Соцветие уносится ветром

and it's a shame because I only came here for the love of you

— Арсюш, — Димин голос шёлком касается уха и шеи, мимолётной щекоткой соскальзывает к дрогнувшему плечу. Арсений откидывает назад голову и выдыхает смешком, поглаживая ножку пустого бокала. Ресторан кружит голосами и пением, гитарные переливы вынуждают мелодично мурлыкать и шалеть. За тёмными окнами не спит и до дурноты цветёт весна. — Что за небывалые нежности, — Арс щурит глаза — в Диминых уже вовсю бесята играют в классики. — Сегодня какой-то особый вечер? — Мне нужен особый вечер, чтобы сделать, — Дима проводит пальцем по Арсовой груди, — вот так? Арсений заинтересованно приподнимает бровь. На нём голубая футболка с принтом разлетающегося от дуновения одуванчика, который Дима обводит задумчиво по контуру. — Если вдруг не нравятся нежности, то могу укусить, — предлагает Дима добродушно. — Я настаиваю, — Арс оживляется и похлопывает по столу — Диму долго упрашивать не надо. — А-а-о-о-о!!! На них оборачивается полресторана. Арсений потирает укушенное плечо и страдальчески кривится. Полресторана не впечатляется и отворачивается — подумаешь, Попов кричит и стонет, да и бог с ним. Позов вон рядом — проконтролирует, если что. — Привлекли внимание вот, — Арс, хоть и укушенный, пододвигается к Диме ближе. — Да кому мы нужны, — кусатель доволен собой, расслабленно постукивает лежащей на столе пачкой сигарет. — Сильно больно? А то я просто сразу вошёл во вкус. — Если ты вошёл, то можешь продолжить где-нибудь в другом месте. У Арсения часто такое — что в голове прокрутилось, то он и говорит. Дима конечно же может на него глянуть уничтожающе, мол, Арсюш, я вроде не заказывал от тебя эксклюзивную придурь с двусмысленностями, притормози. Вместо этого он уточняет: — Типа… В бок? — Типа в номере, — Арсу так плевать, Арсу так хочется визжать и обливаться шампанским. Вот здесь, да, именно здесь Дима должен скривиться, кашлянуть раздражённо и одёрнуть. Дать понять, что уже не особо заходят такие шутки. Чтобы от него полоснуло холодом, чтобы даже мысли не возникло подкатывать к нему на своём хихикательном задорном моторчике. И опять Димина реакция не предугадана — он загадочно улыбается. За соседним шумным столом поднимается Шаст — хули ты вскочил там, думает Арсений — и кивает Диме в сторону выхода. — Придержи мысль, я скоро вернусь, — Дима всовывает в рот сигарету и встаёт со своего места, забирает со стола зажигалку с телефоном и идёт следом за Антоном. Арсений хочет покидать им обоим что-нибудь в спины. Вот прям приспичило им, соскучились уже друг по другу? Срочно понадобилось обсудить футбол, вспомнить КВН-овские времена, спеть гимн Воронежа? Арсений тут, между прочим, важные вопросы решает — куда и где его будут кусать, мир рухнет, если не будет ясности на этот счёт. От мыслей про Диму ведёт и кружит, в рёбрах лопаются хлопушки и пузырьки. Арсений отрывает от пола стул и пересаживается в другой конец застолья, сходу упирается подбородком в Серёжино плечо и демонстративно громко вздыхает. Серёжа спокойно поворачивает к Арсу голову, нюхает зачем-то волосы и отпивает через трубочку какую-то цветную шипучку. — Чё там у вас с Позовым происходит? — интересуется невзначай. — Ревнуешь? — Арс хмыкает. — Ничего не происходит, просто кусаем друг друга. — Сколько ты выпил? — Всего лишь бокал красного вина, — Арс мечтательно смотрит в сторону арочного прохода в холл, откуда Дима с Шастом вышли из ресторана на перекур. Серёжа невозмутим. Он достаточно насмотрелся Арсовых пьяных выходок со стороны и уже привык сохранять трезвую мудрость, потому что должен хоть кто-то. Один раз Серёжа отвлёкся буквально на пару минут, и Арса уже чуть не увезли навсегда в Азербайджан. — И что ты задумал? — А заметно? — Светишься весь сидишь, хитрожопый. — Я просто приятно провожу вечер. — Да, и в чьём номере ты его завершишь? Арс косится на Серёжу неодобрительно и гордо молчит. Интересно, Дима сейчас говорит с Антоном о нём? Думает ли он вообще об Арсе вот просто так, уносит ли с собой шлейф его припизднутости, осмысляя наедине? К Диме иногда хочется прирасти, прицепиться ведьмовским шепотком, въесться в него помутнением, которое не вывести ни у какой бабки-ведуньи, живущей в глухом домике у леса. — Поз тебя сегодня склеит, а я даже не успел на это поставить. — Охуел? — Арс с хохотком тычет Серёжу кулаком в бок. — И Димка меня не клеит, он просто гладит мой одуванчик. Серёжа тяжело молчит. Смотрит на Арса как добрая уставшая мать на разнузданную девицу, которую бессмысленно ругать и запирать дома. — Бог мне судья, — договаривает вместо него Арс. — Бога нет. — Бог отошёл покурить и обещал вернуться ко мне, — Арс клюёт Серёжу в щёку, подцепляет под собой стул и вместе с ним возвращается туда, где сидел. Дима как раз возвращается минутами позже, о чём-то остаточно смеётся с Антоном, приковывает взгляд просто так, по сути, не делая ничего зрелищного. Просто улыбается, просто что-то пролистывает в телефоне, просто парой слов доводит кого-то до раскатистого смеха в потолок. Арс смотрит на него с расстояния, искоса, истошно, прицельно и остро, и внутри диафрагмы покачивается и жжёт солью океан. Это штрихи, это мимолётность, это что-то не позволяет случиться выдоху, что-то пускает круги по глади тёмного омута, в нём тонут лилии, брошенные камни никогда не достигают дна. Неизбежность падения приравнивается к полёту пули — момент, когда Арс осознаёт, что в набитой людьми комнате ему нужен только один человек. Дима садится рядом, закидывает ногу на ногу, расслабленно откинувшись на мягкую спинку стула. Приносит на себе сигаретный шлейф и что-то пронзительное, по чему так любит убиваться по ночам весна. — Какие нынче новости? — Арс заинтересованно подпирает голову рукой. — У Шаста сыпь под коленкой, — скорбно делится Дима. — Он прям на улице тебе показал? — Нет, просто пожаловался. — Ладно, не буду к нему близко подходить, — Арсений от Шаста в восторге — конечно, давай, беги к стоматологу с любой болячкой и срачкой. Неважно, что Арс сам такой же, что он перед Димой с голой задницей ложился под укол — это другое. Остаток вечера они разговаривают, сплетают непринуждённо фразу за фразой, будто только для этого и были созданы — чтобы трещать друг с дружкой в своём углу, будто никто с ними больше не хочет дружить; касаются друг друга постоянно, как будто не умеют по-другому, Арсова тактильность обостряется и не встречает сопротивления, чему он рад, вновь неслучайно подхватив на взмахе Димино запястье. Когда приходит время уходить, Арс надеется, что Дима не пропадёт загадочно у гардероба, не отмажется идти вместе и не задержится ради очередного перекура, но тот и не думает куда-то деваться, идёт рядом и о чём-то увлечённо рассказывает — Арс, если честно, больше слушает сам голос, чем сказанное, переступает порог и поднимает руки, тянется к темноте неба, потому что нравится этот вечер, потому что весна. От ресторана спускается длинная широкая лестница — у Арсения каждый шаг на ступеньку выходит пружинистый, будто он наступит на последнюю и вспорхнёт, оттолкнётся от припаркованных машин и унесётся прямиком к плоским крышам, созданных специально для танцев под луной. — Вызови нам такси, — велит он, вальяжно опершись на перила. — Ну если насто-о-олько тебе лень, — Дима указывает рукой на гостиницу буквально через дорогу. — Ну пусть такси сделает круг по городу и вернёт нас сюда. — Ты видел этот город? За какой грех я должен откатать этот круг? — Димон! Ты на поклоне говорил этому городу “спасибо”! — Спасибо за то, что я больше никогда сюда не приеду. Арсений смеётся и дёргает Диму за руку, будто тот вышел смешно грубить и ворчать перед толпой. Дима говорит, что доброта спасёт мир, но всегда уточняет, что он, увы, здесь не поможет. И он так любит говорить гадости про города, стыдить облезлые вокзалы и здания-коробки, он из аэропорта ехал и успел рассказать таксисту, как стоит перестроить главную улицу. Сказал, что мир спасёт красота, а потому отвернулся от окна смотреть на сидящего рядом Арсения — спасай, сказал он ему, и Арсений улыбался всю дорогу, будто до этого ему никто и не говорил, что он красив. До гостиницы и правда — всего-то перейти полупустую дорогу, проскочить мимо курящих угрюмых бизнесменов и звонко смеющихся дам. На крыльце перед зеркальными дверьми до Арса доходит более ясно и остро, что ночевать он собрался не у себя — осталось обрадовать этой чудной новостью Диму. В лифт они заскакивают только вдвоём, пока остальные задерживаются у стендов с сувенирами. Дима жмёт кнопку своего этажа. — Тебе на какой? — Мне на шестой, всё правильно. Дима ничего не говорит. Хотя может, господи, выдать хоть целый стенд-ап сходу про то, какие они с Арсением придурки. Или же он просто проверяет, до каких краёв дойдёт юмор, в какой момент Арсений прыснет и соскочит, пожелает спокойной ночи и уедет к себе, в свой номер, в свою заваленную футболками кровать. Они приезжают на шестой этаж, и в пустом гостиничном коридоре Арсу совсем не хочется смеяться. Они молча идут до Диминого номера, который как назло далеко, отчего в тишине глухие шаги по ковру кажутся нелепо зловещими. Опять же, вот подходящий момент для Димы — обернуться, мягко придержать Арса за плечо, сказать наконец, что прикол как-то затянулся. Но затягивается только молчание, и Дима достаёт карточку — замок щёлкает слишком громко для коридорной тишины. Для пустоты в Арсовой голове, в которой стучит собственный пульс. Дима открывает дверь, пропускает Арса первым. Арс благодарно кланяется — заходи уже, дурак и клоун — вешает на крючок куртку и выпрыгивает из кроссовок, пока Дима поворачивает замок. Арс проходит в комнату, останавливается у порога и пялится на зашторенное окно. Он будто заносит в эти стены поставленный на паузу пожар, затихает и ждёт нужной секунды, чтобы полыхнуть. — Надеюсь, я не оставил тут срач, — Дима включает свет и придирчиво оглядывает комнату. Арс бьёт ладонью по выключателю, возвращая темноту. Притягивает Диму к себе за плечи и ныряет в него поцелуем, прирастает мгновенно, чтобы так просто не отцепили и не швырнули в стену. Они уже целовались прежде, ловили взаимные порывы на заднем ряду гастрольного автобуса, в гримёрке пару раз и на парковой скамейке в северном городе, и всегда это было ночью, но впервые это вот так — в темноте перед зазывно расправленной кроватью. Конечно, Арсений готов в любую секунду обернуть творящееся бесстыдство в шутку. Конечно, Арсений ни черта не готов, когда его рывком перехватывают за бедро и локоть и ведут к этой самой кровати, стараясь не разорвать поцелуй, потому что Дима мудрый, Дима знает, что стоит освободить Арсению рот, как тот начнёт пиздеть без умолку. Арс разворачивается, толкает Диму на кровать и забирается сверху, кусает чувствительное ухо и выдыхает рвано в потолок, когда его перекатывают на спину. Хочет срочно поделиться остроумной мыслью, но прикусывает губу, когда Дима припадает к его шее — не до разговоров теперь, Арсюш, ты же этого добивался весь вечер. Они долго целуются, пока Дима не останавливает ловкую руку, пробирающуюся к его ширинке. Дима возвышается над Арсом осязаемой мглой, любовно выбеленный мазками уличного света, пробивающегося сквозь шторы, насколько позволяет ночь, а она почти что приказывает — смотри и не дыши. — Мне казалось, ты не спишь с коллегами, — Дима звучит удивлённо, выписывая узоры на вздымающейся груди. — Что за глупости, — Арс морщится и перехватывает Димину руку, чтобы спустить её ниже, впивается пальцами в ремешки кожаного браслета. — Никогда я такого не говорил. — Разве это не скажется плохо на нашей совместной работе? — Дима как будто отговаривает, а сам очерчивает пальцем кожу под приподнятым поясом джинсов. — Лично мне будет хуже, если… — Арс давится вдохом и выгибается дугой, когда его прошивает волной от одного размашистого касания по выступам рёбер. — Если я не пересплю с тобой прямо сейчас. Дима усмехается над ухом — лучший звук, под который стоит сойти с ума. Мешающая футболка слетает с Арса незамедлительно, пока он вывернутой рукой хватается за изголовье кровати и приподнимает бёдра, помогая стянуть с себя джинсы. Это будто снова от карты щёлкает дверной замок — когда что-то выстраивается правильное в голове, высится в лучах и снова рушится, будто накрытая волной песочная башня. Тело теперь тянется только к телу, руки беспрепятственно касаются везде, где хотелось, Дима говорит что-то сбивчивое-бесстыдное — Арс отвечает то ли смешком, то ли стоном, изгибается в плавящей хватке и смотрит в пласт потолка, пока надрывно дышит и пальцами изучает рельеф чужой спины. Весна приносит в их комнату бледный рассвет — оба его просыпают, как и время подъёма, напрочь забыв про будильники. // — Арсюха, — Димин голос окликает задором, потешным щипком в вертлявый бок. — Тебя сфоткать? Арсений оборачивается, приподняв козырёк кепки, одёргивает лямку серой майки с выцветшими надписями. Лето его любит теплом и цветением, июнь целует его в шею и открытые плечи, и всё тянется к нему — листва к ладоням, травинки к щекам, подрагивающая крыльями крапивница, севшая мимолётно на кончик пальца. — Вот видишь, уже и не надо тебя просить, — Арсений склоняет голову к плечу, прищуривается от слепящего солнца. — Нравится вид? — Нравишься ты. Ты не уловишь разницы — где Дима шутит, где любезничает, где вдруг без колкостей обнажает душу. Димин флирт Арсений различал долго — разобрался, только когда разделил с ним полумрак и шорох простыней. Арс садится в траву, чтобы долго потом отряхивать свои дырявые джинсовые шорты, срывает пушистый одуванчик, тюкается в белый шарик носом. — Снимаешь? — Ежесекундно, — Дима отвечает машинально, не отвлекаясь от процесса. Арс дует на шарик — опушённые семянки разлетаются и уносятся прочь, как сущность лета, как воплощение всего эфемерного. Дима ловит момент в кадр, и Арсу интересно, запоминает ли он это, выкрадывает ли себе и забирает ли под кожу. Арсению хочется поспрашивать. Повалить Диму на траву, пускай тот и ворчит из-за грязи и букашек, смотреть неотрывно в карюю бездну, которую не высветить даже летним заревом. Говорить с Димой об импрессионизме, о восходящем солнце Моне, которое считали незавершённым и грубым, тянуть руку к небу, чтобы лучи просачивались между пальцами, спрашивать ерунду вроде “а что, если мы с тобой и есть — запечатлённый размашистыми мазками миг, сад в цветах и водяные лилии, сладкое безделье и бал в танцевальном зале Монмартра?” Мысли жужжат шмелями над лепестками, и Арсений сам себе удивляется — не слишком ли много поэтичности вкладывает он в отношения с коллегой, с которым просто спит в весёлом и добродушном настроении? Арсений смотрит на Диму, сосредоточенно хмурящегося по ту сторону камеры, и сам себе отвечает с мысленным смешком — нет, не слишком. Недостаточно даже, если говорить честно. — Ебало попроще сделай, — просит Дима, встав с телефоном на одно колено. — Блин, ну Димон, — Арс цокает возмущённо, но при этом не сдерживает улыбки. — Вот ты представляешь, чтобы художники так грубили своим натурщицам? — Отлично представляю, и как натурщицы отвечают матом в ответ и просят закурить, — Диме весело, Дима всегда чудит между сарказмом и трагичностью. — Ну просто лето на дворе, а ты нахмурился и сложно сопишь. — Много ли ты сам веселишься летом? — Ну так о тебе же речь идёт, — Дима совершенно невзначай ловит на палец божью коровку. Вертит рукой, чтобы она перебегала по костяшкам, и осторожно подносит к Арсу поближе. — Ты — сияние. А печали оставь мне. Божья коровка перебегает с Диминой руки Арсу на плечо — Арс косится на неё, мультяшно-яркую, щекочущую мелкими лапками, и не шевелится. Момент вдруг кажется ему до удушения интимным — интимнее, чем спавшая вниз ткань рубашки и различимый на шее чужой выдох. Божья коровка обегает родинку, мудрит с траекторией и заползает во впадину ключицы, но улетает прежде, чем Дима успевает поймать кадр. — Блин, жалко, красиво было пиздец. — Ну ты сам успел полюбоваться? — Конечно. — Вот и прекрасно, — Арс улыбается. Господи, каким воздушно-приторным ему хочется быть, нежиться и нежничать, вот так же самому — пробраться щекоткой по коже и уткнуться в изгиб шеи, молчать и сидеть тише коснувшегося стеблей ветра, чтобы не прогнали прочь. Дима ведь тоже — хитрец из контрастов, бывает же грубее всех, резким и угрюмым, но вот тоже — копошится на пару с Арсом в траве, ловит с ним летучую живность и почти не вредничает, подрабатывая личным фотографом. Контрасты мешают понять Диму и в отношениях: с ним можно не думать о последствиях и о долговечности, просто срываться с ним и в него, копить на телефоне пропущенные и непрочитанные, распивать прямо в постели абсент и не обещать друг другу ни-че-го. И в то же время с ним же, с его рассудительностью и надёжностью, можно планировать жизнь, представлять совместные вечера и пробуждения на годы вперёд, скатиться во что-то идиллическое, загадать с ним дом с самоваром, завести кота, собаку, галчонка и почтальона, смотреть из окна, как телёнок стаскивает с бельевой верёвки трусы, писать дурацкие письма друзьям и родным, в которых ноль смысла, но зато счастья — до неприличия много. Думать об этом странно, да и Арсений с постоянством как-то не вяжется. Дома́ у Арсения получаются только карточные, хрупкие и ненадёжные, чтобы разваливались мгновенно — от его же руки. Арс поднимается на ноги, отряхивает шорты и вертится, чтобы Дима искал на нём клещей. Попутно отсматривает получившиеся фотографии, уже выбирая, что закинет в соцсети. — Куда кстати в отпуск собираешься? — спрашивает Дима, пока они синхронно переступают бордюр, возвращаясь из зарослей обратно на асфальт. — А не скажу, — секретничает Арс, уткнувшись в телефон. Так-то у него уже почти всё спланировано, без заманчивых предложений он никогда не останется, и всегда важнее решить “куда”, а не “с кем” — из попутчиков у Арса всегда готова выстроиться очередь. Дима понятливо кивает. — Ты как всегда, — усмехается он — совершенно беззлобно, что поразительно. Не стебёт в своём стиле, не приподнимает неодобрительно бровь, мол, что ещё за секреты от меня. Арс неожиданно теряется, не понимая, что он чувствует из-за Диминого равнодушия. Чтобы чем-то занять себя в момент задумчивости, подцепляет на палец нашейную цепочку. Дело в том, что подобные сценарии Арса всегда устраивали — ни требований, ни обязательств, все друг другу любезно кивают и обоюдно не ебут мозги. Дима, казалось бы, вписался в схему идеально: коллега и партнёр по сцене, который бессовестно соблазнил и затащил товарища в постель — Арс затащился сам, но он бы гордо всё отрицал и прятался в кружевной веер — и дальше не возникло проблем. Дима не требует ясности и не стучит кулаком по столу — Арс бы вздрогнул и подлёг рядом — не ждёт отчётностей, где и с кем Арс предпочитал скрываться за тонированными стёклами, не спрашивает, какой он по счёту в Арсовом списке случайных-неслучайных, не держит руку на горле — Арс никогда не утверждал, что был бы против. Если Арс пропадёт — из чата и из города — то Дима не кинется его разыскивать, не полезет на стену от скучания, не заставит назвать точную дату их следующей встречи вне рабочего графика. Дима — безразличен и умиротворён, ему здорово, когда Арс рядом, но ему не станет вдруг невыносимо, когда Арс окажется где-то далеко. И внезапно выясняется, что Арса это не устраивает, что ему, дряни и козе, вообще-то надо, чтобы по нему тосковали и приличия ради хотя бы пару раз на дню страдали, что ему бы абсолютно вскружило голову Димино скучание, что он, противоречивый придурок, как будто и не против, чтобы его, непостоянного и неусидчивого, попытались задержать. И я бы остался, — почти не сомневается Арс, — просто так, к слову. Арсению, должно быть, напекло голову. Иначе не объяснить, какого чёрта он готов искренне возмущаться и предъявлять, почему это Дмитрий Позов не хочет носить его у себя на спине вместо походного рюкзачка. Хватает ума не спросить об этом вслух. Хватает ума не упасть коленями об асфальт, пока поле с одуванчиками остаётся позади, а обтянутая белой футболкой Димина спина — самым важным пятном среди буйства мазков на импрессионистическом холсте. Арсений вдыхает летний ожог и чувствует, как в лёгких прорастает терновник — очередной секрет, который он оставит при себе. // — Арс, — Димин голос звучит строго, змеиными кольцами оплетая запястья и голые колени. Арсений невозмутимо перелистывает страницу и поднимает взгляд. Дима стоит на пороге комнаты, вышедший из тени тёмной прихожей, в чёрной футболке, на которой о чём-то пересмеиваются черепа. — Просто листаю журналы, примерил вот халатик отельный, — Арсений смотрит вниз, чуть отогнув белоснежный ворот. Пожимает плечом в недоумении. — Что тебя смущает? — Это мой номер. Молчат. Хочется хихикать, на самом деле, но Арсений до последнего отыгрывает серьёзность. — Я украл твою ключ-карту. — Ты безобразник? — Подумал, что я буду здорово здесь смотреться, — Арс откладывает журнал на прикроватную тумбочку, расставляет руки и чуть откидывается назад — белоснежный халат услужливо обнажает ключицы и левое плечо. Дима наблюдает за картинкой с нечитаемой эмоцией. Подходит к кровати, садится на край и проводит ладонью по гладкому покрывалу. — Ты оставил дверь открытой, а если бы кто-то зашёл? — То узрел бы нечто прекрасное на твоей кровати, — Арс улыбается, хочет быть игривым и бессовестным. Придвигается ближе, наклоняется к лицу — замирает у виска вместо пистолетного дула. — Сейчас ты запер? — Да, — кивает Дима — рука с покрывала перебирается на колено, оглаживает бережно, будто касается хрупкого фарфора. Вообще они думали прогуляться, но осень быстро открещивается от тёплых дней и весь вечер шипит дождём, и Арс не придумал ничего иного, кроме как на ужине стащить у Димы карточку, пробраться в его номер раньше него самого и предложить сплестись телами во имя осенней меланхолии. Дима, судя по тому, как резво он спешит на ощупь узнать, что у Арса под халатом ничего нет, возражений не имеет, затаскивает Арса к себе на колени и утягивает в тягучий поцелуй, не говорит больше ни о чём — ни о погоде за окном, ни о психологии маньяков, ни о чересчур коротеньких отельных халатах, воспитывающих в постояльцах разнузданность. Арс ловит оголившимися лопатками озноб, трётся о Диму, ещё одетого и прожигающего ладонью прогиб шёлковой спины, плавится моментально и проскальзывает под одежду, кожа к коже, жадно ища отклика. Димины руки спускаются ниже, пробираясь под сбившийся халат, пока губы оставляют россыпь поцелуев от пульсирующей шеи до ключиц — Арс выгибается в спине и цепляется за Димины плечи, встречает помутневшим взглядом потолок и не успевает выдохнуть, как где-то на этаже начинает вопить пожарная сигнализация. Арс замирает как от прострела, смотрит на Диму настороженно, смяв пальцами ткань футболки на его спине. Дима не выпускает Арса из рук и поворачивает голову в сторону прихожей, прислушиваясь к шуму за запертой дверью. — В коридоре орёт, — хмурится он, осторожно отстраняет от себя Арса и встаёт с кровати. — Побудь тут, я разберусь. Арс растерянно молчит, хотя мог бы выдать каскадом шутки, подтягивает спавший халат обратно на плечи и ловит своё отражение в зеркале — растрёпанность и античная запретная красота, всё по классике. Дима открывает дверь и выглядывает в шумный коридор, оглядывается по сторонам и уходит поспрашивать, из-за чего суета. Арс подтягивает колени к груди, приглаживает складки на покрывале и отводит взгляд к стене. Над изголовьем кровати тянутся до потолка серые одуванчики — пелена в дымке, лёгкость тумана и невесомость паутины. Дождь так и стучит по стеклу и карнизу, самое время подумать о том, что с Димой они могут быть только в чужих стенах — будто вечные беглецы, встречные и безымянные, две случайные аномалии в лиминальном пространстве. У Арса с Димой никогда не будет собственного дома на двоих — такой, который можно будет показать всем, хвастливо засняв каждый угол и заставленные значимой ерундой полки. Конечно, в теории, можно от всех спрятаться — далеко и высоко, где панорамные окна с видом на какое-нибудь созвездие, а не на многоэтажку напротив, и о том, с кем ты делишь закат и постель, просто не нужно говорить вслух, но так ли на самом деле Арс любит молчать? И мысли эти не должны печалить, да и вообще они неуместны, ведь у Арса нет мечты делить с кем-то постоянным крышу и стену, ему же как раз и лучше вот так, спонтанно и несдержанно на широких отельных кроватях, ему другого от Димы не надо — или что-то меняется? Как ветер, который яростнее разбивает об окно капли дождя. Сигнализация затихает, в коридоре слышатся неразборчиво голоса — паника не чувствуется, больше недоумение и ворчание. Арс различает где-то на фоне голос Шаста — у него номер на этом же этаже, тоже, видимо, вылез выяснять, где пожар. Наверняка сонный и перепуганный, ухватился за Диму потерянным щенком, пока они вдвоём пытаются унюхать дым. — Точно у тебя не оставлял? Может, упал куда-то… — голос Антона слышится совсем близко, сам он вплывает в комнату наглым топотом и застывает при виде Арсения, восседающего на Диминой кровати. — О. Арс вздёргивает подбородок — обнаружение его ничуть не смущает, он бы и вовсе повесил на дверь табличку, мол, я тут сплю с Димкой Позовым, не беспокоить и от всей души завидовать. Дима встаёт рядом с Антоном и постукивает его по руке, не сводя с Арсения взгляд. — Если вдруг найду твой браслет, то дам тебе знать. — Ага, — Антон отрешённо кивает. Оглядывает мельком комнату, пятится нехотя к двери. — Ну, спокойной ночи, получается. — Спокойно нам здесь точно не будет, — Арс кривит улыбку, разыгрывать любезность бессмысленно, в Шаста хочется чем-нибудь запустить, чтобы пошевеливался. Но Антон уходит сам — странно так ухмыльнувшись, но Арсений не собирается над этим задумываться. Дима молча запирает за Шастом дверь, вновь нечитаемый среди теней, хмыкает чему-то своему загадочному и возвращается в комнату. Арсу от души плевать, но плевать ли Диме? Хочет ли он вообще светить отношения с Арсом перед кем-то из близких? Надо бы почаще вообще у него интересоваться, а не просто сходу обнажаться и бросаться на него, как об скалы кораблём. — Он мог подумать, что я просто зашёл к тебе поболтать перед сном и посмотреть телик. — Он точно не подумал так, — усмехается Дима, кидает на кресло поднятую с пола подушку и садится на кровать. — Но мне плевать. — Ладно, — ну да, стоило ли сомневаться. Диме ведь именно это идёт — ему плевать, ему не до сложностей, ему не нужны мутные люди, пока ему хватает мути собственной. Более тёмной и более глубокой, в ней нет места переживаниям из-за взбалмошного коллеги, который вечно откуда-то берётся, как барабашка в неблагополучной квартире. Дима наблюдает за притихшим Арсом искоса, пока тот теребит завязки на халате. — Ты же не собираешься уйти? — Пф, не дождёшься, — Арс обнимает Диму за плечи и усаживается рядом. — Меня из твоей постели не выгонит даже апокалипсис. Так из-за чего сигнализация орала? — Из-за нас с тобой, конечно, — Дима целует Арса в уголок губ, возвращая руку на его спину. — А так хер знает. Поорала и перестала, ничего не горит вроде, палёным не воняет. Ложная тревога. Дима будто невзначай вытягивает из халата Арса пояс, медленно так, завораживающе, вытаскивает целиком и отбрасывает на пол. Арс считает, что у Димы много чего получается завораживающе: проводить пальцами по клавишам и наигрывать что-то из фортепианных этюдов; оглаживать лезвие кинжала из оружейной коллекции Попова-старшего; закуривать в темноте, будто он единственный умеет управляться с огнём, будто только ему одному и идёт пламя; высвобождать Арса из одежды, устраиваться между его разведённых ног и смотреть так, будто с него придумали затмения, ритуальные поклонения и тёмную магию. Нужно ли вообще Диме это всё? Или он просто берёт, пока предлагают? Думает ли он об Арсе как о чём-то большем, чем просто о коллеге, который однажды прикатился с увлекательной затеей удариться в служебный роман? Потому что Арсений вот думает о Диме — как о неизбежном и покоряющем, как о проклятии и спасении в одном лице. Как о всепоглощающей червоточине, которая удумала поселиться в Арсовой беззаботной башке. Дима замечает паузу и заглядывает Арсу в лицо. — Точно всё в порядке? Арсений с шумом выдыхает, распахивает глаза прямо в настенные одуванчики — хочется вдруг нелепо расколоться надвое, чтобы Дима с досадой всплёскивал над ним руками. Мотает головой, мыслей в ней — целый товарняк, и кидаться под него страшно, и неправильно было бы упускать вечер, неправильно тратить рот на разговоры — они у Арса всё равно никогда не получались. Поэтому Арс возвращается к тому, на чём их прервали — снова налетает на скалы, срывает с Димы футболку и сам выскальзывает из халата, обнажённый падает спиной на кровать и подставляется родинками под поцелуи. Дождь колотит в окно, Димины поцелуи спускаются всё ниже — Арс выгибает шею и смотрит на перевёрнутые одуванчики, мутнеет вместе с ними, растворяется в их туманной дымке. Арс за ночь не говорит Диме ни слова — но всё равно срывает голос. // В этом есть что-то отчаянное — танцевать как в последний раз, будто на тонущем корабле или в проходе падающего самолёта, кружиться и выгибать тело волной, ловить кругляшки софитов на разгорячённую кожу и гореть-гореть-гореть, пока другие расступаются и аплодируют, пока огни падают стенами на виски, пока бит подмешивается в гудящие пульсом вены. Арсений уходит с танцпола шальной и пьяный, зачёсывает пятернёй чёлку назад и жмурится рыжим лампочкам в потолке. То, что Дима остаётся рядом, осознаётся не сразу — Арс вполне мог его и додумать, пока идёт шатким шагом в прохладный холл, спешит на спасительный зимний воздух, чтобы вдохнуть глубоко и навернуть пару кругов по парковке, чтобы отлегла пелена, чтобы реальность перестала восприниматься беспорядочной монтажной нарезкой. Склейка — и в холле бьёт холодом с крыльца, Дима рядом что-то говорит, что-то, что Арсений не воспринимает, слишком занятый тем, чтобы потерять равновесие и решить свалиться без чувств в вовремя подхватившие руки. Склейка — и вот он уже сидит на заднем сидении раскрытой машины и жадно хватает ртом воздух — декабрь целует его ледяным в губы, скатывается снежным комом в горло и морозными иглами оцарапывает лёгкие. — Арс, блять, не дури, Арсюх, — Димин голос омывает кружевом пенящихся волн. Обе ладони касаются распалённого лица, что в грохоте музыки ловило отсветы фейерверков и брызги шампанского. — Арсюш, на меня посмотри, хорошо? Арсений фокусируется на Диме — как на маяке в темноте шторма. И особенно сейчас он может быть кем угодно — и дикими Арсами, которые в полосочку и рычат, царапая когтями стекло, и суровыми Арсюхами, которые в кепочках с козырьками назад пинают друг другу мячик и плюются по-пацански на асфальт, и очаровательными Арсюшами, которые нежатся под плюшевыми пледами и хихикают, дразня выглядывающими оголёнными плечами. — Знойная плясунья, — Дима усмехается, вспоминая Арсовы весьма удачные попытки покорить танцпол и стать главной звездой корпоратива. — И сколько ты выпил? — Много. А хотел всего лишь бокал красного, — Арс жмурится и роняет голову, переламывается надвое и не может никак перестать шататься. — Полежи, — Дима придерживает его за плечо. — Тут вроде не шляется никто, можешь не переживать. — Только ты со мной останься! — Арса кроет беспричинной паникой, он хватает Диму за руку, чтобы тот не отстранился. — Не хочу один тут в темноте лежать, я тут как в катафалке. Дима смотрит обеспокоенно — прицельно и подкожно, не оставляя возможности отвернуться и спрятаться. Арсений резко вдыхает — сердце выделывает кувырок под горло и вниз — отцепляется от Диминой руки и падает в салон, укладывается на сидение и кутается в наспех наброшенную куртку. Что-то впивается в сжатый кулак, что-то маленькое и гранёное — последние остатки благоразумия, не растерять бы. Дима закидывает в салон торчащие Арсовы ноги и закрывает дверь. Обходит машину и садится с другой стороны, оглаживает Арса по плечу и подтягивает его к себе, чтобы уложил голову ему на колени. Зарывается пальцами в волосы. Вздыхает. — Ты — цунами, Арс. — Что теперь между на-а-а-ами, — фальшиво пропевает Арс, тянет руку к изголовью водительского сидения и тут же роняет, не слушающийся сам себя и ватный, поскрипывающий на растянутых пружинах. — Никогда не забудешь горький мёд и цунами, горький мёд и цуна-а-ами-и. Арсений разжимает кулак, вглядывается в мутной темноте салона в брелок, который выиграл в конкурсе — засушенный одуванчик под стеклом, грани и углы оставили следы на ладони, въевшаяся отметина поделила надвое линию жизни. Арсений перекладывает брелок Диме в карман штанов — без объяснений, без наговоров и наставлений обязательно беречь. Дима молча смотрит вниз, проверяет озадаченно карман и возвращает руку на голову Арса, поглаживает неспешно. — Ну чего ты? — Знаешь, почему мне поплохело? Я подумал о тебе, и у меня закружилась голова. — Я польщён. — Так что ты виноват. — Я за тебя испугался пиздец. Было заметно? — О да, ради твоей заботы можно и грудную клетку себе вскрыть, — Арс улыбается от одной только мысли о том, как драматично можно погибать у Димы на руках. Он лежит на боку, взглядом упираясь в переднее сидение, и говорить легче, когда не видишь холодного осуждения на Димином лице. — Иногда я хочу творить что-то вопиющее и идиотское и спрашивать, как оно тебе. Возможно, я на тебе зациклен. Возможно, я вообще здесь только ради твоей любви. — В смысле, на корпорате? — В смысле, в этом мире, блять, Дим. Арсений достигает той точки, где ему ничего не мешает говорить правду. У него перед глазами только тёмная кожаная обивка, из ориентиров — только Димин голос и его рука в волосах. Скажешь лишнего — рука тут же пропадёт. — Да ну прям, — фыркают над ним. — Не, ты здесь явно для какой-то более важной миссии. — И зачем же я пришёл в этот мир? — Чтобы продавать ебланские футболки. Арсений не различает грань — впивающуюся в него, как прячущее засушенный цветок стекло. Дима недоволен, судя по интонациям, он тоже едва балансирует на шуточках — чтобы не высказать, как Арс ему осточертел. — Если бы я упал пьяный и разбил голову, ты бы расстроился? — Скажи, ты еблан? — Ты знаешь ответ. — Да. И всё равно сижу тут с тобой. — Потому что чувствуешь вину? — Нет, Арс, потому что я тебя люблю, блять, заебал, — Дима вдруг резко опускает стекло, достаёт из кармана куртки сигареты и с нескрываемым раздражением закуривает. Выдыхает в окно, не убирая руку с Арсового плеча, будто так его усмиряет и удерживает на месте. Арсений вцепляется в ворот своей куртки и медленно переворачивается на спину. Упирается всюду беспокойными коленками, выгибает шею и хлопает на Диму глазами в светлой наивности. — Любишь, как коллегу? — Безусловно, — Дима стряхивает за окно пепел. — Как коллегу, как друга, как зазнобу, как заёбу, как смешную плюшевую утку, мимо которой нельзя пройти в магазине, — Он вновь затягивается, и выпущенный дым шлейфом ускользает под свет парковочного фонаря. — Как наваждение, как ночной кошмар, как помутнение, от которого не хочешь очухиваться. Как море, как закат. Как поле с одуванчиками. Арс боится пошевельнуться — застывает внутри янтарной капли. Он смотрит на Димин профиль, с его ракурса кажущийся выточенным и застывшим. Вдыхает глубоко — дурманящая смесь табачного дыма, парфюма и морозного-жалящего — смотрит во все глаза, врастает всей своей неприкаянностью, и он как будто может никогда не поднимать головы с этих колен, не отстраняться, не упускать. — Дим. — Хуёво объяснил, да? — Дима опускает взгляд. — Ну реально, ну ты же знал, что у меня всё плохо с выражением чувств. — Не знал, — Арс качает головой. — Я думал, тебе просто похуй на меня. — Серьёзно? Охуеть. — Ну ладно, не прям похуй, всё-таки по тебе видно, что ты… Хорошо ко мне относишься. — Не возражаю против тебя, да. — Осмелюсь даже предположить, что ты во мне заинтересован. — Только самую чуточку, Арсюш. — Вот этот твой сарказм, Дим, — Арс на усталом вздохе прикладывает руку к груди. — Вот клянусь, дрочу на твою язвительность, но как же она, сука, иногда мешает тебя понять. — Ты пиздрюлина, — Дима повышает голос в комичной злости, и Арс прячет в ладони лицо. — Ты сам постоянно на придури и хохмах. То срёшь меня, то нахуй шлёшь, мне тебя вот как понимать, в таком случае? — Я так флиртую, — обиженно бурчит Арс. — Я, к сожалению или к счастью, знаю, как ты флиртуешь, Арсюш, — Дима похлопывает Арса по плечу и снова отворачивается к окну разделить с декабрьским вечером дым. — А это просто то, как мы общаемся. И мы так общались всегда, мы постоянно друг друга цепляем и стебём, и что-то я не замечал, чтобы это как-то сильно смущало нас в наших отношениях. Или тебя прям смущало? — Нет. — Может, я перегибал где-то? — Боже, да даже если бы и перегибал, я скорее захотел бы, чтобы ты меня разложил на столе, чем обиделся бы на тебя. — Ну вот тогда и не пизди, не в сарказме проблема. А в том, что ты что-то намудрил у себя в голове и не заговариваешь об этом вслух. Арсений устаёт изучать скучнейший потолок салона. Поднимается и садится к противоположному окну, смотрит без интереса на безлюдность парковки, на искусственно светящееся ночное небо, будто оно не небо вовсе, а накинутое сверху декоративное полотно. — Я подумал, что люблю тебя, — Арс упирается горячим лбом в холодное стекло. — Типа прям долго-долго над этим подумал, до мигреней буквально. За окном начинается снегопад. Их с Димой следы до машины успело замести, как будто они и не были здесь — как будто они сюда пришли и не вернулись. — А потом подумал, что это не взаимно, — Арс оборачивается, взгляд снова цепляется за очертания в темноте. — Тоже долго. Заебался сильно, ты не представляешь. Дима смотрит на него с другого конца салона, подсвеченный наружным фонарём, докуривает и поднимает стекло, запустив внутрь немного летящего снега. — А поговорить не судьба была, да? — И как ты себе это представляешь? Мне напиться и идти в соплях к тебе спрашивать, любишь ли ты меня? — Так ты в итоге именно это и сделал. Арс кривит губы. Ну да, он слонялся и маялся, разбегался и влетал без предупреждения, путался в своих же мыслях и не заводил серьёзных разговоров, пока не накрыло. И ведь казалось же, правда, что схема простая, что им обоим не понадобится ничего, а Арсу вдруг захотелось вот так — впаяться болезненно, залечь смятыми лепестками между сухих страниц, свернуться клубком на груди. И Дима казался отстранённым, спокойно наблюдающим, хотя на деле он терпеливо ждал — оставайся, как надумаешь, останься-останься-останься, пожалуйста. Они придвигаются друг к другу в одном порыве, отвернувшись от окон и соприкоснувшись коленями. — Смотри, какая у нас с тобой проблема, — Дима выставляет руку, в которую Арс тут же кладёт свою, ладонью вверх. Дима тычет в неё пальцем — прямо в линию жизни. — Мы долбоёбы. — Начало огонь. — Мы долбоёбы, мы не умеем корректно выражать привязанность, нам тягостно и всрато говорить об отношениях, нам с тобой легче уйти хохотать и трахаться. — Эх. — И мне жаль, что за хохотом и траханьем ты не понял, что я люблю тебя. — Твои бы слова да на какой-нибудь грустный бит. Дима скорбно кивает, поглаживает Арсову руку по согнутым пальцам, целует в центр ладони. Арс смотрит на свою руку печально — ну зачем так драматично, ну нам же не идёт, мы смешные и дурацкие — нам ужасно, ужасно это всё идёт. Укладывается обратно, снова головой на Димины колени, снова взлохмаченной макушкой под его касание. Дима цокает с его ёрзаний, гладит по волосам, спускается по щеке к открытой шее, согнав под лопатку россыпь мурашек. — Ты как себя чувствуешь вообще? — Как еблан, — Арс выпячивает губу, подгибает ногу и елозит по переднему сидению кроссовком. — Но я везучий еблан, ведь я лежу у тебя на коленках. Это штрихи, это мимолётность, это что-то не позволяет случиться выдоху, что-то успокаивает растревоженную гладь тёмного омута, поднимает с его дна утонувшие лилии и застывшие в падении камни. Арс смотрит на Диму снизу вверх, созерцает, как единственное значимое — как огненное солнце среди доков и мачт на картине Моне. — А ты хотел бы привязать меня к себе и носить вместо рюкзачка? — Нет, — до комичного быстро отвечает Дима. — Во-первых, ты тяжёлый. Во-вторых, ну честно, я бы сошёл с ума через полчаса, — Дима подцепляет на палец завиток Арсовой чёлки. — Это не отменяет того, что я люблю тебя. — Ну и сколько ты теперь будешь это повторять? — Пока совершенно точно не заебу тебя. Арсений улыбается, жмурится довольным дурачьём. Не может теперь угомониться, вскакивает снова, садится, развернувшись к Диме, глаза в глаза, чтобы по-честному. — Спрошу тогда по-другому. Ты ревнуешь меня? — Нет, — отвечает Дима без раздумий. — Это тоже влияло на твоё понимание того, как я к тебе отношусь? — Отчасти. — Я не ревную тебя, нет. И не потому, что мне на тебя похуй, опять же, — Дима успевает на Арса грозно зыркнуть, прежде чем тот надумает театрально ахать и вскидывать руки. — Знаешь, вот я тебе сказал про закат, и… Ты “Доктор Кто” давно забросил? — Не помню… — Арс задумчиво хмурится и укладывает голову Диме на плечо. — В году шестнадцатом? — Ну короче там фраза была как раз, типа “ты любишь закат, но не ждёшь, что закат полюбит тебя в ответ”, — Дима говорит об этом так легко, буднично-уютно, будто рассказывает кулинарный рецепт, который Арсений всё равно не запомнит. — А тут немного иначе. Ты любишь закат, но ты не закупоришь его в баночку. Не спрячешь в коробку и не закинешь под кровать. Зато можешь сфотографировать, — Дима улыбается, поймав встречный взгляд. — И смотреть, когда соскучишься. Арс прикрывает глаза, когда их салон на пару секунд высвечивают фары проехавшей мимо машины. Дима достаёт из своего кармана брелок, вертит его в руке, разглядывая тончайшие семянки, у которых так и не получилось улететь вслед за ветром. — Считаешь, что это всё равно как-то неправильно? — спрашивает он. — У нас с тобой никогда не будет правильно, — Арс смотрит на остроту стеклянных краёв, на хрупкость стебля и пушинок на Диминой ладони. — Но я рад, что у нас с тобой точно будет. Дима молчит, и Арс расценивает его молчание как согласие — и руку, коснувшуюся его руки. Можно поговорить о многом — о погоде и аномальных морозах, о маньяках, о картинах, о хрупкости мгновения, за который бились кисти импрессионистов и рассыпались на ветру белые одуванчики. Но Арсений тоже молчит — и их мгновение прячет и бережёт неспешный снегопад. .