О хёне

Его старший брат — это заботливый человек. Пожалуй, между родителями, которым он был не столь нужен, кроме как запасной наследник, двумя сёстрами, которых растили отдельно от него и он никогда их не видел до взрослого возраста, его брат, его хён — единственная любовь, которую он знал. Его брат был старше, и в юности восемь лет разницы казались целой жизнью, но он не хотел отпускать его никогда. Тогда Тан Бо не совсем был уверен, что это первая влюблённость, однако, оглядываясь назад, это было очевидно. И Тан Бо считал счастьем, что его брат любил его в ответ, пускай временами он бывал более навязчивым, чем сам Тан Бо, что можно считать отдельным достижением. Тан Бо понял, что хочет большего, когда впервые проснулся от сладкого сна на влажных простынях, чувствуя призрачные прикосновения хёна на своём теле, которых никогда не было — и больше всего его расстроило, что их не было. Это был лишь вопрос времени, когда он начнёт грезить наяву, чем дольше смотрел на своего брата, чем больше ему улыбались, чем больше гладили по голове или щеке. Ещё, — и желание было похоже на яд, что принимали в их семье, как чёрные пальцы, которые другие прячут под перчатками, а ему лично всё равно. Тан Бо — алчный человек; он знал не так много людей, которыми бы хотел дорожить; и, если таковые есть, то он хочет от них всё. Хотя, он должен признать, что его желания выходят далеко за рамки допустимого даже в их испорченной семье; его только радует, что они с братом оба мужчины, поэтому им бы не пришлось боятся слишком тяжёлых последствий. И Тан Бо думает, что он самый счастливый ублюдок на свете, когда его брат не отталкивает его с отвращением, когда Тан Бо неумело и отчаянно притянул его губы к своим, а ответил ему. Ответили с жаром, страстью и той же знакомой жадностью; одна на двоих, как и их кровь. Тан Бо почти ожидал, что его брат заберёт его невинность, которую он с такой лёгкостью предложил ему, прямо здесь, на этом столе, в его кабинете, средь бела дня. — Донсён нетерпелив, — замечает его хён, когда отстраняется от его губ, нить слюны соединяет их и рвётся, а Тан Бо пытается следовать за ним; он скулит, когда руки его хёна уходят с его ягодиц, нет-нет-нет, он должен оставить их там, — но лучше не делать этого так, — и его брат поправляет на нём одежду, зелёные глаза, идентичные ему самому, теплы и нежны к нему, что он хочет устроить истерику, как настоящий ребёнок. — Вечером, — говорит его брат с улыбкой, с обещанием, как предложение мира, всегда так хорошо его зная, — я хочу сделать это правильно, — продолжает его брат, погладив его большим пальцем по щеке, словно их ситуация имеет право на правильность. Но Тан Бо принимает все мелочи, которые может получить, когда другая рука хёна опускается на его живот, скрытый одеждой, опускаясь кончиками пальцев вниз, ниже пупка, собственнически, дразняще, пока не остановится слишком рано на его вкус. — Подожди, Бо-а, — повторяют ему, смея только досаждать и ничего не давать. Эта было самое долго ожидание заката в его жизни.