз им попадалась пара патрульных машин по пути, но все они проезжали мимо, не обращая на них никакого внимания — в первый раз он напряженно вглядывался в зеркало заднего вида, ожидая, что сейчас загорятся проблесковые маячки и свист полицейской сирены рванет за ними по трассе. Он тогда сжал руки на руле, чувствуя, как жар и холод смешались в тревожный ком внутри, но ничего не произошло — ни выстрелов по колесам, ни громкоговорителя, указывающего остановиться. Полицейская машина растворилась в горизонте за их спиной, словно была лишь частью миража.       — Тебе нужно поспать, — он фокусируется на протянутой ему бутылке воды, поднимает глаза и встречается с Ганнибалом взглядом. — Хотя бы пару часов. Я поведу.       — Я в порядке.       — Уилл, — Ганнибал присаживается перед ним на корточки и он видит, как полы его плаща касаются влажного асфальта. Мелкие капли затерялись в его волосах, переливаясь в слабом свете салона. Он сидел с открытой дверью, вытянув ноги с водительского. — Даже при всем возможном желании умереть вместе с тобой, у меня нет потребности делать это сегодня, вписавшись в машину, едущую по встречной.       Он глупо ухмыляется, делая глоток воды.       — А что — это было бы романтично.       — Мне по душе иная романтика.       — Ты на нее не способен.       И он впервые слышит, как Ганнибал тяжело вздыхает, опуская голову в каком-то обреченном жесте.       — Напротив, Уилл. Я очень даже способен на романтику, я просто избирательно отношусь к тому, с кем делюсь этим.       — Ты убивал людей.       В его глазах это кажется ему весомым аргументом, хоть и абсолютно не уместным в данном разговоре.       — Верно.       — И ты пытался убить меня.       — Верно.       — Какого черта, Ганнибал? — Уилл отстраняется, едва не падая между передними сидениями. — «Верно», «верно», «верно». Господи, скажи уже хоть что-нибудь. Я не знаю, что-нибудь без всех этих полумер. Без «возможно», «вероятно» и всего тому подобного. Хоть что-то… — он давится воздухом за всем этим эмоциональным потоком речи и отводит взгляд. — Я не знаю. Я уже ничего не знаю. Я безумно устал от всего, что происходит вокруг. Это не просто сумасшествие, это какой-то чертов артхаус. Все скрыто под каким-то слоем тайны и полуправды. Все это… так утомительно. Я устал, Ганнибал, я безумно устал, — он замечает дрожь в собственных пальцах, как вода бьется о стенки бутылки, когда он давится очередным глотком. Здесь, на пустой прохладной трассе, под дождем, он наконец ощущает весь этот груз в полной мере: убийство Дракона, падение с обрыва, побег из страны. Весь мир рискует вот-вот схлопнуться вокруг него. — Весь мой мир просто разваливается на части.       — Что вызвало это чувство?       Уилл удивленно вскинул брови, усмехаясь.       — У нас что, сеанс психотерапии?       Ганнибал любезно кивнул.       — В каком-то смысле так оно и есть. Почему у тебя возникло это чувство, что мир вокруг тебя разваливается?       — Из-за тебя. Ничего бы этого не случилось, если бы не ты.       — И какие эмоции ты испытываешь прямо сейчас?       Больше всего на свете, ему хочется просто открыть рот и послать Ганнибала к черту. Даже если после этого он рискует оказаться под колесами машины. По тому, как взгляд Ганнибала становится заинтересованным, он понимает, что все его мысли отразились на лице.       — Гнев, — выплюнул он, отводя взгляд. — И боль. Очень сильную боль.       — Расскажи мне о боли. Это физическая боль? Душевная?       — Душевная.       — И когда именно это началось? Можешь назвать конкретный момент, когда ты впервые это почувствовал?       — Очевидно, после того дня на твоей кухне, когда…       — В таком случае, будет справедливо сказать, что ты был счастливым и беззаботным до того, как это случилось.       — Нет, я…       — Или же ты испытывал эти чувства гораздо раньше и задолго до того, как я ударил тебя ножом?       Он замолчал, впиваясь в Ганнибала взглядом. Боль, до этого скрытая под пленкой, мечущаяся где-то в глубине, вдруг просунула свою руку над поверхностью, показывая обугленную сморщенную кожу.       — Это не значит, что это никак не повлияло.       — Нет, не значит. Но в таком случае, я просто послужил спусковым крючком для всех тех реакций, которые уже были похоронены внутри.       Уилл пораженно покачал головой. Он облизнул пересохшие от дыхания губы — это было чем-то невероятным. Идеальной манипуляцией, игрой на чувствах, которые он предпочитал держать подальше от людей — Ганнибал не задумываясь вскрывал его ножом, выковыривая наружу все то, что никогда не должен был увидеть.       — Ты был моим другом, Ганнибал. Ты был человеком, ради которого я был готов забыть обо всех своих принципах, ради которого я готов был сам отсидеть то же пожизненное и посещать невыносимые приемы у психиатров — вот, как я тебя видел. Плевать на Лаундс, плевать на этот ужин — что сделал ты? Пырнул меня ножом. Я лежал там и… — он сжал зубы, не давая эмоциям обратиться в слова.       Ганнибал смотрит на него с неуместным пониманием, с сочувствием, которое наверняка было лишь показательной реакцией, удобной эмоцией, чтобы растянуть опухшие края раны. Уилл закрыл лицо руками, чувствуя смесь жара и ледяного пота.       — В таком случае, что изменилось сейчас? Ты страдаешь от того, что пытаешься найти мне прощение, но не можешь оправдать такого человека, как я?       — Я уже простил тебя. Я говорил об этом, но есть вещи, которые я просто не могу отпустить. Я не знаю, что ждет нас дальше. Я не уверен, что готов ко всему, что будет потом. Я скучаю по своим собакам, я скучаю по Джеку, Алане. Черт возьми, — он нервно усмехнулся. — Я даже скучаю по Фредерику!..       — Я знаю. Но подумай об этом: какая часть твоей боли коренится в том, что произошло? И какая часть твоих страданий — в страхе перед тем, что произойдет дальше. Ты боишься, что всё это повторится опять, ты живешь в ожидании этого — мы с тобой можем умереть завтра. Или мы можем прожить на этой земле еще несколько лет. Ты не знаешь наверняка, что тебя ждет. Так зачем страдать дважды? Сначала в воображении, а затем в реальности?       — Я пытаюсь игнорировать все это, притвориться, что это бесконечный кошмар. Просто чтобы не зацикливаться, но ты просто не даешь мне этого сделать…       — Эта реальность может быть гораздо лучше, Уилл. Почему ты испытываешь этот страх перед будущим? Чего конкретно ты боишься?       — Последствий?       — Ты живешь прошлым, и ты живешь будущим. Но ты не живешь настоящим. Ты боишься того, что уже произошло и ты боишься того, что может произойти. Но как насчет того, что происходит сейчас? Ты боишься чего-то сейчас?       Он постарался задуматься. Представить, что вокруг не скоростная залитая дождем трасса, а чужой кабинет. Что это атмосфера того самого любопытства, что возникает при первом впечатлении — он слишком самодоволен, его помощь выглядит как одолжение и он не искренен. Он совершенно не искренен. Но потом кабинет рассеивается и Уилл видит перед собой чужое лицо: лицо человека, который устал от всего этого ничуть не меньше него. Этот глубокий карий взгляд, что заглядывает в самую душу и видит все то, о чем Уилл не говорит; он видит тонкие сжатые губы, капли воды на его лице. Здесь, сейчас, сидящий перед ним Ганнибал, смотрящий снизу-верх, выглядел едва ли лучше него. Страдающий от последствий ничуть не меньше. Он перевел взгляд на посветлевший шрам на его лице — последствия драки с Джеком, заметил за всем этим пелену боли — последствия удара о воду, покрасневшие от температуры щеки — последствия идиота-таксиста, который продувает салон после проливного дождя.       — Я боюсь, что ты уйдешь, — он сам поражается тому, как просто и открыто говорит об этом, глядя прямо в глаза напротив. — Боюсь, что выкинешь меня из машины и оставишь разбираться со всем этим одному.       Ганнибал качает головой.       — Я не собираюсь этого делать. Единственный вопрос, который остается — собираешься ли ты бросить меня.       — Нет, — он качает головой, шмыгая носом от прохлады. — Но мы оба знаем, что рано или поздно ты продолжишь убивать людей. И я не знаю, как я буду справляться с этим знанием, я чувствую, что, в какой-то мере я готов закрыть глаза и просто… больше не думать об этом. Но с другой стороны я понятия не имею, во что в таком случае превратится моя жизнь. Кем я тогда буду?       — Пожалуй, — он наблюдает за тем, как ладонь Ганнибала тянется к его щеке. Уилл не дергается, не отстраняется, позволяя ему прикоснуться — теплые пальцы отводят его остриженные волосы, короткую вьющуюся от влажности челку, что спадает на лоб. В этом прикосновении столько чувств — не скрытых, не спрятанных за стеной бесстрастия. Этот жест насквозь пропитан слепой любовью. — Это одно из потенциальных последствий в данный момент. Но почему ты живешь в страхе перед этими последствиями? Почему бы не жить, принимая это?       — Как такое можно принять? — его собственный голос кажется ему чужим. Тихий, чуть хрипловатый шепот, что срывается с его губ. — Я не хочу, чтобы кто-то еще умер от твоей руки, Ганнибал. И еще больше я не хочу думать о том, что именно я «позволил» этому случиться.       — Есть вещи, которые нам неподвластны, Уилл. Ты не можешь избежать всех последствий, просто игнорируя их, рано или поздно наступит момент, когда тебе придется открыть глаза и взглянуть на все, что происходит: в прошлом, сейчас, на то, что произойдет в будущем. Ты надеешься, что смог изменить меня — и я разделяю это убеждение, но это не те изменения, которых тебе будет достаточно. Так зачем же страдать от мысли о чем-то, что ты не контролируешь и не можешь изменить?       Он горько усмехается.       — Наверное, где-то в глубине души мне хочется думать, что ты лучше, чем ты есть на самом деле.       — Ты борешься между тем, кем ты хочешь, чтобы я был, и тем, кто я есть на самом деле. Чем скорее ты примешь тот факт, что не существует такого понятия, как «быть лучше», тем легче тебе будет. Точно так же, как ты не можешь превратить паука в корову, ты не можешь превратить меня в того, кем я не являюсь.       — Мне просто нужны хоть какие-то гарантии, что моя жизнь не закончится, как только мы доберемся до Флориды.       — Я не верю в гарантии, Уилл. Но я могу пообещать тебе одну вещь: если ты доверишься мне, если будешь следовать за мной, я обещаю, что твоя жизнь будет гораздо проще и лучше, чем сейчас.       — Даже если я никогда не смогу полюбить тебя?       — Даже если так.              

***

             Он приглушенно рассмеялся в чужое плечо, когда Эдуардо ворвался в центр танцующих девиц. Его цветастая рубашка мелькала среди таких же пестрых нарядов женщин — желтые, красные, зеленые ярусные юбки раскрывались в танце, дерзко следовали за движениями, взрываясь яркими пятнами при резком повороте. Эдуардо лукавил, когда назвал свадьбу Антонио скромной и неброской: над их головами раскинулись нити из цветов и сверкающих огней, конфетти из лепестков осыпалось на их головы и плечи, переливалось в свете ярких фонарей и они парили между движущимися фигурами; Маричи отыгрывали энергичную мелодию, от которой хотелось не то опрокинуть в себя очередную порцию рома, не то прикурить сигару и точно так же оказаться среди всего пляса — беззаботно и легко, неуклюже подхватывая общий ритм и вслушиваясь в хлест маракасов, и нахальный тембр трубы.       Обилие закусок и полноценных блюд, кислые и сладкие вина, терпкий ром с привкусом ананаса и карамели, и сочный испанский, раздающийся из каждого угла асатеи — широкой террасы под открытым небом. Со всех сторон они окружены высокими кремовыми стенами, откуда свисают красные огни и такое же бесчисленное обилие цветов; столы были расставлены по периметру, мягкая атласная ткань собирала на себя неуклюжие пятна и радостные возбужденные хлопки, подхватывая общий ритм торжества. В центре — двое молодоженов, словно птицы, засевшие в цветочном раю. Счастливые улыбки на лицах, горящие глаза и веселый смех, чаще — влюбленные взгляды. Уилл не мог разглядеть всего, но этот нежный взгляд Антонио, направленный в сторону его жены, как он весь светится от счастья, как сверкают его черные глаза и такая же чистая улыбка — он держал её ладонь в своей, периодически прижимался губами к её темной коже и вскидывал бокал с ромом, принимая душевные поздравления.       Ладонь Ганнибала обнимала его за плечо, мирно покоилась поверх свежей молочной рубашки, разглаживая образовавшиеся складки. Умиротворенное выражение на его лице, легкая улыбка и этот довольный взгляд — Уилл радовался, что ему нравится это все ничуть не меньше. Какая-то необычайная легкость внутри, распирающая радость — он отстранился, просто чтобы запечатлеть этот образ в своей голове в полной мере.       — Que encantadora noche, — произнес он, заплетаясь между акцентом и испанским выражением, которое он пытался вложить в эту фразу. Должно было звучать огненно и хлестко, но судя по косому взгляду Эльзы со спины, попытка была провальной. — Está de acuerdo, doctor?       Он почувствовал, как его руки покрылись мурашками, когда Ганнибал наклонился ближе, практически касаясь губами его щеки.       — Podría mejorar aún más.       Уилл весело фыркнул, стараясь скрыть за этим собственный восторг — терпкий испанский Ганнибала в корне отличался от всего, что он слышал вокруг. Это тягучий привкус фразы, от которой в груди все скручивает от уже знакомого чувства восхищения. Он хлопнул его по плечу — простой дружеский жест, грубый и пренебрежительный, но на губах Ганнибала расцветает разве что довольная улыбка, когда Уилл выбирается из этого подобия объятий. Столики маленькие, но их огромное количество вокруг с лихвой умещало в себя всех гостей: здесь, должно быть, около пятидесяти человек — когда Эдуардо сказал ему, что почти все присутствующие это их родственники, он с трудом мог поверить услышанному.       Конечно, большинство из них были родственниками настолько дальними, что вполне могли считаться за незнакомцев, но это всеобщее возбуждение от радости праздника, горячие поздравления, приправленные похабными фразочками, пожелания о долгой счастливой жизни и чтоб муж всегда был крепок — ощущение, будто все эти люди одна большая семья, не покидало ни на секунду. Удивительная сплоченность.       Уилл слушал и наблюдал за всем этим скорее с иронией, чем с недоумением, медленно покачиваясь под аккомпанемент романтической мелодии. Традиции чужой культуры впечатляли его, завораживали — как новобрачных обмотали черной тканью, скрепили лентой и они долгие несколько минут целовались под громкий счет — символ того, что они защищены от всевозможных «злых духов», пока их губы скреплены, а взгляды полны безусловной любви.       Ничтожное количество присутствующих были обычными друзьями семьи и друзьями друзей — те предпочитали наблюдать за всем со стороны, вскидывать громкие хвалебные тосты и держаться подальше от общего потока торжества. Здесь были те, кого Уилл знал — некоторые знакомые лица из «Эстрелла де Сантьяго», Эльза, сидящая позади них с пестрой красной чалмой на голове, в окружении незнакомых женщин, ближайшие родственники Себранго — они сидели за длинным столом, близком к молодоженам: Сеньора Себранго со своими сестрами, младшая сестра Антонио и Эдуардо, которая большую часть вечера предпочитала закатывать глаза.       Уилл сделал новый глоток рома, засовывая в рот креветку — приятный кисловатый вкус чесночного соуса таял во рту. Он глянул на Ганнибала, который покачивал в своей ладони бокал вина.       — Я слышал, что ты помогал им с кухней, — и он ничуть не скрывает своего хвалебного тона, снисходительно улыбаясь. — Как ожидаемо.       — Помог составить меню. Твоя оценка?       — Превосходно, — томно проговаривает он, стирая с губ каплю соуса. И Уилл видит, как он прямо-таки упивается этим ответом, сдержано улыбаясь. Раньше, наверняка, его бы мучили сомнения касательно того, что именно он отправляет в свой рот, но здесь и сейчас, поглощенный праздником, он предпочитал просто наслаждаться. — Как и всегда. Хотя, вероятно, это не совсем в твоем вкусе, — Уилл ловит на себе лукавый взгляд и не удерживается от того, чтобы закатить глаза. — Кубинская кухня весьма специфична, я говорю об этом.       — У нее богатая история, — Ганнибал кивнул, придирчиво проводя пальцем по краю стола. — Большое влияние испанской и африканской кухни. Широкий выбор свежих продуктов и сложных специй. Арроз кон Полло с бананами и с курицей, жареная рыба с черной фасолью и Ропа Вьеха — известна использованием риса и фасоли, которые сочетаются во многих блюдах, таких как Moros y Christianos, что в переводе с английского означает «Мавры и христиане».       — Как педантично. Надеюсь, ничего из этого не является той или иной частью Лореса Море.       — Полагаю, это было бы забавно.       Он вскинул руки.       — Не хочу знать.       — Возможно, ты прямо сейчас ешь часть его бедра, — Уилл бросил на него кислый взгляд, переводя внимание на свою тарелку. Это точно была говядина, без всякого мясистого вкуса свинины, коим обладало человеческая плоть. — Его лучшую часть.       Но Уилл принял эту игру, пьяно ухмыляясь.       — В таком случае, блюдо из него гораздо лучше, чем собеседник.       — Как и с большинством людей.       — Мне всегда было интересно, — продолжал он, засовывая в рот отрезанный кусочек говядины — бедный Лорес, подумалось ему, на вкус действительно лучше — и источая всем своим видом довольство, продолжил:       — Каким бы блюдом был я? Что-то из французской кухни, итальянской?       — Определенно, я бы отдал дань уважения кухне Нового Орлеана.       — Сварил бы из меня Гамбо?       — Пришлось добавить бы больше специй, чтобы перебить этот вкус «ненависти».       — Определенно, без большого количества лука бы не обошлось. Начал бы с потрохов или чего по проще?       — С наиболее мясистой части, определенно, — он почувствовал, как чужая ладонь сжимает его бедро под столом и улыбнулся, расплываясь в ироничном выражении. Ганнибал улыбался ему совершенно спокойно, одни лишь глаза лучились каким-то неподдельным аппетитом. Не тем, от которого желудок выделяет больше сока — это было другое. — Паприка, тимьян и шалфей придали бы тебе особой вкус.       — Чудесно, почти аппетитно, только не тыкай в меня вилкой на людях, — Уилл повел коленом, закидывая ногу на ногу и прикосновение исчезло. Он обменялся с Ганнибалом предупреждающим взглядом, придирчиво зацепился глазами за натянутую ткань рубашки на его груди, за лаковые бежевые пуговицы, которые удерживали за собой его тело и ухмыльнулся, поднимая взгляд обратно на карие глаза. Ганнибал смотрел на него с интересом, деликатно улыбаясь. — Возможно, стоило огреть меня по голове чуть раньше.       — Однажды всё восстановится, — он наблюдал за тем, как пальцы Ганнибала сжимают столовые приборы, острый нож разрезает сочное мясо и розовый сок расплывается по фарфоровой тарелке. — Эмпатия и все прочие чувства вернутся. Чувствуешь себя в вакууме?       — Напротив — выдохнул Уилл, устремляя взгляд на широкую площадку. Эдуардо о чем-то трепался с Габино, громко и надрывно смеялся, держась за брюхо, вытирая выступившие слезы от смеха. Он легко улыбнулся. — Чувствую себя как будто за его пределами. Как будто стало проще. Полагаю, я должен быть благодарен Лоресу на своей тарелке.       — И все же жаль, что он не на твоей тарелке. Что касается остального, — он промокнул рот салфеткой, делая легкий глоток вина. — Эти последствия могут быть как обратимы, так и нет. Зависит от того, собираешься ли ты что-то с этим делать.       — Опять пить таблетки?       — Как один из вариантов. Прием антидепрессантов повлиял на твое восприятие. Концентрация внимания улучшилась, повышенная утомляемость спала, депрессивного состояния я не наблюдаю.       Это было так в духе Ганнибала: резюмировать подобное с абсолютным холодом, безразличием, которое он выдерживал на всех своих пациентах. Уилл себя за такового никогда не считал, но этот тон, эти надменные реакции — в этом был весь он.       — Спасибо, доктор, — он легкомысленно пожал плечами, улыбаясь. — Я ценю вашу терапию.       — Желаешь чего-то еще?       — Например?       — Куба не последнее место, где мы могли бы остаться. В мире еще хватает стран, которые ничуть не менее удивительны и прекрасны.       — Мне здесь нравится.       — Превосходно, — он кивнул, принимая его слова. — В таком случае, что насчет других Карибских островов? Ямайка, Гаити, Барбадос?       — Может быть, Испания?       — Поглощен культурой?       — Скорее эмоциональностью. Они все живут в удовольствие и это… притягательно.       — Раскрепощает твои внутренние ресурсы? — Уилл улыбнулся такой формулировке. — Чувствуешь себя свободным и довольным жизнью?       — Если говорить утрированно — то да.       Он хотел продолжить, добавить пьяную и идиотскую фразу, но его прервал шум, раздавшийся из центра асатеи. Антонио громко просил тишины, вскинув руки для привлечения внимания. Музыка утихла и Маричи обменялись парой фраз, пролистывая что-то в своем блокноте. Все взгляды устремились в центр, танцовщицы рассеялись по углам, шумно глотая воду из импортных бутылок, взволнованно щебетали, поправляя костюмы и цветастые чалмы на голове. Антонио поднялся из-за стола — его яркая мимика подергивалась под толстыми усами, что скрывали половину рта.       — Chicos, por favor un poco de silencio! — его пестрый испанский отразился от тяжелых стен, рассеиваясь по террасе. — Me doy cuenta de que no mucha gente aquí sabe Inglés y parece que no lo necesita, verdad? — с разных углов раздались согласные вспышки выражений и он горячо кивнул, прижимая ладонь к груди, словно бы извиняясь.— Lo siento, señores, pero no puedo ser irrespetuoso con uno de los invitados ese día. Pues… — Антонио кашлянул и взгляды всех присутствующих устремились к их столу, когда его рука указала в их сторону.       В любой другой из таких моментов, Уилл наверняка бы в скорости ретировался, не желая ощущать на себе все эти пристальные взгляды: слишком много внимания, масса потенциальных зрительных контактов, от которых скрыться еще сложнее и руки начинают жить своей жизнью, ты цепляешься за какие-то мелочи, пытаясь сосредоточиться на чем-то другом — «Не думайте о белом слоне». Но, сейчас в нем царило лишь радостное напряжение, пьяная легкость, в которой контроль над чувствами утрачивается. Ощущение ладони на своем колене Уилл тщательно скрывает за бокалом. Пусть атласная ткань и прятала этот жест от окружающих, его губы всё же дрогнули от прокатившегося по телу волнения — как аккуратно эти самые пальцы очерчивают линию косточки, сжимают, наделяя прикосновение властью. Ганнибал любезно кивнул всем присутствующим.       И Антонио, взяв слово, продолжил:       — Не так давно, мерзкие Гринго наградили меня парой шрамов. О, как много было крови, вы бы знали, сеньоры, как много там было крови — я был уверен, что умру в тот день. И если бы не этот сеньор, доктор Велюс, уверен, так бы оно и было, и я бы никогда не оказался здесь, с вами, в этот день. Ми Амор осталась бы одна и я бы никогда в жизни не смог сказать, как же сильно я её люблю. — Его взгляд обратился ниже. Марина, сидя в своем кружевном белом платье, трогательно улыбалась, смотря на него искрящимися глазами. Её темная кожа переливалась под светом огней и аккуратная ладонь накрыла руку Антонио. Уилл видел, как переплелись их пальцы. — Этот человек спас мне жизнь, сеньоры. Me salvó la vida. И на протяжении тех долгих часов он и сеньор Аллен были со мной, не давая мне умереть. Это поразительная человечность, которой обладает так мало людей среди Гринго — помочь незнакомцу, помочь тому, кто наставил на них оружие. Я бесконечно благодарен вам, Доктор Велюс, — Себранго качнул бокалом в сторону Ганнибала — ответом ему послужил признательный кивок. — За то что вы позволили мне находиться здесь в этот вечер. И я бесконечно благодарен вам, сеньор Аллен, за то что не дали тем ублюдкам скинуть меня за борт. Знайте, этот дом всегда открыт для вас, я и моя семья в долгу перед вами, — Уилл обратил внимание на стол Себранго: Эдуардо, перехватив его взгляд — весело подмигнул ему, салютуя бокалом. — Так что… por la vida!       — Por la vida! — общим гомоном отозвались гости, вскидывая бокалы и фужеры, раздражаясь оглушительным всплеском радости и любви, хлопая, осыпая влюбленных поздравлениями и их — благодарностями. Уилл посмотрел на Ганнибала, на этот выразительный подбородок, изогнутые губы и замер, касаясь его руки под столом. Их пальцы переплелись.       

***

             Федеральный розыск подразумевал под собой массу проблем. Одной из них было то, что теперь их лица с завидной периодичностью мелькали по новостным каналам. С его именем больше не сочеталось «пропал без вести», теперь ему приписывали сговор с серийным маньяком, несколько убийств, которых он не совершал, а ведущий новостей по каналу «Фокс26» не скупился на хлесткие высказывания, выдергивая целые предложения из статей Лаундс. Заявление Джека он слушал краем уха, стараясь не зацикливаться на каждом сказанном слове — «проблемы с восприятием», «импульсивен», «возможно, ранен».       Он до сих пор пытался оттереть кровь полицейского с пальцев, перемывая ладони по сотому разу.              В конце концов, их везение длилось недолго. Они были на подъезде к Майами, когда наступила ночь. Всего несколько минут от полуночи — они съехали с трассы, Уилл откупорил крышку консерв «Свансон» и разлегся на задних сидениях автомобиля. Холодный куриный бульон на вкус был как моча — Ганнибал объяснял это постоянным приемом медикаментов: его кровь уже на какой-то процент должна была состоять из антибиотиков с анальгетиками, и даже удивительно, что из всего спектра последствий, его беспокоило лишь нарушение вкуса.       Он вытянулся на сидениях — они с Ганнибалом периодически менялись местами, пока чужая усталость не начинала косить их к краю дороги. Большую часть времени ехали молча. После сказанного, все слова казались слишком вязкими, вымученными, одно не липло к другому и начинался какой-то метафорический бред, который никто из них не воспринимал за нормальный диалог. Радио побрякивало местной новостной станцией, звучали их имена, примерное местоположение — вблизи Техаса, не исключены поддельные паспорта, могут быть вооружены и опасны. Такой классический набор слов, который через пару повторов, Уилл раздраженно прервал, выключив приемник.       До Майами оставалось меньше часа езды, вдали темного горизонта уже виднелись огни города, а пустынная трасса сменилась оживленным движением. Им предстояло проехать через всю кишку города, до самого Додж-Айленда и умудриться каким-то образом не привлечь к себе внимания. Ночь была идеальным прикрытием, но даже в таком случае оставалась масса «но», которых им было необходимо как-то избежать. Заселиться куда-нибудь уже не получится: он уверен, что ориентировки уже пополнили базу данных каждой дыры, да и в стране, где правит телевидение, тяжело остаться неузнаваемым. Они достаточно предусмотрели все, чтобы их нельзя было отследить: карты были сломаны и выброшены, старые сотовые так и остались на дне Атлантики, а вся наличка, которая у них имелась, была запасным вариантом Ганнибала, которую тот обналичил со своего счета еще до полета в Италию. После этого, Уилл лишь в очередной раз убедился, что обмануть Ганнибала гораздо сложнее, чем тот хочет показать.       — Я не уверен, что у меня хватит сил ехать за рулем, — он наклонил голову, глядя на стоящего позади Ганнибала через открытое окно. — Мне кажется, я прямо сейчас усну.       — Поспи, — кивнул он. — Солнце еще не скоро встанет.       — И тебе бы тоже не помешало. Никому не будет лучше, если мы сонные припремся в порт и не будем знать, что делать.       — Ты слишком волнуешься.       — Весьма разумно, не находишь?       Он потянулся, чтобы размять затекшую шею и прокрутил крышку от консервы в пальцах. Острые зубчатые края неприятно цеплялись за кожу, поблескивали в лунном свете и на секунду ему померещились капли крови, застывшие на металлических кончиках; вспомнилась испуганная Фредди, вспомнился её пронзительный крик и острые ногти, впившиеся в его руку до самого мяса.       Он вдыхает свежий воздух полной грудью, когда выбирается из машины. Легкие слегка покалывало, но это больше не было той болью, от которой мерещится в глазах. Половина тела всё еще носила на себе последствия удара, температура не поднималась выше тридцати семи с половиной и глубокий колотый лишь изредка зудел, напоминая о себе. Он становится рядом с Ганнибалом, опираясь на железную дверь. Дождь уже давно закончился, тучи рассеялись и теперь над их головами было чистое звездное небо — тысячи газовых частиц, рассыпанных по черной материи космоса.       Насколько абсурдно они, должно быть, выглядят в масштабах вселенной: два моральных ублюдка, которые, по мнению радио-ведущих, теперь собирались создать свой «Чесапикский клуб злопыхателей» и нападать на людей средь бела дня. Две никчемные жизни, которые ничего не значат по сравнению с тем, что происходит за пределами их планеты.        Свежий воздух приятно остужал нагретую кожу, оседая каплями влаги на волосах. Майами.       Уилл зацепился взглядом за полярную звезду — та, большой серебристой точкой мерцала ярче остальных. Словно подмигивала, толкала в путь, как каких-то далеких путешественников, что искали свое место в этом огромном мире. Найдет ли он когда-нибудь свое место? Служба и покинутый Новый Орлеан теперь казались далекой отправной точкой, и с тех пор, он как паломник шатается по миру, пытаясь найти место «потеплее». Возможно, Куба, как предложил Ганнибал, станет наиболее подходящим, чем все то, что было раннее? Может однажды ему даже удастся вернуть своих собак, может быть, когда-нибудь это все закончится, на секунду окажется в вакууме и их последняя встреча с Джеком обретет продолжение? Обычное, дружеское, как если бы два незнакомца вдруг вспомнили, что когда-то были близки; всё это абсолютно нереалистично, простые несбыточные мечты, когда тебе остается только игнорировать реальность и верить, что где-то там — за Карибским морем, может быть хоть какое-то подобие жизни. Жалкое, но лучше того, что есть сейчас.       Вопреки всему, он не винил Джека. Не в той степени, в которой он бы того заслуживал. Он запустил всю эту цепочку событий — это было так, но продолжение им обеспечили именно Уилл и Ганнибал, стоящий рядом. Весь этот бредовый трип, начиная от Хоббса и заканчивая Тиром — удовольствие, но не от чужой смерти. То самое чувство превосходства, когда ты понимаешь: ты способен защитить, способен совершить убийство ради безопасности; чувство власти, когда ты имеешь право выбирать между жизнью и смертью. Убийство ради убийства было жестоким и бессмысленным, а убийство во имя чего-то, ради собственной безопасности, убийство отвратительного и мерзкого человека — поселяло внутри искушающее чувство восторга, такое острое ощущение ценности собственной жизни; именно Ганнибал сделал его ведомым, безумным, потерянным во времени и иллюзиях, но Уилл чувствовал, что в этом есть доля и его ответственности: слишком доверился, оказался очарован чужим пониманием, смотрел на него сквозь мутную пленку, не желая нарушать целостность размытой картины. В общем-то, трудно быть эгоистом, трудно сосредоточить все свое сострадание только на себе и винить во всех бедах кого угодно, но только не себя. Трудно было в чем-то винить ту же Алану — все они пытались помочь ему, пусть и по-своему. Движимые своими принципами, идеями и долгом — каждый из них сделал ровно столько, сколько они могли сделать. Не больше, но и не меньше.       И было что-то тоскливое во всем этом. Стоять вот так, смотреть на звезды в тишине, пока остывающий двигатель не гудит под ухом. Теперь все было вверх ногами — он смотрел на то, что должно называться «жизнью», наклонив голову и видел одни лишь черты посмертия: нет здесь покоя, нет близких людей, нет гарантий и справедливости. Болезнь, тревога и страх. Это Ад воплоти.       Он тяжело вздохнул, неловко задевая Ганнибала плечом.       — Ты говорил, что моя жизнь может быть лучше, чем есть сейчас. Каким образом она может быть лучше?       — Как только ты оставишь прошлое позади.       Уилл угрюмо улыбнулся, не отрывая взгляда от неба.       — С этого начинается любой путь становления, не так ли?       — Да, зачастую, чтобы начать что-то заново, людям необходимо полностью отказаться от всего, что было. От всех привязанностей, ценностей, принципов — только так можно отпустить все свои страхи перед будущим.       — И ты проделал тот же путь?       Он не видел его лица, не видел эмоций, что наверняка копошатся под толстым слоем кожи. Одно лишь спокойное дыхание служило ему ориентиром.       — В основном.       Уилл кивнул, почесывая зудящий рубец на щеке. Пластыря уже не было, корка полностью отпала и вместо нее была гладкая набухшая кожа.       — Если я стану другим человеком, уверен, твой интерес ко мне быстро пройдет.       — Тебя так интересуют мотивы моей любви или ты просто хочешь поговорить об этом?       Он сощурился, глядя на звезды.       — Первое. Попытки понять человека полностью зависят от того, чтобы смотреть на этот мир его глазами. Ты видел мой мир, ты знал, о том, что я чувствую и понимал это и, полагаю, до какого-то времени тебя привлекало лишь то, что мы находим друг друга… интересными. Я тянулся к тебе, ты — тянулся ко мне. Мы были ближе, чем когда-либо. Даже ближе, чем сейчас. Будет не удивительно, если все твои чувства исчезнут в тот же момент, когда я… — его голос запнулся, сбившись на прохладный шепот. — Если я откажусь от прошлого. Интерес пройдет и полетят головы.       — Не сбивай себя с толку, Уилл. Притяжение между нами не ограничивается только моим или твоим любопытством.       — И чем тогда, если не только им? Желанием вместе убивать? Ненормальной любовью?       — Если бы дело было в одном только любопытстве, тратил бы я столько времени и усилий на то, чтобы показать тебе изъяны в твоем мышлении? Чтобы в конечном итоге мы оказались здесь? Ты уже изменился — настолько сильно, что сам этого не замечаешь. — Он наконец ощутил его взгляд. Пристальный и внимательный, словно он цеплялся глазами за то, чего Уилл не видел сам. Нечто, проступающее над самой кожей — кровавые волдыри из страхов и сожалений. — И я все еще здесь, Уилл. Ты привык, что взаимный интерес — это классическое чувство, для тебя забота о человеке и его безопасность являются неотъемлемой частью собственных чувств и тебе сложно понять иное проявление. Когда Хоббс пытался убить Эбигейл — это было проявлением любви, милосердием и ты знаешь об этом, но все же не понимаешь.       Его тяжелый вздох прокатился между ними.       — Я не понимаю, как можно пытаться убить того, кого любишь. Это извращенное мышление.       — И именно по этой причине ты так и не смог меня понять. Ты не в состоянии посмотреть на этот мир моими глазами, даже не смотря на то, что ты убивал. Мой мир кажется тебе жестоким и отталкивающим — потому что ты не понимаешь, как во всем, что я делал, я видел нечто большее.       Уилл ничего не ответил. Ганнибал стоял так близко, что он может почувствовать его запах — не тот терпкий одеколон, который струился за ним шлейфом по кабинету. Нечто настоящее, живое и бьющееся.       — Но всё же, я хотел бы понять тебя прямо сейчас, — он почувствовал взгляд Ганнибала на своем лице. — Но вероятно, для этого уже слишком поздно.       — Никогда не поздно начать все сначала.       Он хотел было что-то ответить, ощущая этот карий блеск на своей коже. Спрятать вглубь все эти волдыри, не дать им лопнуть и уж тем более, чтобы этого не сделал Ганнибал. И одновременно с тем — абсолютно парадоксальное желание, позволить Ганнибалу увидеть больше. Позволить прикоснуться к ним, ощутить биение страха под этой тонкой и мягкой пленкой, посмотреть, что он будет делать, во что превратится этот страх под его пальцами.       Он вздрогнул, когда луч света разрезал их силуэты. С трассы съехала машина. Напряженно сощурившись, он пытался разглядеть хоть что-то — дальний свет бил по глазам, мешал нормально увидеть номер или хотя бы того, кто сидит за рулем. Машина дрожала, катясь по крупному гравию, затем свет сменился на ближний и Уилл различил длинную пластиковую полоску маячков на железной крыше. Он тут же отвернулся, вжимая голову в короткий воротник куртки.       — Черт возьми…       — Сэр? — чужой голос раздался в унисон с хлопнувшей дверью. — У вас все порядке? Здесь запрещено съезжать с трассы. Нужна какая-то помощь?       — Нет, все в порядке, — собственный голос показался ему чужим. Эта хрипотца принадлежит страху, а не ему. — Спасибо… Мы сейчас уедем.       Разум подсказывает, что нужно вести себя естественно, не дать прочесть на собственной роже испуг, не привлекать внимания; он вслушивается в эти неровные шаги по гравию, косится в сторону Ганнибала — попасться вот так, просто съехав на участок дороги, будет самой тупой ошибкой в их жизни. От напряжения пот выступил на лбу. Уилл с трудом мог сообразить, что сейчас делать и как им отвязаться, мысли в голове стремительно сменяли друг друга, превращая процесс во что-то болезненное — он ни за что не может зацепиться, одна идея бредовей другой, а собственный язык прилипает к пересохшему небу. В запястье Ганнибала он впивается такой хваткой, что впору было бы его сломать.       — Вы едете в Майами? — мужчина подошел ближе, вглядываясь в их лица. Свойственная всем полицейским подозрительность никак не граничила с узнаванием. Темнокожий, улыбчивый — он дружелюбно тянет толстые губы, окидывая их взглядом. — Откуда вы?       — Из Висконсина, — Уилл цепляется за голос Ганнибала, не давая потоку мыслей сожрать его. Вслушивается в его ложь с таким вниманием, чтобы тут же сочинить пяти-страничную историю о жизни, которой никогда не было. — Решили выбраться в небольшое путешествие. Здесь нельзя останавливаться? Мы не видели знаков.       — Он стоял здесь раньше, пока какие-то малолетние гонщики его не сбили. Местные-то знают, что здесь нельзя съезжать, но приезжие иногда попадаются. Так что не волнуйтесь, я просто хотел вас предупредить, а не выписывать штраф.       Уилл постарался улыбнуться в ответ.       Он был один. Кобура на правой стороне. Значок дорожной полиции. Во всем этом мраке, ему удалось разглядеть металлическую полоску на его форме — М. Норт.       — Спасибо, сэр. Впредь будем знать. Простите… за беспокойство.       — Да ничего, вы не первые и не последние, — он улыбнулся и окинул взглядом их машину. Ближний свет не доставал до их лиц, но полностью облегал покоцанный бампер. Облегченный вздох застрял где-то в груди, когда Норт махнул им рукой, всё так же улыбаясь. — Удачи, будьте осторожней на дорогах, в такое время здесь хватает безбашенных уличных гонщиков. Ловить не успеваем.       — Спасибо.       Он развернулся и только тогда Уилл понял, что практически не дышит. Он втянул носом щекочущий ноздри воздух, наполняя грудь слабой болью — сейчас он уедет и они просто сядут в машину и на всей скорости поедут в Майами-Бич. Это меньше часа езды, Норт даже не успеет сообразить, кто ему попался, когда они уже будут пересекать Карибское море. Так было в мечтах. В реальности, как известно, всё происходит иначе.       — Вы сказали, что вы из Висконсина, — чужие шаги прокатились по гравию. Он остановился, задержав взгляд на их машине. — Но номера Арканзаса.       В этот раз, в его голосе было слышно напряжение.       — Машина недавно куплена, ещё не успели сменить.       — Да, — Уилл ощутил на себе цепкий взгляд. Пристальный, дергающий, словно его выволокли на яркий свет и теперь документировали каждую пору, каждый шрам на лице. — Можно ваши документы?       Ему пришлось отпустить руку Ганнибала. Влажную ладонь тут же обкусывает холод — он трет пальцы о джинсы, не отрывая взгляда от чужого лица. Ганнибал совершенно спокоен, он не дергается и не нервничает, когда с совершенно безмятежным видом выходит на свет, засовывая руку во внутренний карман пальто.       То, что произошло дальше, для него было как в тумане. В крайне ясном тумане, когда адреналин подскакивает настолько, что мозг не успевает обрабатывать то, что происходит.       Едва лицо Ганнибала озарил свет, полицейский выхватил из кобуры пистолет. Это произошло за долю секунды: вот на его лице отражается осознание, вот пальцы молниеносно щелкают застежку кобуры и тяжелый металлический вес оказывается в крепких пальцах. Его рука вскидывается вверх, раздается выстрел — и брызги крови рассыпаются по капоту серебристой машины.       Он держался за горло. С трудом хватал воздух и хрипло дышал, открывая и закрывая рот. Пытался дотянуться до пистолета, до рации, беспорядочно шарил руками по гравию, цепляясь то за горло, то за капот, силясь подняться. В своих пальцах Ганнибал сжимал крышку от консерв. Уилл нашел себя стоящим перед Нортом. Как при свете фар, его лицо отражалось в черных глазах жутким осознанием и мольбой. Он слышал «пожалуйста», стоял с дрожащими руками, когда чужие пальцы хватали его за ладони, пачкая в горячей крови — и не мог пошевелиться. Горячая мысль обжигала его: добить, выстрелить в голову, чтобы он не мучился и уж точно не выжил. И едва он придает ей образ в своей голове, к горлу подкатывает тошнота.       Уилл хватает с земли пистолет. Ганнибал окинул его лишь нечитаемым взглядом, наклоняясь к задыхающемуся мужчине. Его предсмертные вздохи отдавались гулом в ушах, запах крови и страха пропитал свежий воздух своей вонью — ему кажется, что это его собственный запах.       — Что ты делаешь, Уилл?       Он смотрел на то, как Ганнибал перерезает провод от рации, как холодно и методично, касаясь его через ткань платка, он проделывал то, что делал не раз.       — Нам нужно от него избавиться, — это его слова? Это он только что сказал? Голова идет кругом, ему кажется, что его вот-вот хватит приступ. Холод и жар борются за место в его теле. — Спрятать, закопать труп.       — Лучше оставить его здесь.       — Здесь? — какого черта им нужно оставлять его здесь?       — Ты собираешься стрелять в меня?       — Я не знаю. — Он взглянул на свои руки. Измазанные кровью, дрожащие, и пистолет, курок которого даже не был взведен. Уилл действительно не знает, что он собирается со всем этим делать. Убить Ганнибала сейчас было бы самым простым и фатальным решением одновременно. Нет, он не собирался этого делать. Он в принципе не знает, что вообще теперь делать. — Черт возьми, Ганнибал…       — Успокойся. Сделай глубокий вдох. Ты не убивал его, — его голос ледяной, практически безразличный, но Уилл отчетливо слышит эти знакомые интонации, это лицо — не бесстрастное, а полное жестокости. — Он истечет кровью и когда его найдут — скинут всю вину на пьяных подростков, которых он остановил.       — Ему… — его мимика исказилась слабой конвульсией, заставляя зажмуриться и крепче сжать пистолет. — Ему можно помочь.       — Только что ты говорил, что от него нужно избавиться.       — Я…       Он сделал глубокий вдох. Кислород насытил кровь и крупная волна дрожи прокатилась по его телу. Кровь пульсировала в висках. Уилл опустил пистолет, посмотрел на Норта — он уже почти не дышал, лишь тонкий дрожащий хрип вырывался нитью пара из его рта. Черные глаза смотрели прямо в его лицо — ни моргая, ни фокусируясь, Уилл словно чувствовал, как остается на сетчатке глаза в его последние секунды. Ганнибал обошел машину, выключил ближний свет и они вновь погрузились во мрак. Только звездное небо, дыхание смерти и теплое прикосновение, когда горячие ладони накрывают пистолет.              За окном было бескрайнее Карибское море и порт Додж-Айленд. Тяжелые грузовые судна катились по волнам под палящим солнцем, растворялись за горизонтом красными точками, словно кто-то с того края бил по глазам фонариком.        Антонио Себранго был человеком щедрой души и еще большим любителем крупных денег. Он согласился доставить их в порт Гаваны за три тысячи долларов — Антонио был из тех людей, которые не следят за новостями и которых в принципе мало интересует, что там происходит на территории чужой страны. Он погружал контрабанду в тяжелые контейнеры и был одним из тех, кто ввозит запрещенный импорт США на территорию Кубы. Тощий, высокий, с нахальным лицом и широкой полоской усов, он не задавал лишних вопросов, услышав о двух потенциально незаконных иммигрантах.       Они с Ганнибалом никак не обсуждали то, что произошло ночью. По новостям уже крутили произошедшее — Майлз Норт был хладнокровно убит и «власти всенепременно найдут того, кто это сделал». Полиция не давала особых комментариев, обвинила во всем выросшую с последнего года преступность во Флориде, продажу наркотиков подросткам и нескольких недавно сбежавших преступников. Они назвали произошедшее вопиющим случаем и Уилл гадко поморщился.       Без удивления смотрел на лицо Джеймса, из того самого мотеля в Кингсленде.       — Я даже не мог предположить, кем были эти люди. Такие тут часто проезжают, но когда я узнал, то был в ужасе — буквально в метре от меня сидел человек, совершивший убийство. Я дал им еду, крышу и это... омерзительно.       Ганнибал бросил на телевизор короткий взгляд, войдя в комнату и посмотрел на Уилла с совершенно неуместным снисхождением. Его как будто разом спустило на землю этой ночью: те три недели проведенные бок о бок, без ряда убийств, без чужой крови, казались ему каким-то почти сказочным сном, который быстро рассеялся, когда чужие кровавые ладони вцепились в его руки.       — Это было ожидаемо.       Уилл качнул головой, массируя сухие кончики пальцев. Ганнибал присел на другом конце дивана, закидывая ногу на ногу и облокачиваясь на мягкую спинку. Это место для них нашел Антонио — подобие барака, без изыска и каких-то особых удобств. Старенький винтажный телевизор, обшарпанная побелка на потолке, подгнившие обои в разных местах. Они были в каких-то трущобах, где чернокожие смотрели на них как на два мешка, набитые деньгами, и если пройти несколько километров вдоль узкой улицы, вдалеке можно увидеть эпопею из небоскребов. Такие контрасты.       — Сколько еще осталось?       — Меньше часа, сразу, как зайдет солнце. Антонио уже все подготовил, ему лишь необходимо уладить некоторые проблемы.       — Проблемы?       — Мы не единственные, кто пытается иммигрировать и обойти паспортный контроль.       — Хорошо, — просто выдохнул он, вновь сосредотачивая свое внимание на телевизоре. Новости сменил какой-то сериал и теперь на матрице мелькали фигуры адвокатов, которые вспыльчиво доказывали чужую невиновность. — Именно об этих последствиях я и говорил.       — Они пока еще даже не наступили, Уилл.       — Нет, но в моей голове все… перемешалось.       — Если бы я этого не сделал, он бы доложил о нас и, вполне вероятно, что сейчас мы были бы в тюремной камере, а не здесь. Это достаточная цена, чтобы это не считалось убийством в полной мере.       — Убийство из необходимости всё еще убийство. Убийство из самозащиты — все еще убийство.       — Мыслить черно-белыми категориями так же бессмысленно, как пытаться раздавить алмаз рукой.       — Он цеплялся за мои руки и просил о помощи, — Уилл говорит это, бросая взгляд на свои ладони. Это было бессмысленно, как сказал Ганнибал — он стер кожу, мыло щепало ладони и он просто надеялся избавиться от этого фантомного ощущения — когда человек, который не желал тебе смерти, умоляет тебя о помощи. — Он даже не собирался что-то делать, он просто… был напуган.       — В тебе говорит сострадание, а не рассудок, Уилл. Думаешь, нам было бы легче после того, как его испуг прошел? Думаешь, он бы просто позволил нам сесть в машину и уехать?       — В любом случае, он не заслуживал того, чтобы сдохнуть как свинья.       — Я должен был почтить его? Взять трофей?       — Ты… — Уилл горько усмехнулся, качнув головой. Ганнибал сидел рядом совершенно расслабленный и это даже не раздражало. Это поселяло внутри какое-то ясное ощущение того, что ему в самом деле наплевать. «Кем был этот человек?» «Кто его ждал дома?» «Какую боль испытывают сейчас его близкие люди?» Мысли об этом не давали Уиллу покоя, а Ганнибал глубоко плевал на эти мелочи. Это был невиновный, никак не заслуживающий смерти человек, который просто выполнял свою работу. Сколько ему было? В новостях говорилось, что меньше тридцати. — Это отвратительно.       Майлз просто защищался, как и они. И именно поэтому он не испытывал удовольствия от этой смерти — это было тупо, грубо и жестоко. Это не превосходство над жизнью и смертью, это всего лишь омерзительная нелепость. Но и нельзя было сказать, что Ганнибал не прав. Едва ли бы Норт пришел в себя, они уже лежали бы с парой пулевых в ногах, истекая собственной кровью. Ганнибал спас их, предотвратил массу еще более тяжелых последствий и Уилл понимает это, но внутри все равно гадко. Как будто могло быть по-другому, будто выбирая из двух зол, они выбрали худшее.       Он вздрагивает, когда ладонь Ганнибала накрывает его собственную. Он был ближе и это не то леденящее душу прикосновение, когда человек на грани смерти умоляет тебя о пощаде. Это живое тепло, это приятный бархат кожи — Уилл смотрит на него нахмурившись, поджимая губы.       — У тебя есть право винить меня в произошедшем, но у тебя нет причин, чтобы брать на себя за это ответственность.       — Я мог помочь ему. Я мог, но мой рот говорил другие вещи.       — Это не то же самое, что мы чувствуем, убивая плохих людей.       — Нет, — выдыхает Уилл, прикрывая глаза. — Это совершенно другое.       Ганнибал проводит по шершавым кончикам его пальцев, смотрит, словно любуясь, аккуратно выпрямляя его ладонь. Прикосновения будто невесомые, хочется сказать «ласковые», но Уилл настойчиво отгоняет от себя эту мысль.       — Некоторых вещей нельзя избежать и ты прекрасно это понимаешь, — его пальцы огладили его кисть, касаясь сбитых костяшек. — Так или иначе, чтобы двигаться дальше, тебе придется оставить Майлза Норта позади. Сделать его частью прошлого, которое не исправить.       — Однажды прошлое постучится.       — Уверяю тебя, Уилл, когда это произойдет — ты будешь к этому готов.              

***

             Испанская речь Антонио перемежалась с плохим английским. Уиллу приходилось вслушиваться в каждое слово, чтобы извлечь из всего этого потока экспрессивной манеры речи основную суть.       — Возникли некоторые проблемы с береговой охраной. Эти мерзавцы по какой-то причине перестали выходить на связь и есть ощущение, что какая-то тварь донесла им об иммигрантах на судне, — Себранго кашлянул, сплевывая вязкую слюну за окно. — Как бы там ни было, советую вам быть осторожными, когда мы прибудем в порт.       — Как давно вы этим занимаетесь? — он оперся на угол переднего сидения, приникая ближе, чтобы рассмотреть происходящее за лобовым стеклом. Мимо проносились бараки, случайные прохожие, вдалеке, на фоне ночного неба, пестрили высокие огни небоскребов.       — Почти год.       — И за год полиция так и не узнала?       Антонио кисло улыбнулся, пожимая плечами.       — С точки зрения бюрократии — у нас нет никаких проблем. Судно движется в Гаити и делает лишь короткую остановку в Гаване. Этого достаточно, чтобы не привлекать внимания: заметили какую-то неисправность, что-то вышло из строя — ни у кого не возникает вопросов. Пусть Карибское море достаточно спокойное, но даже здесь иногда возникает какая-нибудь необъяснимая херня. По крайне мере, за пару сотен баксов некоторые гринго с радостью в это поверят.       Он недоверчиво посмотрел на Ганнибала, искривляя губы.       — И сколько это будет длиться?       — Если ты блюешь как тварь от качки — то целую вечность, а если нет, то всего пару часов. Мы будем в порту Гаваны ближе к пяти утра, если все пройдет хорошо. Эта береговая охрана…       — У вас есть опасения, кто именно мог бы вас сдать? — Ганнибал не отвел взгляда от окна, намечая этот вопрос повисшим в воздухе. — Кто-то из иммигрантов, или, может быть, среди вашего экипажа?       — Сомневаюсь, что им есть смысл это делать. Первые платят, чтобы их жопу вывезли из этой страны, а вторые получают с этого щедрые комиссионные. Понятия не имею, может мне кажется, но в последнее время в Штатах как-то неспокойно. Слышал, что они кого-то разыскивают.       — Да, некоего каннибала с профайлером.       Уилл посмотрел на него тяжелым взглядом. Ганнибал лишь благодушно улыбнулся.       — Каннибала? В смысле того, который людей жрет?       — Разумеется.       Антонио фыркнул, шлепая узкой ладонью по рулю.       — Да у вас, ребята, здесь скучать не приходится, конечно. А я-то думал что наши революционеры те еще затейники, а нет, оказывается.       — В любом случае, это не важно, — он с трудом заставляет свой голос звучать безразлично, словно оное их никак не касается. За окном показался длинный остров — ночной порт Майами-Бич, усыпанный огнями суден. — Сколько еще будет человек?       — Не считая экипажа? Пятеро: вы, дамочка и еще двое. На самом деле до сих пор не понимаю, на кой черт люди тащатся на Кубу, в то время, как все из нее только пытаются свалить. Знаете, сколько человек береговая охрана переловила только за этот год? Около трех тысяч. Тысячи кубинцев просто мастерят себе плоты из говна и палок, и на веслах пересекают Карибское море.       — Вы не перевозите кубинцев в США?       — Нет, — Антонио вальяжно качнул головой. — Одно дело контрабанда и другое — нелегалы. Если на Кубе всем в достаточной мере наплевать, чтобы тратить госы еще и на береговую охрану, то в Штатах такое не прокатит. К тому же, срок за подделку документов гораздо больше, чем за сраные Айфоны, еду и дорогие тачки.       Они вывернули на мост, что пересекал небольшой залив. Прямо за лобовым показался порт. Антонио продолжал:       — Американцам абсолютно нечего делать на Кубе, в общем-то, как и другим иностранцам. Работу вам никто не даст, доллары вы обменять не сможете, а интернет стоит дороже бутылки качественного рома. Куба для тех, кто там родился и вырос, а не для тех, кто привык к комфортной жизни.       — Полагаю, с деньгами можно найти любой комфорт, — терпко отозвался Ганнибал, расслабленно улыбаясь. — И именно об этом вы и пытаетесь нам сказать, Антонио.       Себранго рассмеялся, бросая на них веселый взгляд через зеркало заднего вида.       — Проницательно!              

***

             Он выхватил пистолет в ту же секунду, когда раздался выстрел. Что-то, отработанное практически до автоматизма. Плечо обожгло болью и Уилл почувствовал горячую влагу, пропитавшую ткань его рубашки. Ганнибал оттянул его за массивный контейнер — крик Антонио, в котором Уилл разобрал какое-то испанское ругательство, звон пуль от столкновения с толстым металлом. Он взглянул на свое плечо — ткань была порвана, но пуля, видимо, прошла по касательной.       — Думаешь, это за нами?       — Вряд ли.       Уилл вдруг вспомнил, чем именно была набита часть этих контейнеров — продукты, вода, консервы — меньшее из того, за что их судно могли бы арестовать. Большую часть составляли машины, техника и конечно же оружие. Антонио не упоминал об этом, но было нетрудно догадаться, что иммигранты, это не единственная проблема, которая волнует власти обоих стран.       Он пригнулся, когда в их сторону вновь раздались выстрелы. Возникшая перестрелка была в самом разгаре, град из криков и пустых гильз, вонь пороха и этот чертов дождь, что заглушает ор экипажа. Он почувствовал грудь Ганнибала своей спиной и как чужие пальцы сжали ткань на его боку.       — Почему-то всё всегда должно пойти не так именно в последний момент.       — Полагаю, это зовется законом подлости.       — Не иначе.       Антонио выбежал прямо перед ними, споткнулся и протиснулся между, сжимая зубы. Он уверено разрядил пистолет, роняя опустевшую обойму в ладонь.       — А теперь важный вопрос: какого хрена береговая охрана вместо того чтобы чесать языком, вдруг научилась стрелять?!       — Вероятно, их терпение лопнуло, — лаконичный ответ Ганнибала никак не вязался с ситуацией.       Они все втроем пригнулись, когда пули врезались в металл, со звоном отскакивая. Откуда-то со стороны раздался оглушительный лязг и уши залил железный рев, словно что-то огромное и тяжелое пытались свернуть в массивную трубу. Он мог лишь догадываться, что было причиной — рухнувший контейнер или обрушившийся погрузочный кран — Антонио коротко выглянул из их подобия укрытия и стиснул зубы. Взгляд Антонио упал на его руки — на тяжелый пистолет — он нахмурился и кивнул, перемежая английскую речь с ярким акцентом. Им приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга в этом металлическом реве.       — Вероятно дело в вас, а не в сраной контрабанде! Габино давал мне почитать статейку — занятно, нихера не понял, но рожи ваши тяжело не узнать!       Антонио потряс перед ним дулом пистолета.       — Какое это имеет значение сейчас?!       — Никакого, но если из-за вас я попаду в сраную тюрьму, вы будете за это дерьмо отвечать!       В конце концов, выяснять сейчас проблемы, пока по другую сторону от контейнеров все пытаются друг друга перестрелять, было последним делом. Перед ними выскочил мужчина в форме, он не успел выстрелить — Антонио высадил в него две пули и пнул в живот — полицейский потерял равновесие, налетев поясницей на низкий ограничитель и рухнул за борт. Уилл представил, как черное беспокойное море поглощает его, протаскивая по всей длине судна.       — Антонио! — к ним подбежал Габино. Высокий большой мужик с маленькими глазами — по его виску струилась тонкая полоса крови, щека была испачкана в чем-то черном и маслянистом. Он тяжело дышал, болезненно щурясь. — Я насчитал около семи! Ублюдки прятались в одном из контейнеров! Каброне!       — Где остальные? Нелегалы?       — Джозу отвел их в рубку. Остальные гринго где-то прячутся. Я передал ему выкручивать скорость на полную! Так что держитесь, у нас впереди семь баллов и мощная качка!       Как в подтверждение его слов, корабль качнуло на волне. Они с Ганнибалом практически налегли на контейнер и в следующую секунду их перебросило в другую сторону. Уилл вцепился в его запястье, чувствуя, как чужая рука обнимает его поперек живота, не давая расшибиться об металл. Он на секунду обернулся, встречаясь с ним благодарным взглядом.       — Как далеко мы от берега?       — В километрах двадцати. У нас впереди настоящее штормовое мясо, так что если мы перестреляем всех этих…       — Кого ты стрелять собрался, Габино? Береговую охрану? Хочешь, чтоб потом наши рожи у них в компьютерах светились?!       — А ты думаешь они здесь чтобы поболтать, блядь, с нами?!       Во тьме среди контейнеров послышался шорох. Уилл, как и все остальные, оглянулся, вглядываясь во мрак. Накрытые контейнеры не пропускали света огней и потому весь этот огромный лабиринт был беспроглядным. Лишь когда блеснул холодный металл, Антонио вскинул руку — раздался выстрел и тяжелое тело свалилось к их ногам. Дырка в голове и пустой взгляд — Уилл смотрел на чужой труп задержав дыхание. Все это было слишком, где-то на той самой грани, которую он стремился никогда не пересекать.       Их рассыпало в разные стороны, когда следом в их сторону полетели пули. Корабль сильно качнуло. Он вылетел на правый борт, приложившись боком о тяжелый металл. Через мелкий дождь и слабый свет от огней с трудом можно было разглядеть хоть что-то — бок отзывается тупой болью, он морщится, сжимает зубы, вытирая капли дождя об окровавленную ткань рубашки.       И судорожно оглядывается, когда глухой звук шагов прорезается сквозь шум дождя.       Удар приходится прямо по лицу.       Его повело вбок, едва не опрокинув за борт. Пространство опасно накреняется, взрывается свистом, стоит ему разлепить глаза — мир оказывается погружен за кровавую пелену. Он резко обернулся, услышав металлический лязг — пересиливает самого себя, перехватывая чужую ладонь за запястье и выбивая пистолет — тот свалился вниз по металлическим ступенькам, с глухим железным звуком скатываясь на середину палубы; Уилл бьет коленом в живот, в ответ — ему прилетает вбок, да с такой силой, прямо по пятнам синяков, что он только и может как рухнуть, потащив за собой полицейского. Они оба валятся на узкую палубу. Мужик сильнее, тяжелее и его удары отзываются болезненным ноющим чувством. Тот скидывает его, вновь бьет по лицу — Уилл щерится, давит пальцами на чужое горло, когда его вмиг переворачивают и прикладывают спиной прямо поперек борта.       Он едва не орет от боли в позвоночнике. Яркая пульсирующая волна проходится по всей спине, пестрит дикими пятнами перед глазами. Он бросает короткий взгляд назад — тридцать метров, не меньше. Ничуть не лучше обрыва, с которого они шагнули.       С которого он шагнул, потянув Ганнибала за собой.       Уилл хватает его под локоть, выкручивается, не давая себя опрокинуть и потеряв равновесие, они оба падают вниз со ступеней. Мужик прикладывается виском о железный пол, а его плечо и спина отзываются дикой пульсацией. Вдалеке вновь раздается оглушительный рев металла и он видит, как незакрепленная мачта накреняется от порыва ветра, как давит своим весом на тяжелые контейнеры и этот металлический лязг погребает под собой все посторонние звуки. В голове пусто. Впервые было пусто настолько, что ни одна мысль просто не доходит до него — чем это закончится и как? Плевать, главное выжить.       Полицейский слабо шевелится, силится встать, хватаясь руками за перила лестницы. Уилл с трудом поднимается, шатается, протирая глаза от крови — багровая пелена на секунду рассеивается: ударяющиеся о борт волны, жесткий ветер бьющий по лицу. Соленые брызги окатывают его с ног до головы, когда они налетают на очередную волну. Под ними несколько километров глубины. Бескрайней, ледяной и непроглядной. Он тянется за валяющимся здесь пистолетом — где-то слышатся выстрелы, громкий испанский и крик — судно подбрасывает на волне и его тянет назад. Он прижимается спиной к борту, морщась от боли и выставляет перед собой пистолет, силясь хоть что-то разглядеть через заливающий глаза дождь и пелену крови.       Полицейский выпрямляется, держась за голову, смотрит на него ошалелым взглядом — его лицо было залито кровью из разбитого носа.       — Нам не обязательно заканчивать все именно так, — его язык заплетается от боли, от которой немеет все тело. Полицейский тяжело дышит, облизывая кровавые губы. — У меня нет необходимости это делать.       Он вновь морщится. Только сейчас Уилл замечает, что его руки не дрожат — пистолет уверенной хваткой лежит в его ладонях, не подрагивает, как это было обычно. Он отвлекается на это всего на секунду, прежде чем судно издает громкий визг — он оглядывается и тяжелая морская гладь несется прямо на встречу носу. В этот момент сильные руки хватают его за запястья — он чувствует острую боль в кисти, а в следующий момент ледяная волна охватывает их, погружая карму под толщи воды.       Уилл хватается за борт, чувствуя, как его тащит назад, когда корабль выныривает над поверхностью, а он оказывается по другую сторону борта. Он смотрит в дуло пистолета перед собой — полицейский удержался, откашливался, глядя прямо в его глаза.       В эту самую секунду в его голове проносится так много мыслей… Такого не было прежде, такого не было на кухне залитой кровью — тогда все было иначе. Одна лишь горечь от предательства, страх и боль, но никаких посторонних мыслей. Он вспоминает весь их путь до сюда, все, через что им пришлось пройти — от падения с обрыва, лихорадки, того самого диалога посреди трассы — и как в итоге он оказался здесь, цепляющийся влажными пальцами по другую сторону борта, глядя в дуло пистолета. Опять по-другую сторону чужого ножа.       Он закрывает глаза, когда раздается щелчок курка.       Он не хочет видеть собственную смерть, не хочет становиться свидетелем всех тех последствий, о которых он говорил ранее. Жив ли Ганнибал или нет, пойдет ли ко дну это чертово судно, куда в итоге привели обещания о счастливой жизни — он чувствует себя настолько уставшим, что готов разжать пальцы. Готов оказаться между винтов, утопиться и стать частью моря. Выстрел раздается возле его уха. Звенит так, словно лопнули перепонки. Он распахивает глаза, смотрит, как мимо него пролетает чужое тело и судорожно выдыхает: от боли, холода, от того, как подрагивает сжавшаяся на металлической конструкции ладонь от напряжения.       Умирать внезапно перехотелось.       Ганнибал тяжело дышит, его руки слегка подрагивают, когда он тянет Уилла за собой, помогая перебраться за борт. Он тоже мокрый с ног до головы, кровь стекает из разбитой брови, заливает губы из носа — его пиджак куда-то делся, а рубашка была пропитана соленой влагой.       Уилл готов рассмеяться. От нервного напряжения, от боли, что он ощущает, когда Ганнибал обхватывает его за спину, помогая отойти от носа корабля.       — Как ты?       — Нормально, — выдыхает он дрожащим голосом. — Где Антонио?       — Не знаю. Идем.       Он тащит его за собой по правому борту, мимо контейнеров, мимо трупов, через которых им приходится переступать. В воздухе больше не гремели выстрелы, все схлопнулось в кровавый и болезненный ком, отпечатавшись на палубе; его спина пульсирует, сердце, кажется, выбило куда-то из-под ребер и теперь оно стучало глухим набатом под самой кожей на груди. Он в очередной раз оглянулся — шторм поглотил за собой берег и утопил Майями в густом тумане и дожде. Навигационные огни сверкали белым светом над головой, заливая борт слабым свечением.       Когда они зашли внутрь, здесь уже все собрались. Джозу и Габино о чем-то орали между собой: Габино громко причитал, размахивая руками и тыкая пальцем в свою ладонь. Уилл не понимал ни слова, реальность в принципе постепенно растворялась для него, меркла в ночи за бортом, за жесткой качкой и легкая тошнота засела где-то в глотке. Ганнибал усадил его на потрепанный диван — рядом с ним пристроилась молодая женщина. Она посмотрела на него и грустно улыбнулась, демонстрируя свои неровные зубы. Кубинка, понял он, когда она попыталась ему что-то объяснить, прижимая ладонь к своему лицу. Чуть поодаль сидело двое мужчин — они о чем-то тихо переговаривались между собой, бросали настороженные взгляды в сторону Габино и ютились ближе, неуместно улыбаясь друг другу. Уилл видел это. Понятие не имеет каким образом, но эти прислоненные друг к другу колени, касание плечом к плечу, какой-то уж больно заботливый тон в голосе. Всё это выглядело крайне знакомым.       — По такой погоде за нами никого не пошлют! Хватит уже срать под себя! — тяжелый голос Габино заставил его открыть глаза. Он обнаружил в своих руках кружку чего-то горячего, на плечах была теплая куртка, а лицо приятно холодило какой-то влагой — он коснулся пальцами щеки, почувствовав на кончиках знакомую жирную мазь. Этот запах, казалось, до конца жизни въелся ему под кожу. — Если мы сейчас бросим здесь якорь, будет еще хуже! В лучшем случае мы просто, блядь, дождемся когда наступит штиль и эти собаки пришлют своих щенков со стволами. В худшем — мы просто тут нахер потонем! Так что закрой свой рот и делай, что тебе говорят.       — Но Антонио!..       — Антонио выкарабкается.       Он не обнаружил Ганнибала вместе с ними. Каждый угол был кем-то забит: в основном это был экипаж, а такие нелегалы как они ютились в самом теплом и мягком углу. На его вопрос Габино скривился, но направил его вдоль коридора, за последнюю дверь слева.       Он плелся чуть пошатываясь, иногда застывал, лип к холодной стене, чтобы отдышаться и боль на секунду утихла. Кружка чая приятно согревала ладонь, когда он нажал на ручку двери. Антонио лежал на узкой кровати, его живот стягивали чистые бинты, а лицо было поддернуто болью. Он глубоко и шумно дышал, периодически цепляясь за простыни и что-то проговаривая на испанском. Когда он вошел, Ганнибал перевязывал его руку.       — Ты потерялся.       — Опять сидел и ни на что не реагировал? — он усмехнулся, прошел вглубь, присаживаясь в одно из свободных кресел, стоящих прямо рядом с Ганнибалом. — Должно быть, меня просто вымотал этот сумасшедший круиз.       Ганнибал улыбнулся.       — Определенно, запоминающееся начало.       — Что с ним?       — Пуля попала в живот, но не задела жизненно важных органов. Застряла между кишками. Так что, жить будет.       Уилл кивнул и вдруг расслабился. Здесь было тепло, дождь слабо стучал по окну каюты и приглушенный рыжий свет растекался по лбу приятной усталостью.       — Спасибо, — проговорил он, глядя на то, как ловко и умело пальцы Ганнибала накладывают бинт. — За то что вытащил.       — Разве могло быть иначе.       — Могло, но предпочитаю об этом не думать.       — Самая экстраординарная иммиграция в твоей жизни, не так ли?       Он рассмеялся. Совсем тихо, приглушенно, прижимаясь лбом к чужому окровавленному плечу. Это было неуместно — перед ними на жестком матрасе лежал Антонио, тот уже погрузился в сон, шептал что-то, прижимая кровавые ладони к перебинтованному животу и улыбался — глупо, абсурдно, словно эта ситуация была высшим комедийным номером в каком-то спектакле.       За бортом было Карибское море, а на его волосах до сих пор сохранялась морская влага.       — Это удивительно… — он чувствовал тяжелое дыхание в своих волосах, как Ганнибал прижимается губами к его макушке, а затем ложится щекой. Что-то говорит, должно быть, какая-то очередная метафора, которую он пропускает мимо ушей. — Я еще никогда не чувствовал себя таким живым.       — Жизнь ощущается иначе, когда в тебя летят пули, а ты пытаешься сбежать в лучшую жизнь?       — Точно, — он судорожно усмехается, отстраняясь, чтобы посмотреть в эти карие глаза.       Что-то внутри него ликовало, какая-то давняя рана, которая долгое время оставалось без внимания: инфицировалась, загноилась, все это время она пульсировала болью, а теперь… словно кто-то сделал укол и боль наконец прошла. Возможно, совсем ненадолго, на пару дней или даже минут, но в этот момент он чувствует самое абсурдное в своей жизни удовольствие — просто находясь в этом тепле, смотря на бьющиеся волны при свете огней с судна и это ощущается, как глоток свободы. Как то, что наконец осталось позади. И вдруг ему хочется говорить, говорить и говорить, улыбаться, глядя в глаза напротив, и просто помолчать тоже хочется. Чувствует, как собственное лицо стягивает целой чередой эмоций.       Эти карие глаза.       Этот почти обжигающий взгляд на собственных губах.       Насколько сильно ему придется постараться, чтобы разбить чужое сердце? Придется ли брать в руки нож или слова все же могут резать больнее?       — Знаешь, я врал, когда говорил, что простил тебя.       — Я знаю.       — Такое невозможно простить, это всегда будет в моей памяти.       — Но с этим можно научиться жить.       — Да, — он выдохнул, когда очередной смешок сорвался с его губ. — И я хочу научиться с этим жить.       Ганнибал молча кивает, понимающе, так… искренне. Он наконец находит в себе силы сорвать эту мутную пленку, ощущая жажду жизни, необъяснимой приток счастья. Различает в темно-карем светлые пятна у зрачка, темную кайму по краю. Он на протяжении всех этих дней видел их каждый раз и только сейчас обращает на это внимание. Глаза Ганнибала — красивые. Красивое высокое лицо с тонкими морщинками, бритый подбородок и пятна чужой крови на щеке. Тонкие губы.       Он целует его. Коротко, просто наклоняет голову, прижимаясь губами к чужим — привкус крови, солоноватой влаги моря и чего-то еще. Терпкого, почти сладкого. Уилл судорожно выдыхает, тянет руки к его лицу, хочет ощутить все это своими пальцами, почувствовать шершавость кожи — касается влажных прядей и когда чужие губы раскрываются ему навстречу, Уилл считает, что он потерян. Возможно, убит. Но, черт возьми, с каким удовольствием он дает себя резать в этот раз, когда эти руки смыкаются вокруг него, прижимая ближе, ложась тяжестью на затылок.       — Теперь все будет иначе, — шепот Ганнибала касается его щеки, он ведет носом по его коже, вдыхая запах. — Мы просто начнем все сначала. Или хотя бы попытаемся.       — Впервые задумываюсь, что по другую сторону может быть не так и плохо.       — Жизнь гораздо лучше смерти, если знать, куда ее направить.       Уилл заглянул в его глаза и растянул губы в сжатой улыбке. По щенячьи, глупо-наивно-доверчиво, но почему то теперь с этим не возникало вопросов. Тяжелый усталый вздох вырывается из его губ. Он липнет щекой к плечу Ганнибала, смотрит на пальцы в своей ладони, касаясь кончиками глубокой нити пореза. Может быть, его сердце все еще возможно собрать заново. А может и нет. Может, он так никогда и не полюбит его, может однажды ему действительно придется опять цепляться за свои кишки, надеясь не истечь кровью. Но сейчас это все кажется таким далеким, таким бессмысленным и лишенным основы. После всего, что Ганнибал сделал с его жизнью, после той череды с энцефалитом, судами, моральным насилием, недоговорками, жестокостью — ему впервые верилось в то, что где-то там, впереди, может быть лучшее время.       — Oh, Dios, я сейчас умру, а вы сосетесь…              

***

             Он схватил Ганнибала под локоть, когда опасно накренившись, едва не рухнул лицом вниз с бордюра. Улыбка не сходила с его лица весь вечер, когда количество выпитого перевалило куда-то за норму, после которой сохранять свое достоинство становится сложно. Бодрые ритмы все еще звучали в голове, его покачивало в такт уже несуществующих звуков и собственный смех кажется ему таким громким, когда он едва не спотыкается, а Ганнибал тянет его на себя не давая упасть. Ночной Сантьяго-де-Куба сверкал красно-желтыми огнями, пестрил в глазах настолько ярко, что ощущаешь себя в каком-то подобии сказочного сна. Его язык заплетается, он не думает, о чем говорит — несет все подряд, лыбится, смеется, виснет на чужом локте иногда отвечая на наводящие вопросы. Ганнибал — такой же довольный, радостный и от этого сердце внутри так приятно бьется.       — Я так тебя люблю, — он произносит эти слова не задумываясь, утопая в собственной радости. — Ты даже представить себе не можешь, как я тебя люблю, Ганнибал.       Наверняка, это было сказано слишком громко, потому что проходящие мимо прохожие озираются на них с недоумением, слыша пьяную английскую речь.       — Помнится, когда-то ты говорил иначе, — теплая улыбка играет на чужих губах. — Бросаясь в крайности.       — Какая разница? — он глупо отмахивается, вновь накреняется в сторону, когда его тянут назад. Путается в собственных ногах и в конце концов просто облепляет чужую шею. Аккуратные пальцы гладят его по волосам, наверняка, приводят его растрепавшиеся патлы в хоть какой-то божеский вид. — Сейчас я здесь и я говорю, что люблю тебя.       Эдуардо пытался убедить их остаться — дом большой, места хватит для всех гостей, но в каком-то пьяном потоке Уилл вычленил из его слов только то, что пора домой и он уже значительно перебрал. Вызывать такси не хотелось, поэтому теперь они тащились с края Сатньяго-де-Куба до центральной улицы. Там гостиница, там уже ставшая родной постель, там подобие уюта и нечто, что впору было бы назвать своим домом. Там горячие поцелуи на шее и прикосновения кожей к коже. И даже витающий где-то над головой призрак Лореса кажется ему никчемной помехой на пути ко всему этому.       — Я люблю тебя, — говорит он вновь. Абсолютно легко и просто, легкомысленно пожимая плечами. — И все эти последствия и вся эта… чушь, — он пытается подобрать правильные слова, но на ум приходит лишь обилие бессвязных обрывков из памяти. — Жизнь продолжается, верно? Моя жизнь продолжается благодаря тебе.       — Ты ужасно пьян, Уилл, — и в этом нет недовольства, одна лишь констатация факта и счастливая улыбка, этот радостный блеск в глазах, который Ганнибал даже не пытается скрыть. — Это очаровательно.