Минотавр, Крит, Тесей

Марине было 21 и она чувствовала себя достаточно взрослым человеком, чтобы не верить во всякие байки из склепа: её никогда не пугали страшилки в детстве и, когда она повзрослела, она тем более не боялась выдумок ни в каком виде. Фильмы ужасов, книги, видеоигры и жуткие картинки в Pinterest совершенно не трогали её светлый разум (Скримеры Марину, разумеется, пугали как и всех остальных, но то было лишь примитивной неуправляемой реакцией, которую можно охарактеризовать как полезную для человеческого существа в принципе, так что она её не стеснялась). Поэтому, когда её сводная младшая сестра вновь заговорила о своём, порядком надоевшим Марине, кошмаре про радио, Марина пожала плечами и сказала: «Этот кошмар будет иметь над тобой власть ровно до тех пор, пока ты ему это позволяешь». Марина хотела что-то добавить, но странные помехи по радио, соседствующего с девушками в обеденной комнате, заставили её остановиться, подняться из-за стола и выключить дурацкое устройство. Екатерина не сводила с радио глаз и шёпотом, будто их кто-то может подслушать, сказала Марине: «Видишь ? Радио и в реальности себя странно ведёт ! Нужно обратиться к кому-нибудь ! К медиуму, экстрасенсу или... Я не знаю.. К кому-нибудь !». Марина вздохнула: «Это радио плохо работало всю нашу жизнь. Ты не помнишь, как дед крыл его хуями почти каждый день ? Да ему под сотню лет уже – вот оно и полетело окончательно». Однако сестра Марины не унималась: «Но тогда почему оно полетело именно сегодня, когда мне приснился с ним кошмар !?». Марина была недовольна чрезмерным вниманием к радио и не без раздражения в голосе произнесла: «Тебе этот чёртов сон снится каждый божий день, Катя. И я сегодня же выброшу сраное радио, если оно тебе так мешает, только перестань говорить о нём хотя бы за завтраком». Екатерина надула от недовольства щёки, будто ей было лет 7, и продолжила трапезу. Мария, уже усевшись на прежнее место, посмотрела на свою тарелку, которая была давно опустошена, ведь её первая мать (Мария была приёмной в Катиной семье) всегда учила её по какой-то причине быстро расправляться с едой, будто бы кто-то может её внезапно отнять. Впрочем, может быть у её родной матери и были причины учить свою дочь таким манерам, однако самой Марине было всё равно, так как свою настоящую мать она помнила совсем лишь чуть-чуть (И воспоминания те были не самыми располагающими к духовной привязанности). В размытом отражении на тарелке Мария видела своё лицо, но оно казалось ей каким-то грустным; грустнее, чем на самом деле. Девушка совсем недавно переборола депрессию и случайные неприятные образы всё ещё могли вызывать у неё ощущение, что она увязла в болоте. Так что Марина отстранилась от стола и сделала объектом своего внимания Екатерину, жадно уплетающую стряпню сестры. Марина любила свою Катю, ведь кроме сестры, пусть и сводной, у неё совсем никого не осталось: их общие родители были смыты бурным переменчивым течением такой реки как Жизнь, которую каждый обязан проходить вброд, надеясь, что его не унесёт; надеясь, что сегодня течение будет не так затруднять путь к цели, которая уж у всех разная, но в то же время в чём-то сходная своим окончанием с другими маятниками, в купе представляющими абсолютное бытие. Она даже не подозревала, что уже совсем скоро сама соприкоснётся с этими маятниками и ощутит их невероятную Силу, будучи совсем маленькой и незначительной, мысли о чём каждый человек хотел бы всеми силами, правдами и неправдами избежать. Екатерина, проглотив последний кусочек, подняла озорной взгляд на Марину со словами: «Лучше бы так же хорошо готовила, как обижаешь сестёр». Двадцатилетняя девушка улыбнулась. Марина со словами «Хотя бы полезно» сгримасничала в ответ. Она хорошо знала, что Катя не умела готовить от слова «Совсем» и обычно питалась либо тем, что подбирала в магазине, либо тем, что заказывала в Интернете. Разница заключалась лишь в способе получения, ведь в конечном итоге, во всяком случае по мнению Марины, ей в рот попадала исключительно всякая дрянь, которую питательной можно будет охарактеризовать только том случае, если у вас в шкафу найдётся сова, способная проглотить самый большой в мире глобус. Затем Марина сказала: «На тебе посуда, а я пока тут немного приберусь» и её тон не оставлял поля для манёвра, так что Екатерине со вздохом пришлось собирать тарелки и отправляться с ними на кухню для известного дела. Марина уже несколько лет не жила в этом доме, проживая в общежитии на Соломенской в Москве, что недалеко от Московского Университета Дисгасшэпелесса, в котором она и училась, так что, пусть она и регулярно навещала сестру, это место вызывало у неё ностальгию. Однако, эта ностальгия была странным образом неприятной, как если бы вы увидели знакомое место и испытали всем своим существом ощущение жизненной стагнации, что вряд ли кому-либо понравится. Но не приезжать сюда она не могла по нескольким причинам, среди главных из которых были факты того, что все её ценные вещи хранились в этом доме и того, что в этом доме было нечто куда более ценное любой безделушки – её единственная и любимая сестра Катенька. Влажная тряпка, подчинённая решимости Марины, скользила по пыльным поверхностям этого дома заботливо, словно девушка ухаживала за стариком, что, в какой-то мере, было в общем-то правдой: этот дом пережил уже много поколений Севёлкиных и всем своим видом показывал, что не готов останаливаться на достигнутом. Только иногда он выдавал свой возраст, вздыхая скрипами то там, то тут. Марина была поглащена мыслями о том, что однажды в этом доме будут резвиться красивые детишки её сестры. Ведь кому, если не её сестре должен в конечном итоге должен был остаться дом ? Катя была владельцем дома по праву крови и Марина не желала претендовать на то, что никогда ей не принадлежало. К тому же, она совсем не видела себя семейным человеком. Она искренне не желала возиться с детьми (в особенности со своими собственными) и имела многократно негативный опыт в отношениях: буквально неделю назад её бросил очередной бойфренд. Но это не то, вокруг чего сейчас мысли девушки выстраивались в романские соборы. Она с ностальгическим отвращением и тёплым уважением ласкала этот дом так же, как дочь ласкает своего пожилого отца. К её испугу радио беспричинно издало протяжный странный звук, напоминающий визг умирающей кошки, встретившей в лабиринте своего Минотавра. Это странное нечто доносилось из радио какое-то время и, к тому же, так необыкновенно, что если бы заместо радио перед Мариной был человек, она бы небезосновательно могла предположить, что этот человек испытывает все возможные грани боли, чему бы отличной иллюстрацией и стал звук, который, к успокоению девушки, доносился всего-навсего из сломанного радио. Вскоре звук стал теряться на фоне шипения эфира, а за ним изничтожилось и само шипение, оставляя девушку в тишине. Марина немного постояла, смотря на радио и собираясь с мыслями, а затем подошла к радио и стала осматривать его. Радио всё ещё было выключено, что было славной для Марины вестью: она ещё не сошла с ума. Девушка усмехнулась и решила прямо сейчас избавиться от надоедливого предмета, изжившего своё уже слишком давно, чтобы избежать подобных концертов в дальнейшем. В обеденную вошла Екатерина, ступая опасливо, будто по минному полю. Она спросила у Марины: «Ты слышала крик ?... Что это было ?». Марина посмотрела на сестру и поняла, что вероятно лучшим решением будет не раскрывать сестре новой неприятной особенности радио. Она солгала: «Я просто включила радио, чтобы проверить, заработало оно или нет. Нет, как видишь, не заработало. Пойду выбрасывать» и пожала плечами. Екатерина была удивлена, что радио могло издать такой звук и на её лице нарисовалось беспокойство. Марина заметила это и пожалела, что, раз уж решила врать, не соврала про иной источник звука. Она решила покончить с пластмассовым приколистом в своих руках, дабы он перестал портить настроение им обеим, и вышла с ним из комнаты, очевидно направляясь на улицу к мусорному контейнеру. Её сестра наоборот осталась в помещении, устремляя свой взор на место, где недавно располагалось радио и наяву, и в её сне. Разница была лишь в том, что во сне радио стояло не на столе, а на холодном полу, ведь и стола, и самой комнаты в её привычном виде там не было. Она знала свой повторяющийся с неприятной регулярностью кошмар наизусть: мрачный лабиринт с холодными голыми поверхностями, шепчущимися и двигающимися за её спиной, в котором она натыкается на радио, начинающее издавать гадкое шипение и, что самое неприятное в этой ситуации, Екатерина начинает распознавать в этом шипении слова, формирующие откровения, повергающие девушку в такой сильный страх, что она начинает ощущать, как её разум начинает разъедаться её же внутренним безостановочно растущим до сверхкосмических высот ужасом. То, о чём ей повествует радио, повергает её в водоворот многогранной душевной боли и заставляет отчаянно кричать изо всех своих сил, пока радио трансформируется перед ней во что-то непостижимо омерзительное, а затем бросается на неё, разрезая своим существом женский вопль. На этом каждый раз сон заканчивается, а взору залитых слезами глаз Екатерины открывается новый день. Она много раз отчаянно пыталась вспомнить, о чём же именно с ней говорило радио во сне, но каждый из них заканчивался пробирающей до костей неизвестностью, нависающей на сердце девушки вот уже много недель тяжёлым грузом.