143. Kf5

Минхо проснулся раньше, как и всегда. Джисон любитель поспать подольше, даже если они уснули в одно время. Зато он своеобразно давал Минхо фору: на душ и умывание, на приготовление завтрака для них обоих. На то, чтобы разбудить себя прикосновениями. Минхо обожал к нему прикасаться. Тёплая карамельная кожа примагничивала к себе всё внимание. Хотелось трогать, целовать, кусать, греть и греться. Его — Джисона — хотелось ощущать. И Минхо никогда не отказывал себе в этом. Касался каждого сантиметра; лаская, любя, помечая. Это же был его Джисон. Светлая спальня казалась уголком уюта. Вся как будто залитая сливками и мёдом, она окутывала спокойствием. Эта квартира так подходила им обоим: мягкость спальни контрастировала с прохладной тёмной сталью кухни. Джисон шутил, что эту квартиру дизайнер наверняка делал специально для них, как-то заранее зная, что они её арендуют. Зная, что она им понравится. Минхо поднапрягся и оплатил аренду на пару лет вперёд, чтобы им не задумываться в будущем о недвижимости. Чтобы в быту были только они, а не проблемы. Минхо бросил взгляд на постель, любуясь спящим Джисоном. Тонкое, соскользнувшее с плеч, одеяло едва укрывало поясницу и одну ногу. Вторую Джисон, раскинувшийся по освободившейся кровати, вытянул из-под ткани. Соблазнительно. Минхо не удержался и провёл раскрытой ладонью по обнажённому бедру. Мышцы рефлекторно чуть дёрнулись, но тут же расслабились. Пролетело внутри приятной мыслью: Джисону со мной комфортно, его тело меня знает и разрешает всё. Минхо склонился над ним, касаясь кончиком носа ложбинки позвоночника. Вдыхая его запах, запоминая уже изученное, привычное, родное. Он провёл путь от самого крестца до шеи, ненадолго задержавшись у кромки роста волос. Тут запах теплей и насыщенней всего, нагретый сновидениями. Выдохнул гулко, не сдерживаясь. Джисон хрипло хихикнул в подушку от защекотавшего потока воздуха. — Проснулся. — Вместо приветствия пробурчал Минхо. — Ещё когда ты обнюхивал мне зад. — И рассмеялся на возмущённое цоканье. Сонно ещё, не в полный голос. С ехидцей. — Какие у нас планы? "У нас". Минхо уткнулся лбом ему в затылок, стискивая челюсти покрепче. У нас с тобой сегодня в планах разочарование. — Прости, мне нужно идти. Я разбудил, чтобы попрощаться. Прости. Сказать такое в глаза ему не хватит смелости. Он трус. Слабый игрок, на самом деле. И то, как долго он держался — всё благодаря трусости. Так боялся закончить всё раньше, что дошёл до финала. И вот, Минхо, держи: мат. Ты сам виноват в потере своего короля. — Уже уезжаешь? А когда вернёшься? Джисон перевернулся на спину, чтобы смотреть ему в глаза. Джисон сонный и тёплый. Разнеженный. Наивный. Минхо погладил его по щеке. Тот заластился под руку пригретым котёнком. Так больно говорить ему правду. — Я не вернусь, малыш. Нежная улыбка сползает с лица, сменяясь недоумением. Брови сдвинулись к переносице, капризно-пухлая нижняя губа выдалась вперёд. — Что значит, не вернёшься? У Джисона упрямые глаза. Тёмные, почти чёрные, влажно блестящие — особенно в ту минуту. Его упрямые глаза сверлили Минхо душу, рвали внутренности в нити, жгли мысли. Его упрямым глазам Минхо никогда не умел лгать. Он снова и снова касался щёк и шеи Джисона — пока позволено, пока осталась возможность — касался, впитывая в себя любимую мягкость кожи. — Прости меня. Я не могу, — тёмные глаза покрывались коркой льда от каждого слова. Минхо делал больно. Безыскусно, тупым лезвием резал живое и трепещущее, когда-то ему доверенное. — Она одна без меня не справится. Она без меня не сможет. Прости. — Да. Минхо коснулся кончиками пальцев губ, словно запоминая. Джисон взбрыкнул, дёрнулся и перекатился на бок, спиной к нему. — Дверь за собой захлопни, ладно? — надломленным голосом проговорил он. Тягуче, как разгорячённое стекло. Без привычной звонкой нежности. — Не хочу сейчас вставать. Сдавило лёгкие осознанием собственной слабости и никчёмности. Минхо рушился и ломался, сыпался, как старое здание. Укрыть бы его собой. Никогда бы к нему не приближаться. Умолять бы простить и позволить остаться. Бежать. Позорно бежать, пока не сделал хуже. — Забери у меня ключи. — На память оставь. Выбрось. Проваливай. Джисон свился в клубок, не дожидаясь его ухода. Не стесняясь своей боли. Маленький затихший комок под тонким одеялом — всё, что Минхо позволено видеть. И этого слишком, слишком много. *** Время поползло лениво и безжалостно, не жалея Минхо. Не давая передышки. Неделя прошла без сообщений. Без весточки. Джисон как будто пропал. Как будто его никогда не существовало в жизни Минхо. Не было того кусочка тепла, к которому тянуло. Была бытовуха, серая работа, горячие ужины — на вкус как резина, встречи с коллегами, обида жены. Джисона не было. То, что приносило в его, Минхо, жизнь краски, он уничтожил сам. Вторая неделя прошла быстрее. Как будто рана затянулась тонкой нежной кожицей и теперь можно было понемногу шевелиться. Боль не проходила. Боль грызла внутри, сдавливала горло, ворошила желудок. Но Минхо, трус и слабак, не мог приползти к знакомой двери, не мог позвонить. Боялся. Бумажная полоска теста третью неделю гордо лежала на столике в ванной. Крошечная бумажка, разрушившая его только наладившуюся жизнь. Минхо мог бы вопить, что ребёнок не его. Требовать развода, скандалить. Но это же позор. Что подумают люди? Его родители делали для него всё и немного больше. Он ведь может потерпеть ради них? И, скрываясь от позора, мечтая быть правильным сыном, он молчаливо собирает своё желание справедливости и счастья, прячет в дальний угол и принимает ту жизнь, которая ему теперь светит. С бытовухой, серой работой, резиновыми ужинами и нелюбимым человеком рядом. Месяц проходит, но боль — она всё ещё внутри. И Минхо много думает, отчего ему больно? За себя, за своё счастье? За свою жизнь? За то, что ему, привыкшему жить, идя по чужим протоптанным дорожкам, на этих дорожках тесно? За Джисона, так искренне любившего его? Боль становилась всё сильнее. И ничто не притупило бы её так, как Джисон. Месяц проходит, а дверь в его личное счастье всё такая же. И замок, наверняка, не сменён. Но Минхо не использует свои ключи, пусть они так и сцеплены кольцом брелка с офисными, важными. И брелок такой глупый. Чумазый из-за долгой носки рыжий кот нелепо смотрел в разные стороны своими зелёными глазами-бусинками. Джисон купил его, потому что тот был похож на кота, которого они в детстве выхаживали. Минхо постучал. Тихо, надеясь в глубине души, что его не услышат. Чтобы у его была возможность сбежать. Потом громче, потому что желание увидеть Джисона сильнее. И ещё громче. И звонок. Нет. Ему никто не открыл. Чего он ожидал? Что ему здесь рады? Может, Джисон, не выдержав, тоже сбежал. Куда-нибудь, зализывать раны, рвать их связь на живую. За спиной щёлкает лифт, открываясь, выпуская человека на этаж. И Минхо облегчённо вздыхает: он знает эти шаги. Он готов был поклясться, что узнает их среди тысяч похожих. — Ты за вещами? Прохладная нотка голоса непривычна, но ожидаема. Но даже таким его голос — самый сладкий. Джисон буднично обходит его, не соприкасаясь. В нос тянет знакомым парфюмом и бьёт по лицу: это его. Это парфюм Минхо. — Нет. Впустишь? Джисон незаинтересованно пожимает плечами, возясь с замком. Никто его не поменял: всё ещё заедает немного на первой трети. — Входи, если хочешь. Минхо хочет. И не держит себя в руках. Зайдя в коридор, бросается вперёд, обнимая поперёк груди, как будто Джисон сейчас сбежит. Прижимается губами к плечам, как к святыне. Шепчет что-то извиняющееся, хнычущее, оправдывающее. Джисон под прикосновениями каменеет, не шевелясь. Только выпускает из пальцев шуршащий пакет, шумом разрезая мгновение. — Не трогай. Несмотря на лёд в голосе, Джисон убирает руки Минхо от себя осторожно, медленно. Как будто боясь разрушить что-то. Себя ли? Минхо? — Прости меня. Это моя ошибка. Я виноват. Прости, малыш. Джисон качает головой, всё ещё не поворачиваясь к нему лицом, всё ещё не ловя взгляд. Он в этом тёмном коридоре — как единственный источник света, Минхо смотрит без отрыва, боясь потерять и заблудиться. Тянет к нему руки снова, трогая локти. И снова — его прикосновения сбрасывают. — Не трогай, пожалуйста. Зачем ты пришёл? — К тебе. Я без тебя не могу. Не справляюсь. Ты мне очень нужен. Джисон, наконец, оборачивается к нему. И снова эти чёрные глаза, масляно-топкие. И снова этот взгляд, болезненный и разбитый. Как и месяц назад, когда Минхо уходил. Как будто время замерло, никуда их не выпуская. — Справишься. Я же справляюсь. Иди к жене, Минхо, — он даже не скрывает злобного оскала, блеснувшего на секунду. — Иди домой. — Это мой дом. Ты — мой дом. Я люблю тебя. Минхо подаёт ему руку, как раньше, как в детстве когда они мирились, после глупых обид — ладонью вперёд. — Я люблю тебя, — повторяет за ним Джисон. Заколдовано тянет свою руку в ответ. Прижимается теплой ладонью. Минхо наконец-то не больно. Наконец-то тепло. — Но я хочу любить себя сильнее. И я больше не позволю тебе мной пользоваться. Не позволю приходить сюда, трахать меня и давать мне надежду, а потом сбегать в свою "нормальную" жизнь, надеясь, что я жду тебя, как собачонка. Джисон бил его словами. Явно обдуманными за этот месяц, зазубренными и наточенными. Все его слова жестокие и жёсткие, справедливые — результат не одной бессонной ночи. Результат перекованной боли и обиды, ненависти к себе и своей слабости. Минхо шепчет извинения, но его перебивают. — Ты никогда не выбирал меня, да и чёрт с ним. Себя выбери. Себя послушай. А потом, если хватит сил — приходи. Я, как видишь, идиот. И всё ещё тебя жду. Джисон опускает ладонь, опускает взгляд в пол, прекращая любой контакт. Молчаливо предлагая уйти. Его король смело делает ходы по клеткам, не боясь мата. Не боясь атаки. Его король готов бороться. Его король нуждается в поддержке и защите. Минхо трус и слабак, но он прошёл так далеко, оберегая короля, что не может отказаться от него сейчас. Он не прощается, выходя из ставшей привычной темноты коридора. Больше не посмеет проститься. Он скоро вернётся. Чтобы остаться до эндшпиля.