Роса, Дождь и незабудка

      Он улыбнулся холодом так, что можно было застыть навечно. Все умирает с каждой каплей дождя, росы. Какие ироничные совпадения. Рейн молча смотрел на такого задумчивого Дьюдропа. Дождь барабанил по крыше ужасно, но та находилась слишком далеко, чтобы укрыть их головы.       Глаза огненного были такими... пустыми. Не такими как обычно. Они смотрели с издёвкой и нескончаемой печалью, трауром по чему-то, чего Рейн ещё не понял. Басист отчаянно хотел что-то с этим сделать. Пусть он хоть наизнанку вывернется, но не может терпеть этот взгляд. Он заставляет желудок сворачиваться, руки неметь, а ноги превращаться в вату. Самое ужасное – то, что он стоял и не двигался. Стоял тихо, проницательно глядя прямо в глаза, залезая в душу, даже если ты ее закроешь. Дождь смывал все посторонние мысли, заставлял волосы прилипать к лицу. А ещё этот холод... Трудно было сказать, что именно заставляло Рейна стоять молча и неподвижно: странный взгляд Дьюдропа или утренняя роса. Своими каплями в тумане она бликовала и отражалась в чужих глазах. Своей сыростью она мочила штаны насквозь, заставляя их противно липнуть к ногам.       — Дью... — Только и сумел выговорить Рейн, когда его сердце сжалось в очередной раз.       Огненный еле заметно сморщил бровь. В его сердце это отзывалось иглой ели, простоявший в качестве новогоднего украшения гораздо дольше, чем нужно было. Обычно иглы с них желтели и спылись на пол, но эти алели как только достигали чужого сердца.       — Знаешь, это ужасно. Если бы у меня было ружьё, я бы всё-же застрелился. Да, я бы взял ружьё и... Сначала вскрылся, а потом уже пустил бы пулю в лоб, —Рейн смотрел на него ошарашенно. — Это сырое утро такое отвратительное. Мне не хочется оставаться в этом холоде. Красиво здесь блестит только роса.       Рейн готов был поклясться, что так же красиво блестели глаза Дью.       — Дью, послушай. Не знаю, что ты там себе придумал, но мне с тобой легко, — он взял его за плечи и заставил посмотреть в глаза. Сердце содрогалось от вида этих генераторов соленых капель.       — Почему? — огненный смотрел на того в ответ пристально. Смотрел на него и в никуда одновременно.       Рейн помолчал пару секунд, а после ответил:       — Потому что я знаю, что тебе на меня не насрать, ты меня не обсмеёшь и просто рядом будешь.       — А если нет.       Рейн снова замолчал на пару секунд. Казалось, у Дьюдропа слова заканчивались только тогда, когда его кто-то действительно мог смутить.       — Что "если нет"?..       — Если вдруг на самом деле мне глубоко все равно.       — Такого не может быть. Ты буквально сейчас... беспокоился, а значит тебе не плевать.       — Спасибо. Это может быть притворство. Но я не могу сказать тебе об абсолютной честности. Где-то ведь приходится стоять на своем. Ты не обязан это терпеть.       — Я и не терплю.       — Ты терпишь. Чтобы не терпеть нужно быть либо лжецом либо фанатом чужих выходок.       Так наивно верить, что Дью сможет получать что-то лучше, чем всё это. Что-ж, это выдумка, просто вымысел. Он запрокинул голову и поднял взгляд на перманентно-серое небо.       Нужно было что-то делать. Рейн огляделся и сорвал с земли незабудку. Она слиплась от сырости и потеряла несколько лепестков. Аккуратное движение руки вправило цветок в чужие волосы.       — Вытри слезы, все не так уж плохо.       Дью медленно вернул голову в исходное положение. С ним уходящая луна, роса, цветы и Дождь. Он не один, а остальное не все ли равно?       Дьюдроп сделал шаг навстречу – ужасно томительный, медленный и осторожный, как будто он всё чего-то боялся, всё не стал той платонической семьёй. Руки его в безудержном жесте потянулись к чужим плечам, но вдруг задрожали, остановились. Дьюдроп коснулся кончиками пальцев щеки Рейна. Они молчали как два придурка. Оба не знали что говорить, оба стояли истуканами и мокли этим сырым и холодным утром. Что случилось конкретно — не знал никто. Было лишь известно, что оба мёрзли до крайности.       Огненный элементаль вдруг убрал руку и обнял Рейна в столь наивном и искреннем жесте. Как маленькая собачка (не те, что похожи на белок и брешут направо и налево) он поджал хвост. Рейн мог бы в изумлении посмотреть на него, но не сегодня. Сегодня Дьюдроп сам просил о чем-то столь непривычном для себя. Он сделал невозможное — доверился кому-то, поэтому сейчас стоял и зарывался носом в чужую рубашку. Было бы гораздо приятнее, если бы это было что-то сухое, объемное или вязаное, но прятать лицо сейчас можно было только туда. Он и сам не знал, как смотреть потом в глаза Рейну, но это была уже не та проблема, о которой стоило беспокоиться. Лид-гитарист выдохнул только тогда, когда чужая рука опустилась на его макушку. Она провела вдоль волос, аккуратно обошла рожки, а после... исчезла. О боги! Вместо нее Дью почувствовал лёгкий чмок. Он обхватил Рейна покрепче, всё сильнее зарываясь лицом в его одежду. Теперь оба стояли, ничего не произнося. Один любовался росой в прохладное дождливое летнее утро, второй отчаянно прятал лицо не пойми где. Незабудка конечно же выпала и мертвая уже валялась где-то в траве, печально для нее и незаметно для остальных забытая.       Рейн оттащил того за плечи от себя, буквально оторвал как пиявку. Дьюдроп держался мертвой хваткой, наслаждаясь каждым моментом объятий, по которым сильно изголодал. Не то, чтобы будучи человеком он много обнимался - нет. Он не помнил совершенно своего человеческого прошлого, не помнил свое лицо. Оно исказилось и стало серым, трупным. В нем не было ничего величественного, ничего того, что присуще демонам. Он был похож на поблекшую дворнягу, на поношенные джинсы. Теперь он цеплялся за то, что дёрнуло струны его души. То, что дало толчок к действиям, а не нарастало медленно. Держался за момент.        Дьюдроп сразу же отпустил басиста, как только смирился с определенными мыслями, крутвшимися в голове. Взгляд лежал где-то на теле другого, избегая встречи с чужими глазами. Именно в этот момент на лоб огненного осел тихий, нежный и неприметный поцелуй. Море поцелуев закаляет нас от боли. От боли ли?