Гниющая рана Ревашоля.
Воспалённый кратер озера в самом его центре. Сердце, непрестанно сочащееся сукровицей. Пытается уберечь что-то вглубине себя, залить формалином. Парень чувствует его вязкость под ботинком, переминаясь с ноги на ногу по рассыпчатому берегу. Гадает, как долго ему придётся отмывать шею и волосы, когда вернётся домой. Летом - неуправляемые пьяные толпы и отщепенцы на лавочках. Солнце жарит их, вытягивая вместе с потом алкоголь, заставляет прикладываться к горлышкам снова и снова. Зиму трудно отличить от другого времени года. Из белого на земле только мятые пачки табака. Остальное заблёвано, загажено, истоптано. Рана Ревашоля прячет себя под корку мутного льда. Весна… вскрывает то, что и не пытаются спрятать. Осенью здесь не так уж и плохо. Так Айзек пытался себя успокаивать. Тихо и почти пусто, если не считать людей с этикеток какого-то мусора. Яркие, выразительные. Кажутся живее самого Госса. Гниющему озеру нет до него никакого дела. Вода лишь недовольно хлюпает и морщится мелкой рябью, когда новый плоский камешек её тревожит.Два. Три. Два. Четы…
Нет, чёрт.
Сколько прошло с прорыва магистралльной трубы? Год? Полтора? Ревашоль избит ядрами, пулями, покорёжен собственными людьми. Город ощущается почти одухотворённым - тоже цепляется за то, как повредили другие его, а не он сам себя. К Озеру почти никто не приходит. Сейчас здесь двое. Парень и старик. - Ты хотел мне что-то сказать? Айзек повёрнут к Закари спиной, но знает, что тот снимает очки, достаёт клетчатый носовой платок. Протирает линзы. Морщит складки кожи, выглядывая ребристые разводы. Поддевает дужки ушами. Достаёт сигареты. Парню никогда не нравилась прямолинейность Мильсона. Она взывала к пояснению того, что сам Госс не хотел осознать и не мог сформулировать. Может быть все социальные работники такие - хирургически точно проникают вглубь, к сути, игнорируя оправдания и тоску, которыми ты пытаешься себя уберечь. Словно ты больной. Заперся в комнате, вдыхаешь собственную заразу. Надеешься, что взрастишь иммунитет, и не хочешь, чтобы кто-то трогал. А они врываются, распахивают окно, срывают плед… Айзек не знал. И встречаться с другими не хотел бы. - Говорить мне с вами не о чем. Просто… поблагодарить. Благодарить тоже не за что - Закари знает, что Госс считает именно так. Вместо ответа парень слышит шипение тлеющей табачной бумаги.Два. Два. Четыре. Один. Три. Один. Один. Один.
От камней и воды пальцам холодно. От долгого молчания за спиной слишком шумно в голове, хочется вдавить щебень поглубже в висок, будто бы там есть кнопка выключения. Айзек хотел уехать в Оранье один, без груза ненужного диалога. В жизни их было слишком много. Иногда кажется, что избавился от цепей, но чувствуешь их, когда оказываешься один в кровати, - прямо поперёк горла. Госса попросила мама, вот и всё объяснение. Звучит смешно, но Айзек обещал. А обещания - единственное, что его здесь держит.Два. Два.
Закари закуривает новую, выдыхает смолянистые и хриплые слова. - Грустно видеть это место… таким. Раньше я иногда даже гулял здесь. Парень не поворачивается, не опускает взгляд. Знает, что мутное отражение поймало ещё одну высокую фигуру, а формалин воспоминаний теперь липнет к подошвам Мильсона. - Это озеро напоминает мне прошлое. В целом. Оставляет огромный след. Ты знаешь, что там, на дне, что-то ещё есть. Даже помнишь, как оно выглядело раньше. Думаешь, что если нырнёшь глубже, то сможешь вытащить это назад. Что-то исправить.Четыре. Пять. Три. Шесть.
- А настоящая жизнь кажется такой мелочной на фоне нашего прошлого. Чужое отражение в воде медленно опускается. Айзек видит, как жилистая рука у носков его ботинок перебирает камни. Те трещат, бьются друг о друга, как стекло старой фоторамки. - И мы делаем выбор, какой она будет. Утонет в этом озере, не дойдя даже до середины. Сделает пару шлепков о воду. Или доберётся до противоположного берега.Один.
В опустевших пальцах парень чувствует что-то холодное. Быстрее принимает это в объятия ладони, боясь почувствовать тепло. Кусок щебня, овальный и плоский. Без зазубрин, сколов и трещин. Как солнце над головой, только в руке - смотреть на него не хочется, как-то щиплет глаза. - От нас зависит, как мы будем жить дальше. Утонем в прошлом. Или примем его как часть нашего пути. Айзек поворачивает голову к Мильсону. Тот сам кажется частью чего-то настолько привычного, что иногда удивляешься отсутствию изменений. Госс помнил его таким. Бледный тяжёлый взгляд, серая кожа. Волосы, настолько светлые, что нынешняя седина выдаёт себя лишь серебристыми бликами. Парень предпочёл бы не знать его вовсе. Белое пятно в темноте прошлого, которое не давало света. - Я никогда не понимал этих ваших метафор.Лжёт.
И поэтому разжимает пальцы.
Мутная гниль всё тревожится рябью от плеска, пока Айзек пропадает из её поля зрения. Подхватывает тяжёлый рюкзак, одёргивает форменную солдатскую куртку. - Ты так и не поблагодарил меня. Госс знает, что Закари убирает ладонь в карман, смотрит вдаль, сбивает дыхание на спешную затяжку. Айзек для него - красное пятно, о которое нельзя согреться, только обжечь руки. - Спасибо. Под тяжёлой подошвой крошится разбитый тротуар. Приходится перешагивать через ржавые клоки металла. В ярком свете они походят на языки пламени. Кажется, что рана до сих пор горит болью. Вполне себе метафорично. Скоро Озеро Ревашоля стянет себя льдом. Попробует спрятаться, сохранить нутро, будет надеяться, что вылечит само себя.Прошлое Айзека - не эта чёртова склизкая яма в земле Джемрока.
Он сам - эта дыра. Гниющая рана. Воспалённый кратер в самом его сердце.