Раз, два, три - замри

Открытая система не была серой или холодной. Она была никакой. Темным пустым пространством, ни звука, ни запаха, ни луча света, который по незнанию забыл спрятаться за облаками. Соби сидел в центре, словно снежная статуя: неподвижный пустующий взгляд слепо уставился в пространство. Словно часы, сердце отстукивало секунды: раз, два, три, четыре… Осталось так мало времени до нового года. Но так много секунд. Сколько? Двадцать тысяч? Тридцать? Неважно. Соби пересечет новый цикл, сидя посреди системы с надеждой раствориться в пространстве и не пересекать этой черты. Черты еще одного года без любви. Без Рицки. Без школы, запечённого цыпленка на ужин, объятий и нежного поцелуя на ночь. Без «Я люблю тебя», сказанного в мягкую обволакивающую темноту комнаты, в которой слышится сопение спящего котенка. Спасибо, Ками, что Сеймей не фанат новогоднего празднества. Не фанат праздников вообще — бессмысленная пустая трата времени, маленькое препятствие на пути к величию и могуществу. Поэтому можно сидеть вот так, в безбрежной пустыне пространственной пустоты, забывая про ход времени, позволяя мыслям обуревать себя. Маленькое чувство — и где-то в темноте вспыхивает на долю секунды крохотная искра его обмороженного сердца. Словно кто-то чиркнул зажигалкой — вшух, и пропала. Сердце размерено отстукивает секунды. Светлые волосы лежат на коленях, свисая отдельными прядями. Раз, два, раз, два… На мгновение сердце сбивается и с высоты начинает падать пепел. Рицка. Он так любит этот праздник. Рицка говорил: «Новый год — это время новых возможностей. Повод оставить плохое в прошлом, приняв только хорошее, и идти вперед!». Милый Рицка. Сколько плохого тебе нужно оставить в старом году? Сколько хорошего тебе принести в новый? Соби не мог себе даже представить. Он ничего не знал, не узнавал, чтобы не раскалывать на бесконечные острые осколки свое сердце. И его сердце. Ведь узнает, выяснит. И будет еще больнее знать, что он помнит, знает, тянется. Пепел образует целые горы. Холодные, бесчувственные, грозящие обвалиться от малейшей вибрации и похоронить своего создателя. Не пепел — снег. Белый, пушистый. «Снежная буря», — мелькнула мысль, погасшая яркой вспышкой среди снегов его души. Значит, кто-то проник в его Систему. Странно, что не было объявлено сражение, впрочем, Соби это мало волнует. Сеймей не отдал приказ о сражении, значит, его это не будет волновать. Он продолжит сидеть пока не станет сердцем одного из огромных снежных гор, погребших под собой все живое. И его искалеченную душу. Снежные вихри постепенно складываются в осмысленное изображение. Тонкие запястья, сотканные снежинками, мягко соединяются вместе с сомкнутыми лодочкой пальцами. Длинное кимоно, еще не цельное, словно пятнами разрастающееся на теле. Словно Юки-Онна пришла, чтобы увести его в лес и похоронить. Старая сказка с несчастливым концом. У Юки-Онны нет ушек. И пушистого хвоста, который так часто обвивал его запястье, призывая остановиться, остаться, приблизиться еще немного, буквально на расстояние этого самого хвостика. Соби поднял слепые глаза, в надежде разглядеть скрытое изморозью лицо. Снежинки постоянно таяли, из-за чего лицо лишалось своей целостности, разбиваясь, словно тонкая корочка льда. С каждым мгновением оно обретало краски, словно кто-то взял акварель и тонкой кистью разбрызгивал капли, плавя снег и делая его гладким и нежным. Взор, запечатанный ледяной коркой, слепо блуждал по знакомым чертам. Кончики ледяных пальцев коснулись щеки, пробрав морозом до самого сердца. Его ледяной демон пришел навеки скрыть его здесь, похоронить позорное прошлое. Соби… Знакомый голос раздался тихим звоном, так звенят сосульки, когда их касается в тишине голые ветки деревьев. Что же ты наделал… Нет сил поднять голову, чтобы взглянуть, чтобы увидеть. Только слушать, слушать этот перезвон, плача где-то в глубине души, куда еще не пробрался лед. Как можно? Он не может. Даже в своем безумии не может позволить себе прикоснуться к своей любви, к своей больной свободе, на короткий миг озарившей жизнь. Так солнце выходит из-за облаков на короткое мгновение. Но Соби не может позволить себе даже это мгновение. — Зачем? — голос, охрипший, похожий на вороний крик. Соби хочет сказать: «Прости». Хочет сказать: «Уходи, пожалуйста, уходи». Хочет в очередной раз солгать, потому что не умеет по-другому. Как еще он может его защитить? Только ложью. Сказать, что не нужен, сказать, что не любит. Понадеяться, что Рицка снова поверит в эту ложь и больше никогда не придет. Не вспомнит. Пусть это будет еще одна рана беспамятства, пусть он утонет в омуте черноты вместе со всеми воспоминаниями, памятками и бередящим сердце чувством. Только бы не страдал, только бы не было больно. — Мне не больно, — шепот на ухо, так шелестит метель за окном. Рицка лжет. И так красива его ложь. Она успокаивает, отчего сердце затихает, все реже и реже отстукивая свой ритм. Это его подарок, последний, самый прекрасный из всех. Всего несколько слов уже достаточно за то долгое время, что они порознь. Ему не нужно больше. Он готов остаться здесь навеки, в темноте и холоде, просто зная, что его призрак, его больное желание перед ним. Сердце пропустило один удар. Второй. Третий. Секунды остановились замороженными мгновениями, более не отсчитываемые ничем. Короткая изморозь, пробежавшаяся по макушке, лбу, щекам окончательно покрыла тело ледяной коркой, запечатывая в свой плен. Шрамы, еще пытавшиеся исторгнуть из себя ледяные сгустки, неизбежно скрылись под полупрозрачной преградой. Тело медленно заваливается на спину, оставляя следы на снегу. Раскинув руки, он навеки застывает, полностью скрываясь за наледью, плавно опускаясь на дно черноты, что обволакивает его любимыми объятиями.

***

Машина скорой помощи подъезжала к небольшому парку. Люди, решившие выбраться в праздник погулять и посмотреть салюты, позвонили в службу спасения, обнаружив тело молодого человека, лежавшего в снегу. Зимой это совсем не редкость — возможно, он упал, ударился и потерял сознание. Или был пьян настолько, что упал и уснул. Врачи вышли из машины и погрузили окоченевшее тело на носилки. Нужно было везти его на освидетельствование, может быть, получится найти родственников. Девушка, вызвавшая помощь, плакала, уткнувшись в плечо своего молодого человека, который мрачно объяснял, как именно был обнаружен этот человек. Для них новый год навсегда останется омраченным смертью. Медики переглянулись и одновременно хлопнули дверями машины, которая через мгновение тронулась с места, уезжая в темноту. Рицка шел по практически пустующей больнице, вслушиваясь в собственные гулкие шаги. Ему позвонили и попросили приехать на опознание. Его номер был единственным в списке контактов. Сердце глухо отстукивало секунды. Раз, два, три, четыре… Врач встретил его у кабинета, явно недовольный испорченным праздником. Рицка заполнил какие-то бумаги, совершенно не задумываясь над содержанием. Часы на стене тикали в унисон с его сердцем. Тик-так, тик-так. Раз, два, раз, два. Врач выдал ему санитарный халат и поежился: ему не хотелось разбираться с истерикой, которая практически всегда следовала после опознания. Глядя в темные фиолетовые глаза, он отстраненно думал о праздничном столе и походе в храм, который они с женой запланировали на утро, как раз после дежурства. Они поднялись и направились по темным коридорам. Шаги гулко отдавались в полу-пустых коридорах. Лифт ехал долго, чересчур долго для такого времени. Двери лифта разъехались, являя обоим ярко-освещенное крохотное помещение. Рицка не понимал, зачем здесь играет музыка. Неужели ради этой минуты, чтобы переместиться с первого этажа в подвал? Менялись цифры. Волосы щекотали кончик носа, вынуждая отчаянно чихнуть, но он сдерживался. В подвале было холодно, в воздухе витал запах горя, он въелся в каждую трещину в стене. Они подошли к металлическому столу. Врач откинул простыню. В его голове пошел отсчет до истерики: раз, два, три… — Агацума Соби. Студент факультета японской живописи, — глухо отозвался молодой человек перед ним, — двадцать пять лет. Он мой… он моя семья. Врач выдохнул. Истерики не случилось. Значит, можно до конца оформить бумаги и вернуться к стандартной работе. — Давайте закончим с оформлением. Вы можете забрать тело или… — Пожалуйста, дайте нам минуту наедине, — врач пожал плечами и вышел. Не первый раз и не последний он видит такие глаза: больные, ошалелые, ледяные. Так странно… Что он забыл в подвале? Врач подергал ручку однозначно запертого кабинета, пожал плечами и пошел к лифтам. Видимо, задремал. Но в таком случае ему нужно как можно скорее вернуться к пациентам. Рицка подошел к столу. Синева Соби к лицу. Словно застывшее ледяное изваяние. Рука скользнула по мертвенно-бледной коже, желая коснуться пальцев, но в последнюю секунду поменяла направление, остановившись на груди. Глубокий вдох. Резкий выдох. Ушки пригнулись, хвост распушился, когда их обладатель вспыхнул ярким светом. — Раз, два, три… Отомри. Детская забава — застыть в нужной позе, чтобы не проиграть. Свет плавно впаивался в грудь, растекаясь по вспыхивающим венам, упрямо пробираясь к самому сердцу. Так солнце постепенно, но неизбежно топит сугробы даже после самой лютой зимы. Легкие втянули первые глотки воздуха, надсадно выталкивая мороз из тела глубоким кашлем, словно пытаясь избавиться от болезни. Свет струился, заполняя пространство, пылающий, горячий. Часы остановились, стрелки оплавились, не в силах превозмочь Силу, сжигающую все вокруг. Рицка пылал, горел, искорки вспыхивали меж прядей волос, словно маленькие золотые рыбки выпрыгивали из необъятных волн. Он, услышавший далекое дорогое сердце, не смог ему противиться. Взмолившись Богам, он заставил огонь стать льдом. Принял облик ледяного призрака, чтобы спасти своего глупого, неверящего Бойца. Запечатал во льдах, скрыл его живое сердце изморозью, чтобы никто не догадался. — Проснись, Соби, — капли на полу — лишь вода, стекающая с мокрых волос. Веки Бойца дрожат, постепенно освобождаясь от инея, чтобы явить светлый и чистый взгляд. Свет постепенно угасает, полностью поглощенный забившимся сердцем. Нет, это не вода, это слезы, которые стекают из уголков небесных глаз. — Рицка… — так глупо. Как он мог подумать о жизни или смерти без своей пары. Рицка улыбается, слезы еще не высохли, все бегут и бегут по щекам, хочется их остановить или стереть. Они смотрят друг на друга, не в силах даже двинуться. Соби не верит происходящему. Рицка не верит своему счастью. Пахнет гарью — это догорают последние листы бумаги, в которых что-то говорится о сегодняшних событиях. Скорая никуда не приезжала и никого не привозила. Девушка даже не вспомнит о сегодняшних слезах, глядя на фиолетово-золотые огни в небе. По всему городу тут и там вспыхивают фейерверки, которые никто не поджигал. Они распускаются цветами в небесах, празднуя рождение новой Пары аккурат под бой колоколов. Бойцы и Жертвы тут и там чувствуют Силу и не могут найти ее источник. Сеймей чувствует холод, расползающийся по коже, он даже не знает, а чувствует, чей это огонь. Огонь, единожды коснувшийся его и вернувший в этот мир. Он поджимает губы и возвращает взгляд к ноутбуку, пытаясь собраться с мыслями. Люди радуются новому году и новым возможностям, поздравляют родных и близких. Рицка утопает в золотых листьях, уносящих их домой. Чувствует, как горит меж лопаток заветный подарок, объединяющий две половинки в одно целое. Самозабвенно целует своего Бойца, окончательно оттаявшего и даже немного светящегося — возможно, Рицка немного перестарался с Силой. На большом окне висит гирлянда, тихо перемигиваясь желтыми огоньками, иногда погружая комнату в абсолютную темноту. Соби зацеловывает нежное юношеское лицо, тонкие запястья с голубыми венами, иногда утыкаясь носом в плечо и прикрывая глаза, чтобы вдохнуть сладковатый запах. Его Рицка, его свет, его… Жертва. О Сеймее даже мысли нет, он оставил его там, в снегу Системы. Только Рицка. С каждым новым поцелуем прошлое уходит, забирая с собой слезы и горечь. Соби глухо стонет, чувствуя обвивающуюся вокруг запястья золотую с синевой ленту, полную жизни. — С новым годом, Соби. — С новым годом, Рицка.