Мягкие вечерние сумерки легли на уставший город. Акра, новая столица Иерусалимского королевства, последней обители христиан на Святой земле, гудела, словно улей у подножия замка, резиденции нового сеньора и городского гарнизона. Даже не верилось, что полгода назад под крепостными стенами велись кровопролитные бои; пожалуй, кровь лилась бы до сих пор, если бы не уловка одного ушлого солдата.
Крестоносцы проделали огромный путь, стольким пожертвовали, чтоб оказаться там, где они были сейчас, чтоб белые знамена с красными крестами развевались под самыми небесами. Королю Ричарду Английскому быстро наскучила блестящая победа и, собрав все боеспособные силы, он отправился дальше добывать славу на поле боя. Никакие увещевания советников остаться в городе Его Величество не послушал, даже самого приближенного из них, магистра ордена тамплиеров Робера де Сабле. В том что, магистр умел убеждать, никто не сомневался, просто невозможно удержать бурю в винном кубке, даже если эта самая буря погубит всех.
Робер должен был быть на поле боя, проливать свою кровь за торжество священной веры Христа, как он и клялся при вступлении в орден, возможно, даже погибнуть праведной смертью, только не ради эфемерной победы добра над злом. Разве мир станет лучше, если лишить жизни несчастного купца-сарацина или если разорить очередной город? Нет, проливая кровь и сея ненависть, ты получишь еще большую в ответ, а так порочный круг не разорвать. И сейчас Робер стоял на пороге открытия чего-то такого, способного в одночасье изменить правила игры. Хотя, нет, не так. В одночасье завершить игру навсегда.
Раздался тихий, неуверенный стук в двери. Несколько секунд прошло, створки резко скрипнули и сзади послышались пружинистые шаги. Робер повернул голову и увидел солдата, принесшего Акру к ногам Ричарда и Леопольда. Леди Мария Торпе стояла посреди покоев, заложив руки за спину. Она была одета в мужскую одежду, на поясе висел меч, и лишь только распущенные черные, как вороново крыло, волосы указывали, что это миниатюрная девушка. Девушка, в теле которой заперт неустрашимый воин.
— Вы позволите, милорд? — спросила Мария; она была не той забитой девочкой, которую Робер увез из Англии.
— Зачем спрашиваешь, если уже зашла? — Робер полностью отвернулся от окна и жестом указал девушке на кресло у камина.
— Из чистого приличия, милорд, — она тихо рассмеялась и села в указанное место.
Робер внимательно смотрел на Марию, изучал каждое ее движение, мимику и жест. Леди Торпе, наверное, можно назвать привлекательной, и сам де Сабле не раз был свидетелем, как девушку провожали жадными взглядами офицеры замка, хотя бы тот же Родерик Стаффорд, сын разорившегося мелкого лорда. Но вот только в синих холодных, словно лед, глазах не читалось ничего, кроме жгучего желания никогда и ни при каких обстоятельствах не возвращаться в отправную точку, откуда начался тернистый путь к свободе. Мария была очень образованной, до невозможного едкой и колючей, упертой, а самое главное - преданной. Поэтому леди Торпе и нравилась Роберу, ибо, смотря на нее, он видел себя самого.
— Хочешь выпить? — Робер достал припасенную бутылку вина для особого человека, но общество Марии тоже было вполне приятным.
— Нет, благодарю, милорд, — сказала девушка, сдержанно улыбнувшись. — Я предпочитаю иметь ясный разум.
— Ну и зря, — де Сабле откупорил бутылку и плюхнулся в кресло напротив Марии.
Они оба смотрели на пляшущие языки пламени. Все-таки огонь - величайшая из всех стихий: он может согреть душу в холодную темную ночь, а может уничтожить все живое, оставив после себя лишь выжженную пустошь. Не зря все поэты, хорошие и скверные, равняют любовь с пламенем, не зря у любви алый цвет. Робер грустно вздохнул и сделал глоток прямо с горла; красное аквитанское вино с легким привкусом дикой вишни напомнило ему далекую молодость, полную пьянящих битв, пиров и безумств. Если бы он только мог пережить это снова!
— За что пьете, милорд? — тихо спрашивает Мария, слегка склоняя голову.
— За все хорошее, — Робер показал, что не хочет продолжать этот разговор, и Мария умолкла.
Время медленно тянулось. Поленья в камине едва слышно потрескивали, но повисшая тишина не ощущалась неловко. Мария заняла расслабленную позу и теперь думала о своем. Робер с интересом смотрит на девушку, будто пытаясь заглянуть ей в душу, выяснить, что спрятано под кожей. Он знал, что леди Торпе довелось пережить в Англии, прежде чем оказаться на Святой земле, знал, что она его вечная должница за спасения из кабалы. И леди Торпе уже успела оправдать все вложенные в нее усилия, и де Сабле был убежден, что она принесет еще больше пользы и ему, и ордену. Но все же, Мария скрывала что-то на самом дне души, то, о чем, возможно, сама еще не догадывалась.
— Ты веришь в фатум? — Робер протянул руку ближе к огню, чувствуя такой до боли знакомый жар; Мария молча проследила за его жестом.
— Не шибко, — ответила девушка, скрещивая руки на груди. — Человек достаточно разумен, чтоб самостоятельно принимать решения и нести за них ответственность. Вы прямое тому доказательство.
— Правда? — де Сабле прищурился, слабо усмехнувшись.
— Да, милорд, — Мария облизала губы и закусила щеку, а после уверенно заглянула в глаза магистра. — Вы могли стать богатым землевладельцем из Анжу, но бежали из дома. Вы могли купаться в золоте при королевском дворе, но предпочли судьбу монаха. Из всех возможных дорог Вы выбрали свою собственную стезю, а не ту, что Вам уготовили родители, корона или сам Господь.
— Ты говоришь богохульные вещи, дитя мое, — говорит Робер как можно более серьезно, но в его глазах пляшут озорные огоньки. — Мы все твари Божие живем под Его перстами, и негоже хулить Его имя.
— Вы сами-то верите в то, что говорите? — Мария хитро улыбается, снова переводя взгляд на горящий в камине огонь. — А если серьезно, то мне как-то гадалка предрекла, что я выйду замуж за великого воина и понесу от него двоих сыновей. Как Вы видите, я без мужа и детей на краю христианского мира веду беседу о судьбе и Боге с монахом-клятвопреступником.
— Какие твои годы, cher ami? Все твои мужчины впереди, — де Сабле усмехнулся, когда увидел, как от его слов помрачнело лицо девушки; впрочем, он не хотел ее обижать, поэтому продолжил: — Впрочем, ты права. Мне вот один полоумный святоша напророчил смерть в объятиях любви.
— Весьма поэтично, — Мария сняла сапоги и поджала ноги под себя, устраиваясь поудобнее у огня. — А самое главное - под словом "любовь" может таится все, что угодно.
— В моем случае все предельно очевидно, — магистр сделал большой глоток вина и аккуратно поставил бутылку на пол; затем он оперся локтями о ноги и, скрестив руки в замок, положив на них голову. — Ты же понимаешь, о чем я?
Мария замолчала, а затем потянулась к бутылке вина и сделала несколько глотков; Робер молча наблюдал за ней. И все же леди Мария Торпе - крайне занимательная девушка, пусть и не осознает этого: если Мария отбросит все предрассудки жалких людей, не признающих твоих талантов только потому, что ты женщина, то она многого добьется. Мужчина хотел заглянуть в будущее и увидеть свою протеже через десять лет, и если она не покорит Каир или, по крайней мере, Масиаф, то он будет сильно разочарован.
— Понимаю, — отозвалась Торпе, тихо вздохнув. — И я унесу Вашу любовь с собой в могилу. Хотя считаю это несправедливым!
— Почему?
— Главная догма, на котором зиждется христианство, - любовь, — синие глаза Марии устремились на Робера, будто пытаясь найти ответы на все мучившие ее вопросы. — Так ответьте, милорд, почему считается грехом любить другое создание Божие? Почему свои истинные чувства нужно скрывать даже от самого Господа? Нет, это не правильно! В пекло такую веру и такого Бога!
Де Сабле сидел с непроницаемым, спокойным видом, будто сейчас они вели беседу о погоде или о налогах в мусульманском квартале, но тягучая тоска завязалась где-то под самым сердцем. Мария была права, каждое сказанное ею слово истинно, но что это меняет? Если его любовь выйдет из тени на свет, то он, в лучшем случае, потеряет положение, а в худшем - его убьют, а людская молва назовет ублюдком просто за то, что он осмелился любить такое же Божие творение. Вот именно поэтому он, Робер де Сабле, магистр ордена тамплиеров, и находился сейчас в Акре, ибо вот-вот перед ним откроется возможность избавить и себя, и мир от страданий. Только от щемящего одиночества он не знал, куда деться, ведь его душа томилась под жарким солнцем сарацинской пустыни.
— Простите мою несдержанность, милорд, — Мария опустила взгляд и отставила в сторону бутылку с вином. — И хоть я не отрекаюсь от своих слов, я клянусь, что сохраню Вашу тайну.
— Знаю, — Робер откинулся на спинку кресла. — Поэтому ты рядом со мной.
Мария благодарно улыбнулась и обняла колени, положив на них голову. Они сидели какое-то время молча, просто смотря на огонь, на легкие искорки от лопавшихся поленьев, пока за окном на Акру опускался вечер, а на небе показывались первые звезды. Кто знает, может одна из них их путеводная?
Вдруг раздался тихий, немного хриплый голос Робера:
От людей не жди ответов очевидных,
От бед укрывшись за пустой постелью,
Прими грехи любви нашей постыдной,
И фатум станет нашей колыбелью.
— А Вы поэт, милорд, — немного удивленно отозвалась Мария, и свет от пламени смягчил ее грубоватые черты лица; возможно, именно сейчас ее можно назвать красивой.
— Все становятся поэтами, когда познают любовь, — усмехнулся Робер, смотря в синие глаза девушки. — Вспомнишь мои слова, когда испытаешь подобное.
***
Мария сидела в саду под вишневым деревом, которое несколько лет назад посадил ее муж. Рядом с ней на покрывале играл старшенький сын, пока она качала на руках младшего. Со дня на день должен был вернуться любимый муж; Мария соскучилась по нему, по его крепким объятиям и пьянящему запаху.
Сын весело кричал, держа в своих маленьких ручках погремушку, и Мария улыбалась ему в ответ, гладила по волосам и целовала в лоб мальчика, пока младенец в ее руках крепко спал. Она счастлива, но сердце наполняется еще большей радостью, когда среди деревьев показалось знакомое лицо. Муж, вернувшийся раньше времени, спешил к семье; на его одежде осела дорожная пыль, а на лице - бессонные ночи, проведенные вдали от близких. Он взял на руки старшего сына, подошел к жене и нежно поцеловал, говоря, как тосковал без нее и детей.
Утреннее солнце ласково обнимало счастливую семью, предвещая им много счастливых лет.
От людей не жди ответов очевидных, от бед укрывшись за пустой постелью...
***
В полумраке соборных сводов собрались все значимые и не очень жители Акры, Тира и Триполи, чтоб отдать последнюю дань уважения великому человеку, чье сердце горело для величия праведных христиан и Господа Бога, кто сложил свою голову в неравном бою с необузданным вероломством мусульманского дикаря. Даже сам регент Иерусалимского королевства склонил в почтении голову перед почившем магистром тамплиеров Робером де Сабле. Синеглазая девушка в черном шелковом платке стояла у гроба своего господина, как натянутая струна, готовая порваться в любой момент. Все скорбели по магистру, а больше всех - человек, скрывавшийся в тени старинных колонн собора.
Люди приходили и уходили, и когда в соборе не осталось ни одной живой души, он неспешно подошел ближе, и каждый его шаг по каменному полу разлетается эхом по залу. Человек приблизился к гробу и замер в нерешительности. Он скакал столько дней без устали, чтоб посвятить своей любви балладу о великих победах, чтоб слиться вместе с ней воедино, хотя бы на короткий миг почувствовать себя живым, но, едва подступив к воротам Акры, он узнал, что его сердце больше не бьется, что холодная луна утонула в песках сарацинской пустыни. Мужчина скинул с головы капюшон дорожного плаща, перестав бояться быть узнанным, ведь все богатства мира потеряли всякую ценность, как и его собственная жизнь; достигни его лихая вражеская стрела, он не будет сожалеть, ибо это единственная возможность воссоединиться с любовью, пусть даже если им обоим уготовано место на самом дне пекла.
Мужчина подошел к гробу впритык, так и не решаясь поднять взор на бледное лицо, длинные черные ресницы, ровные очертания носа, белые, как первый снег, уста. Осознание, что он никогда не заглянет в серые глаза, не услышит мелодичный смех, не почувствует шершавую ладонь на своей щеке, болью отзывалось в каждой частичке его тела. О, если бы он только был тогда рядом, если бы он мог его спасти! Наконец мужчина смог найти в себе силы посмотреть на бездыханное тело, которое еще несколько недель назад он ласкал своими губами. Не выдержав тяжести потери, он упал на колени и расплакался, и его слезы, падая на холодный пол, со звоном разбивались на тысячи осколков.
Мужчина хватает ледяную руку любимого и прижимает ее к своим горячим губам, покрывая ее поцелуями и умывая солеными слезами, будто это могло вдохнуть в усопшего жизнь. Он проводит рукой по лицу своей любви, прижимается лбом к бледному челу. Нет, сейчас хоронят не магистра тамплиеров, а величайшую любовь, которую когда-либо знал этот грешный мир. Любовь, никем не узнанную и не признанную. Любовь, которая больше никогда не покинет пределов мрачного собора. Любовь, которой не суждено увидеть белый свет.
— Прости меня, прости, молю тебя, mon corbeau, — мужчина держится руками за края гроба, уже больше не сдерживая рыданий; пусть его лицезреет вся Акра, он готов сравнять ее с землей за один только кривой взгляд в сторону любимого. — Я хотел бросить Яффу к твоим ногам, а церемониальный плащ Саладина сделать простынью твоего ложа. Я подвел тебя и не прощу себя до самого последнего вздоха!
Мужчина плакал, закрыв лицо руками, и его скорбь заполнила все пространство старинного собора, свидетеля их славных побед и горьких поражений. Ближе к закату он покинет Акру навсегда, чтоб утолить боль в крови своих врагов, чтоб их предсмертные крики заглушили воспоминания о страстном шепоте и перестуке сердец. А когда пробьет его последний час, мужчина будет готов встретиться с любовью, чтоб больше никогда не расставаться.
... прими грехи любви нашей постыдной, и фатум станет нашей колыбелью.
