Меренсет

Удивление на его лице настолько непринужденное и даже немного детское, что Эве, скованной страхом перед этим мужчиной, на секунду становится легче дышать. На секунду. –Зачем? – спрашивает он, приподняв брови. – Ты уже моя. Не забывай, как тебя зовут… Удивление сменяется привычной ухмылкой, оголяющей слишком острые для человека клыки, а удавка на шее Эвтиды становится почти ощутимой. – Тобою уплачен ее долг мне. Ме-рен-сет, – произносит он по слогам, и в этом ненавистном имени Эве чудится шорох прохладного змеиного тела, скользящего по склону красного бархана. Красного. Она распахивает глаза и делает шаг назад. – Ты… – Давай, Эвтида, подумай, – он делает шаг тоже – вперед. – Какое у меня имя? Меренсет… Возлюбленная бога Сета. Осознание рушится на нее, будто она – в храме, и кто-то подрубил мощные колонны, погребая ее под каменными обломками. Эва чувствует, что задыхается, делает вдох, и в нос ударяет запах пыли и раскаленного на солнце песка. Бог смотрит на нее с ласковостью Аммит, готовой сожрать тяжелое сердце грешника, делает еще шаг – ей за спину. Касается шеи, обхватывает ее ладонью – нежно-нежно, и от этой нежности Эве становится страшнее всего. Грудь его давит в лопатки, кожа льнет к коже – живое к живому, – и Эвтиде от этого горячо и дико, и жгучие слезы встают в уголках глаз, но сморгнуть она не в силах. – Тише, – говорит он мягко. – Думал, без угроз поладим, но ты бываешь упертой, – смешок опаляет ей ухо. Пальцы его перебирают по горлу, будто гладят струны иноземного инструмента из жилища Агнии, поднимаются выше, к подбородку, невзначай будто касаются приоткрытых пересохших губ. Прикосновения эти жгут осознанием того кому принадлежат. – Впрочем, мне нравится, что все обернулось именно так, – мурлычет он ей на ухо. – Тем интереснее будет найти общий язык, да, шезмочка? Что ж, хотя бы насмешка в его словах ей прежде не просто так слышалась. Бог отпускает ее и отступает, но жар его тела никуда не девается, оседает на коже ожогами, а его приказ повисает в воздухе, пахнущем пылью пустыни, и Эвтида не знает, что ее жжет сильнее. … Ме-рен-сет. Так ее нарекла мать, отдарившись девчонкой от долга. Сету больше по нраву кровь и война, и мальчишка для подобного был бы сподручнее, но шезмочка по-своему полезна, тем более, что Рененутет к ней изощренно милостива. Тем более, что страх ее – яркий, искренний, забавный– щекочет обоняние и заставляет улыбаться, пока он сам вышагивает по поселению, не особо-то таясь от охотников по теням. У птицеголовых людей и мозги – птичьи, и единственную угрозу представляет собой главный над ними, которого племянничек одарил своей особой милостью. Но тот слишком занят истязанием другой маленькой шезму, чтобы углядеть главного врага под носом. Глупые все-таки создания – люди, даром что и Хнум был не особый умница, баранья его башка. Возле пыточной он на секунду даже замедляет шаг, привлеченный запахом боли и крови, и лениво думает, что умирающий онейромант была бы не самой худшей шезму, если бы выжила, но тут же продолжает путь, оставляя и охотников и своих подопечных позади. Проскальзывает мимо дозорных и покидает селение, ориентируясь на блеск Нила в свете луны и звезд. Хорошая ночь. Мамочка сегодня расщедрилась. Мать дарующей жизнь он помнил смутно – всего лишь женщина, что позабавила его отчаянной, темной страстностью своего желания. Безумная женщина, если так поразмыслить. Впрочем, всякий, кто к нему обращался – в каком-то смысле безумец. Он завернулся в плащ, ощущая на коже прикосновение ночного ветра, веющего с реки. Тем более удивительно, как у нее получилась подобная девчонка – диковатая и гордая, как барханная кошка, но в то же время пугливая и нежная, как цветок лотоса. Красивая. Возлюбленная. Сет усмехнулся, смахивая волосы с лица. Возлюбленной у него не было уже давненько – странствия по пустыне не особенно щедры на женское внимание, – но человеческие женщины бывали красивы, и иногда – даже немного любопытны. Достаточно, чтобы разделить с ним ложе. Жаль, что сгорали быстро. Так что, может, и шезмочке повезет – если окажется достаточно удачлива, чтобы выкрутиться из рук охотников живой и целой. А он, так уж и быть, может и подсобит. Он на секунду представил себе Меренсет – белый хлопок простынь, на них – точеное тело, на бронзовой коже – капельки пота, в воздухе – запах эфирного масла и желания,– и тут же отогнал эту мысль. Позже, позже. Жизнь бога ничуть не похожа на придумки людей, и забот у него полно – выяснить, к примеру, у кого из местных завелась милая традиция топить этих самых человечков в Ниле. Тем более что шезмочка так оживилась, едва заслышав о мёртвом названном брате. Сет вновь заулыбался, поправил капюшон и – нырнул в тень.