монолог ласточки я флигала хох. я порхала сквозь химель и флюгелем я задевала за лихт но безый облезлый как пеннер дер адлер он фуляет фляйша и гайцигно рихт
в холодной маленькой квартирке, где-то на васильевском острове, мерзкий сквозняк задувает в оконную щель. с потолка протекает по отклеивающимся обоям, а в комнате воняет резко и сладко, совсем палевно, и вообще удивительно, что никто из соседей еще не пожаловался. хотя, наверное, потому что соседи такими же были. парень потягивается на кровати, пружины громко трещат, словно просят пощады, а провисший матрас из последних сил старается удержать вес тела на себе, то и дело обещая, что вот-вот порвется под ним и насадит это же тело на острые пружины. но парень уже привык, вообще, в этой квартире все было слишком знакомо, слишком привычно и так хорошо, что аж плохо. но день должен начинаться, пусть и тогда, когда на часах уже давно за полдень, а солнце (питерское, конечно же, которое вообще редко-редко вылазит) уже скрывается за горизонтом. ну и похуй, правда ведь? фаллен поднимается с кровати, тяжело выдыхает, но улыбка как-будто бы сама по себе на лице появляется. такая дурная, несуразная, кто-то бы сказал, что он проснуться не успел, а уже упоролся. а жить надо так, чтобы даже чистым ты был хуже упоротого. он носом ведет, вчерашняя полка походу так и зависла в воздухе комнаты, который настырно гонял сквозняк. а может это и была причина по которой все кости парня ломало ужасно. простыл. наверное. простыл. ванечка к столу подходит вальяжно, в одной футболке, растянутой до ужаса. да и кто его увидит? а даже если увидит, то какая в хуй разница вообще? нехуй заглядывать в чужие квартиры, любопытной варваре че-то там оторвали. он усмехается себе под нос, берет со стола пустую бутылку воды и думает, что сейчас выпьет, а потом вспоминает, что бутылка дырявая, да и вместо крышки там фольга. снова усмехается, как будто у него это вообще базовая настройка эмоции. он надевает очки, потирает переносицу и проходит по комнате, вытягиваясь в утренней «гимнастике». да нет, просто все тело затекло, просто казалось, что сейчас развалится нахуй, но надо было дальше делать вид, что он держится бодрячком. телефон на беззвучном гудит где-то в простынях кровати. смешно смотреть на то, как кто-то пытается достучаться до фаллена, которому вообще было фиолетово на все существующее в данной реальности. реальность слишком велика для осязания, поэтому он просто существует в четырех стенах своей головы, где нет ни одной трезвой мысли. трезвость вообще для вани была чем-то бесформенным и скорее эфемерным, чем реальностью, которая хоть на секунду возможна. окошко снова скрипит и сквозняк задувает, приподнимая растянутую футболку, а по ногам бегут мураши. прохладно. видимо, действительно простыл телефон все гудит и гудит в безнадеге, поэтому светло в кои-то веки подходит к кровати и перегибается еле-еле, находя в простынях гаджет. о боже, он глазам своим не верит. вообще, очень странно знать, что есть человек, который будет ждать тебя из твоих вечных накурок да попоек, терпеть тебя слюнявого и въебаного в сопли, а на утро спрашивать «голова твоя ебаная не треснула еще?» почему-то вызывало улыбку. но голова, все же, не трескалась, держалась стойко, словно солдат красной армии. светло вздыхает, кратко отвечая на сообщение. «не, я вообще как новенький)» «как новенький жигуль, которого перекрасили и переварили 10 раз?» «пошел нахуй» «пошел нахуй ты. я заеду попозже» заедет он попозже блять. да хоть среди ночи заезжай! хоть с раннего утра! ванечка начал размахивать руками, а потом понял, что это совсем не звучит так, будто это была ругань в никуда. звучало так, будто он ждал его всегда, что ему вообще похуй было в какое время он к нему заедет. но все же, нахуй ему видеть фаллена таким? мерзко ведь, противно, трогать не хочется самого себя, а он как не приедет, так сгребает в свои крепкие объятия и гладит по сухим волосам, которые в руках у него обламываются, но все равно причёска остаётся такой…особенной. светло каждый день благодарил себя за то, что ему вообще похуй было с кем ебаться.ну то есть, любил-то он одного человека, но когда эти чувства появились, копаться в себе месяцами ему не пришлось. ну понравился мужик и понравился, а кому бы такой не понравился? татуировки по всему телу, язык острый, мысли сексуальны и глубоки и говорить с ним хочется до бесконечности долго и слушать его хочется в полной тишине, да хоть в комнате с абсолютной шумоизоляцией. просто смотреть как его губы шевелятся и что-то объясняют, доказывают, а слышно целое ничего из этой лекции. ваня был влюблен в него всего. фаллен находит себя на кровати и втыкающим в потолок, абсолютно без мыслей и без осознания окружающего его. а за ним наблюдают сзади, сидя на стуле за столом и гоняя плюху твердого по столу. в комнате плотно встал хвойный аромат и ванечка простонал, но улыбнулся. — ключ откуда взял? — ты совсем себе свои мозги прокурил? ты вечно твердил мне, что ключ на подоконнике валяется. — да пошел ты. забыл просто, а ты сразу меня прокуренным зовешь. — сколько можно, вань? — сколько нужно, вань. и молчание. пара секунд тишины затягивается несколькими минутами. светло думает, что отрезал ответ красиво, евстигнеев думает, что пиздец как устал, но что-то все равно его держит здесь. в прокуренной однушке. ваня достаёт пачку сигарет и прикуривает, прямо так, в комнате, а что? как будто кому-то худо будет от сигаретного запаха, который выветрится от этого долбаного сквозняка. и как только фаллен умудрялся разгуливать в одной футболке в такой-то холод блять? ванечка тихо поднимается с кровати, заходит к рудбою со спины и кладет тонкие пальцы на его уставшие плечи. и ваня голову опускает, выдыхает и спина округляется. светло гладит его позвоночник, не надавливает, просто расслабляет. а когда рудбой голову снова поднимает, то сухие губы фаллена касаются макушки. он обходит его снова и становится спереди, аккуратно садится на колени вани и просто обнимает. без слов, прижимается крепко и молчит. только дышит на ухо и прикрывает глаза, чувствуя, как чужие руки его обнимают крепко, но совсем не вульгарно. — ты ведь знаешь. — знаю. «и так хорошо», — говорят они это в один голос. и ведь правда все хорошо. пока один трезв, а второй упорот в ноль и наговаривает что-то в старенький микро. пока один курит несколько пачек сигарет в день, а второй несколько ляпок, догоняя кайф из последних сил. и когда один слабыми руками обхватывает чужую шею, второй крепко прижимает к себе, молча сидя так долго-долго. им слов не надо было совсем, все и так было понятно. может быть чувства запятнаны, поджарены и скурены, но были, блять, чище любого спортика на дыбенко. господи, да блять если бы светло на геру плотно присел, его чувства к евстигнееву были бы самыми чистыми. это единственное чистое что вообще в нём было. рудбой всегда будет помнить где лежат ключи, какой номер парадной, что где лежит в этой квартире, которая словно была с ног на голову поставлена. он каждую детальку помнит о фаллене, хоть иногда и кажется таким грубым и холодным. он пиздец как сильно его любит. он пиздец как сильно хочет его в своих руках и неважно каким будет ванечка: слюнявым и в ноль убранным или таким как сейчас, тихим, трезвым и абсолютно искренним в силу своего закрытого рта. да нет, не простыл. просто прохладно было.Я клевая швальба, меня не защнапнуть Меня не айнфюрхтать хоть шнабель и шарф Я штольцная птица фрайхайтного вельта Мой флюг — моя циль и шикзаль и бедарф