«ну, зай, пиздеть — не мешки ворочать. уверена, все твои бывшие приучили тебя к такому хуёвому сексу, что ты даже и не поняла, что такое охуенный оргазм»
откусывая пиццу, виолетта отправляет какие-то глупые эмоджи, которые обычно шлют дебилы после фразы «в душ? и без меня?». «и всё-таки склоняюсь к тому, что было хуже среднего. человек, который не разбирается в кофе вряд ли разбирается в оргазмах».«ну, так научи разбираться в этих твоих латтечино, может, я тебя научу в оргазмах разбираться».
«я подумаю». следующие сутки они только и делают, что переписываются. после какой-то ужасной шутки даша всё-таки соглашается на встречу, назначая на пять в элегантной кофейне в венском стиле с пианино и французской верандой. виолетта одевается близко к приличному: на футболку вместо олимпийки надевает рубашку, моет голову, хотя и наденет на неё модную кепку, долго чистит кроссовки влажными салфетками и приходит на десять минут раньше. — а ты чего без цветов? — спрашивает подошедшая ровно к пяти даша. — или тебя отец не учил, как за женщинами ухаживать. — меня отец учил пиздить цыган, — отвечает виолетта, не задумываясь, а потом кусает щёку внутри, жалея. она же собиралась произвести хорошее впечатление. — да оно и видно, — закатывает глаза, беря под руку. на ней школьная юбка в складочку, слегка выше колена, полупрозрачная блузка, через которую видно кожу с чёрными рисунками, и сумка, которую виолетта тут же забирает, мол, всё-таки кое-каким манерам обучена. в кофейне скучно, а виолетта совсем не понимает разницу между латте и капучино, почти просит принести ей растворимый, но даша реагирует быстрее, наступает на ногу острой шпилькой, обращается к официанту за счётом мило улыбаясь, пока ви корчит недовольное лицо. — куда теперь? — спрашивает после небольшой ссоры из-за чека. не в принципах малышенок, чтобы за них платили, но даша закатывает глаза и говорит, что позвала она, ей и платить. — ты мне скажи, — даша проверяет маникюр и, смотрясь в зеркальце, подкрашивает губы. — только придумай что-то интересное. шансов снова залезть ко мне в трусы у тебя с каждой минутой всё меньше и меньше. брови виолетты поднимаются вверх, ещё чуть-чуть и коснулись бы линии волос — настолько она в ахуе. никто из бывших себе такой наглости не позволял, и она принимает это, как личное оскорбление. — ну, пойдём. покажу тебе, чем занимаются отбросы общества в свободное время. они едут в неизвестную часть города, туда, где куча недостроенных зданий и заброшенных рынков, в подвалах которых всё ещё кипит жизнь. берут выпить, платит виолетта, потому что дашу тут никто не знает. она жмётся ближе, цепляясь за рубашку, и большими заинтересованными глазами рассматривает подземный город. ладно, один-один, это куда интереснее восьми оттенков эквадорских кофейных зерён. встречают знакомого лопоухого платона, рыжего придурка, который почти подрался с эдиком, и паренька с татуировками на лице, виолетта представляет им дашу, собственнически держа руку на талии. те настроены скептически, но, когда даша пьёт водку с локтя и даже не жмурится, оттаивают. а у самой виолетты, кажется, в глазах сердечки и улыбка от уха до уха. диджей свистит, предвещая разрывной трек, они срываются на танцпол, как только слышат первые биты, прыгая так, что пол точно проседает на сантиметр, целуются цыганочкой под вой парней, выпивают на двоих три литра алкоголя и снова трахаются в туалете. «в следующий раз олимпийку отдам», — виолетта улыбается, пялясь в экран. их отношения — те ещё американские горки: вот они не отлипают друг от друга, а на следующий день ссорятся, расстаются и больше не хотят друг друга знать. а через пару часов всё снова в норме. подростковый бунт из категории «приводы в ментовку» перетёк в категорию «она не может любить меня — да я люблю тебя». герман алексеевич в восторге: у виолетты было больше всего шансов закончить в тюрьме или, в крайнем случае, в каком-нибудь наркопритоне. она даже меньше употребляет и больше налегает на тренировки: даша как-то обмолвилась, что очень любит подкачанных девушек. только вот лето кончается, близится одиннадцатый класс, дашина мать из просто «контролирующей», превращается в «на голову пизданутую», когда узнаёт, что вместо репетиторов и курсов, даша весь июль гуляла за ручку с какой-то «татуированной наркоманкой». вместо дворовой романтики, поцелуев в подъездах, и бутылке пива одной на двоих, у даши в жизни остаётся только учёба, сборники материалов егэ и капающая ядом родительница, которая дежурит у двери с бдительностью сторожевой псины. выбора не остаётся — приходится налегать на учёбу, скрепя зубами и отвлекаясь на бесконечные вопросы виолетты о том, когда они смогут погулять. только вот виолетту такое не устраивает. её много чего в дашиной жизни не устраивает, но обычно она молчит в тряпочку: выбирая между истериками с последующим игнором, и прикушенным языком, она определённо предпочтёт второе. первые пару раз было непривычно затыкаться, учитывая, что у неё характер отца — такой же взрывной, агрессивный и бесшабашный. человек, полжизни работающий прорабом, априори не может забивать на то, что его не устраивает. это притягивает внимание: виолетта пользовалась популярностью, хоть ни с кем и не могла построить что-то большее, чем пару свиданий и два перепихона. потому что не встречала никого с ещё более гремучей смесью вместо характера. даша заводится с половины оборота — лучше любого спорткара, разгоняется до сотни за минуту, а потом не может остановится, пока не выпьет из виолетты всю кровь упрёками и претензиями. а потом ещё и морозит сутки-другие для закрепления эффекта. и виолетте правда хотелось бы от неё уйти. сбежать, послать к чёртовой матери, вернуться в свою размеренно-непостоянную жизнь со всеми этими пустоголовыми девочками, которые клюют на красивую картинку, и не ебать лишний раз голову. только вот не получается. потому что даша ебёт голову профессионально. через час после ссоры её уже не хочется бросать: мозг, утопленный в агрессии, почему-то направляет её не на дашу, а на самого себя. виолетта все двое суток игнора маринуется в ненависти к собственным словам и поступкам, а потом приходит под ворота школы, как побитая собака, смотрит виновато, бормочет «ну, ты там это, прости меня, дуру, реально хуйню сделала», получает сморщенный нос, протянутую руку, за которую берётся аккуратно, и провожает до квартиры, зная, что завтра они снова будут неразлучны. процесс перевоспитания идёт быстро, болезненно, но эффективно. но кое-что остаётся неизменным. виолетта не дарит ни подарков, ни цветов, предпочитая же жесты более значимые и романтичные. месится за дашу в драках, когда какие-то парни начинают слишком сильно надоедать, не понимая, что отношения между девушками могут быть серьёзными. лазит к ней в квартиру по пожарной лестнице, чтобы поцеловать на ночь, без намёков накидывает бесконечные олимпийки на дашины плечи вечерами, показывает, как добраться до питера за ноль денег, нахмурив брови и высунув язык тратит тридцать минут, чтобы у даши были лучшие фотографии, и, наверное, любит чистой и искренней любовью. такой, которой не должно быть в условиях амфетаминовых ломок и сорванного от крика маминого голоса, скандирующего, что даша совсем отбилась от рук, что ей не то, что германия, ей даже мгу не светит, и что с такими «подругами» дорожки (исключая белые) две — в колонию или в могилу. правильный человек, неправильное время и хуёвые обстоятельства — вот, что такое их отношения к концу августа. бесконечно лавандовое от заката небо тридцать первого августа пробивается через крыши высоких домов кляксами. первый этаж дашиной новостройки, несмотря на высокую цену и люкс-статус, мало чем отличается от любого другого в хрущёвке, разве что чище и с целыми лампочками. они стоят возле батарей, с которых виолетта обтирает спиной пыль, целуются медленно и чувственно, долго, цепляясь за пальцы друг друга, как будто это может удержать их вместе. как будто чувствуют, что всему конец. как будто прощаются. даша отстраняется, собираясь уходить, виолетта шепчет тихое «постой так ещё немного», не открывая глаз. между бровей складка, лицо напряжённое, губы поджаты, совсем чуть-чуть — и заплачет. даша, если честно, понимает её полностью, потому что внутри скребёт такая же тоска. и всё-таки, после очередного непринятого вызова от мамы, отозвавшегося колокольным звоном в пустоте подъезда, делает шаг назад, отпуская руку. — надо идти. снова ощущение шершавых, сухих, разбитых губ на её — мягких и влажных, привкус крови и горечь потери. — иди… своеобразный final kiss. хорошая история с плохим концом. первого сентября даша виолетте не дозванивается — её увозят в какой-то рехаб на другом конце страны. чтобы перестать вздрагивать от имён друг друга им требуется год, чтобы не оборачиваться, когда кто-то похожий проходит мимо — два, чтобы начать смотреть на других людей, не выискивая схожести, — лет пять. чтобы забыть потребуется вся жизнь, поэтому они просто откладывают воспоминания в коробку, закапывают её в чернозём молодой памяти, надеясь, что плодородная почва всё разложит, для пущей уверенности заливают толстым слоем бетона, и сердце даже перестаёт колоть, когда кто-то спрашивает про подростковую влюблённость. она остаётся приятным воспоминанием, разделённым поровну между двумя девочками, застрявшими в бесконечно повторяющемся июле их семнадцатилетия. и жизнь просто идёт дальше, и как будто становится лучше. даша поступает в германию, учится, заводит знакомства, пару раз даже отношения, но выходит за выбранного родителями сына какого-то их партнёра. он хороший — улыбчивый, обходительный, приятный и приличный. встаёт в шесть утра, делает зарядку, умеет варить кофе, носит костюмы, разбирается в юриспруденции и, наверное, даже дашу любит. она ему тем же не отвечает, но играет роль хорошей жены, чтобы не расстраивать ни родителей, ни себя. после университета даша дипломированный экономист с убитым творческим потенциалом, не пытается плыть против течения, думая, что пойдёт в какую-нибудь контору к очередному папиному знакомому, но в последний момент её спасает повернувшаяся лицом, а не задницей, удача. с давидом они знакомятся случайно — садятся рядом в поезде. даша жутко опаздывает, потому что машинисты снова бастуют и всем срать на расписание и нужды пассажиров. впрочем, её знакомому абсолютно всё равно: он расспрашивает о даше, рассказывает о себе, своей жене и цепляется за коммерческую специальность в дипломе: — а нам, кстати, eine wirtschaftlerin бы не помешала, — женщина, просящая пассажиров покинуть состав, его совсем не смущает, давид с удвоенным энтузиазмом встаёт, собирает вещи, помогает даше, ни на секунду не замолкая: — у нас с аришей проектик есть в мечтах. не то, чтобы прямо-таки в мечтах, я на днях ехал так же, набросал бизнес-план. идея в чём: надо продавать искусство. ариша у меня искусствовед, представляешь? она так в картинах разбирается, как никто. и знакомых у неё много, кто картины рисует, а продавать не умеет, представляешь? рисовать научили, а продавать нет. вот мы и хотим им за скромный процент помогать в продвижении… он продолжает и продолжает говорить, даже когда они уже стоят на улице. даша слушает в пол уха, смотрит на кружащиеся снежинки в свете фонаря, думает о том, что родителям эта идея бы точно не понравилась, и хочет отказаться. — у меня уже есть прикидки, где можно разместить галерею: в максфорштадте сейчас сдают бомбезное помещение по приемлемой цене… — не сдаётся давид, с каждым словом, напротив, лишь набирая обороты. даша такой запал в последний раз видела очень давно, последние годы её окружают потухшие люди, которые ни о чём не мечтают — лишь ставят цели. голосом отца в голове звучит «откажись», голос мамы вопит в истерике что-то совсем неразборчивое, даша, чтобы отвлечься, спрашивает, курит ли давид. тому требуется минутка, чтобы осмыслить вопрос и покачать головой: — бросил. — а я закурю, с твоего позволения, — он лишь кивает и снова возвращается в поток описания галереи. обязательное условие интерьера — граффити. даша запоминает только это. и почему-то решает забить на то, что это всё звучит сомнительно и как полный разводняк. в конце концов, у неё есть муж, зарплаты которого хватит, чтобы прокормить троих жён. — ладно, — вклинивается она в момент, когда давид набирает воздуха в лёгкие. даже если из этого ничего не получится, она всегда сможет потом со своей тяги к глупостям посмеяться. но случая посмеяться ей не предоставляется: вся эта авантюра почему-то очень даже срабатывает, и через пару лет, когда на горизонте возраста маячит заветный тридцатник, даша находит себя не нищей разведёнкой у разбитого корыта и депортацией за мошеннические темы, а вполне состоятельной женщиной со своей недвижимостью, которая на развод подаёт потому, что муж ей уже не то, чтобы нужен. в том, что она его никогда не любила, даша не сомневается. о чувствах в целом не особо много старается думать. она выглядит всё так же молодо, но атмосфера вокруг неё густая и притягательная. она знает, чего стоит, знает, что её брючные костюмы сидят идеально, а платья заставляют людей оборачиваться и долго смотреть в след. знает, что слова родителей — не более, чем отголоски их собственных нереализованных мечтаний, а, чтобы получить стоящий совет, нужно выслушать, разделить на два и сделать наоборот. только тогда будет хоть какой-то толк. но даша их всё равно любит. хотя бы за то, что они не мучают её вопросами о внуках: успешная дочь вполне удовлетворяет потребности покрасоваться перед партнёрами и конкурентами. приближается день рождения отца, и даша решает, что пора бы проведать малую родину. последний раз она была там почти десять лет назад, если не считать одного перелёта в индию, который проходил над великой русской землёй. обратно они плыли кораблём, потому что муж распаниковался и предпочёл бы перегрызть себе же горло, чем ещё хоть раз куда-то лететь. поэтому она берёт отпуск, ближайший билет в бизнес-класс, наскоро пакует чемодан и, ограничившись короткой смской «ждите в гости», выезжает в аэропорт. через время сходит с трапа в шереметьево, откуда её забирает случайно пойманное такси. водитель находит глупый повод что-то сказать, даша отвечает, так же глупо и непринуждённо, наслаждаясь случайным разговором. с ней очень давно никто непринуждённо не разговаривал. уже дома ей припоминаются можжевеловые чётки, шумно пахнувшие на весь салон, иконка, неровно приклеенная на торпеду, «народное радио» из магнитолы и скрип кожаных чехлов на креслах. выходя, оставляет щедрые чаевые и желает хорошего дня. в мюнхене у неё на такие мелочи не особо много времени. да и такси она не пользуется: в чём смысл, если есть личный водитель? май удивительно тёплый и приятный, сидеть дома совсем не хочется, поэтому даша, оставив чемодан, переодевается, берёт старый компактный сони, наушники, деньги, выключает телефон и идёт гулять. к рынку. покупает в киоске батарейки для фотоаппарата, в ларьке по соседству горячую шаурму и холодную колу, потому что не поела в самолёте. пока ждёт заказ, фотографирует людей: с длинным маникюром это совсем неудобно, поэтому выглядит неловко и как-то сконфуженно, но всё равно процессом наслаждается. забирая заказ, хмурому сербу тоже желает хорошего дня. почему-то сегодня хочется быть милой с людьми. может, сказывается наличие повсюду русской речи, знакомых мест, другого воздуха и отсутствие магнитных бурь. она направляется мимо палаток, вглубь, туда, где между развешенной одежды и целлофановых крыш, между картонок и грязных зеркал, между ящиков с капустой и ларьками с фруктами, бытовой техникой и мешками с грунтом, пахнущими сырой землёй, прячется фонтанчик. всё, что она видит, приносит какой-то необъяснимый сорт радости, скручивающий аорты в сердце в морские узлы; даша старается фотографировать всё вокруг, чтобы позже, уже в далёкой германии рассматривать картинки родных переулко-квартало-улиц. она бы никогда не подумала, что возвращаться может быть так приятно. очутившись с другой стороны рынка, покупает себе стаканчик узбекской черешни, заплатив четыреста рублей, которые, по появившейся привычке, переводит в уме в евро. выросший со времён юности курс, явно играет ей на руку. сплёвывая косточки в руку, она складывает их в правый карман старой олимпийки, которую вытащила из шкафа в прихожей. к удивлению, та ей в самый раз, хотя, как даша помнила, в подростковые годы, рукава доставали до самых подушечек пальцев, мешая курить. из банального интереса лезет в левый. не знает, что хочет там найти: забытую сотку, мусор или смятую пачку донского табака. пальцы нащупывают что-то металлическое, что она в смятении тянет наружу. на ладони оказывается браслет, собранный буквально из мусора: ключей от алюминиевых банок, старых шнурков и военного жетона, на котором отштамповано «малышенко». он ей тогда не налез на руку, вот даша и сунула в карман олимпийки, которую, в очередной раз, виолетта взяла из дома, чтобы накинуть на плечи своей пока-ещё девушки. — а это не подарок, — сказала она, выдыхая дым в сторону. стояли, вроде бы, на балконе высотки, курили, пили блейзер и смотрели на звёзды. а, может, это было в квартире виолетты. или на чьей-то чужой во время вписки. — я его тебе одалживаю. в вечное пользование. — и чем это отличается от подарка? — дашу всегда бесили такие странности в её поведении, и она, не сдерживаясь, каждый раз закатывала глаза. — тем, что вещь всё ещё принадлежит мне. а если она моя, тебе придётся продолжать со мной общение столько, сколько ты её носишь. — и ты хочешь общаться со мной вечно? — да, — даша, прерывая разговор, привстала на носочки, переплетая пальцы, и потянулась к чужим губам. виолетта, крепче сжимая пальцы, продолжала между поцелуями: — и ещё очень хочу умереть с тобой в один день. — какая банальщина. — то есть, вот так ты? тогда обещаю простыть в день, когда ты умрёшь… если даше не изменяет память, приближался конец августа. ровно через две недели они поцеловались в последний раз и больше никогда не виделись. даже на фотографиях. воспоминания открываются, как бездна под ногами, которые дашу больше не держат. она падает на скамейку, застывая в одной позе, чувствуя, как ожившие трупы минувших дней и чувств прогрызают бетон, копошась у самого черепа. как даша оказывается у центра, ей и самой не особо понятно. когда ноги обретают что-то похожее на возможность ходить, тело начинает движение по внутреннему навигатору, пока сознание всё так же болтается где-то на лавке, переваривая случившееся. сколько она о ней не думала? год? два? пять? что-то вроде. такое ведь не забывается, кто бы там что не говорил. время не помогает, оно только делает больнее, бьёт кулаками с зажатыми кастетами прямо в глаза, нос, виски и брови. о таком не забывают — просто перестают думать, отвлекаясь на окружающий быт. и пока не думаешь, оно совсем и не болит. минусов нет, разве что, если наткнёшься на что-то, что будит память от глубокого сна, будешь реветь и страдать во много раз сильнее. словно всё горе, что должно было размазаться по десяти годам, накрывает в одночасье. центр, к большому дашиному удивлению, всё ещё стоит на том же месте, где и стоял. выкрашен свежей краской, с построенным корпусом и даже без рисунков жопы у выхода на спортивную площадку. даша сразу же выцепляет взглядом скамейки, на которых лежала, чувствуя поясницей твёрдое дерево, щекой — тепло виолеттиных бёдер, а в волосах — её мягко массирующие макушку пальцы. ползёт глазами по деревьям, возле которых они целовались, кусты, в которых прятались от ковалёва, курилку, на которой обсуждали сумасбродные идеи, как и кому бы испортить кровь. она лишь грустно усмехается воспоминаниям. вот же ирония судьбы… рядом, по другую сторону забора, заставляя дёрнуться и не позволяя закончить мысли, приземляется пацан. невысокий, тощий, с выкрашенными в белый волосами, рюкзаком за плечами, с гремящим стеклом внутри. виолетта, помнится, делала так же, когда у группы «б» намечалась пьянка. даша воспринимает это, как знак, собираясь уходить. — кролик, мать твою! — приближается с площадки крик. парень матерится, даша рефлекторно оборачивается, просто на всякий случай. и застывает на месте. перед ней стоит виолетта. повзрослевшая, забитая татуировками, отчитывающая беловолосого хриплым от высокого тона и злости голосом, хмурая, в футболке и спортивках, со свистком на шее и документами под мышкой. но точно она. даша даже моргает, чтобы убедиться, что это всё не сон и не наваждение. — … я сколько вам должна повторять, чтобы вы с физры никуда не сваливали? хотите выпить — прекрасно. вперёд и с песней, только вот мне проблемы лишние не нужны, понятно? — ви?.. — решается даша, надеясь, что голос не сильно дрожит. — я, — отзывается она тут же, вздёргивая голову. на миг застывает, будто призрака увидела, но тут же себя одёргивает, расслабляясь. суёт руки в карманы, достаёт сигареты, прикуривает, моментально отшивая просьбу кролика стрельнуть и ему, приказывает стоять на месте и подходит ближе к забору. — простите, мы знакомы? вы что-то хотели? у даши пересыхает во рту. она бы с огромным удовольствием сейчас выпила всю колу мира, а за ней всю воду, пресную и солёную, и в принципе всё, что можно пить, лишь бы избавиться от этой всеобъемлющей пустыни и прилипшего к нёбу языка. даже корень солодки бы сгодился, если бы мог помочь. — эй! дамочка? — виолетта машет перед дашиным лицом. на ладони у неё мелькает татуировка. — у вас ко мне какое-то дело? если нет, с вашего позволения, вернусь к воспитательному процессу. виолетта, всегда курившая с бешеной скоростью, щелчком отправляет окурок в сторону, за территорию центра, и уже собирается уходить. — я даша, — почему-то другие слова не находятся. — каплан. то есть, добренко. даша видит, как дёргает чужую спину. она, наверное, выглядела точно так же, когда нашла браслет. — так, я могу идти? — улучает момент кролик, вклиниваясь в разговор. виолетта, не особо соображая, что у неё спросили, кивает, бормоча «ага», а сама оборачивается и пялится на дашу не верящим взглядом. — а ты разве не в германии? — как видишь… приехала к отцу на день рождения. — а… они продолжают смотреть, не решаясь ни двинуться, ни поговорить, ни сделать хоть что-то, кроме неловкого молчания и разглядывания друг друга. это тянется долго, дольше, чем любой приличный человек позволил бы себе пялиться на другого, но у них, считайте, отдельный случай. подростки вдалеке их наверняка обсуждают, но даше нет совсем никакого дела до каких-то пубертатных язв. момент разрушает зазвонивший виолеттин телефон. она извиняется, поднимает трубку, сбивается в ответах и, в конечном итоге, просит перезвонить. поворачивается, в последний раз пробегаясь по лицу, задерживается на своей старой олимпийке, слабо улыбается и спрашивает, почёсывая затылок: — давай, может, это… встретимся где-нибудь, чаю попьём с кусненьким? — это её маленькое «кусненькое», в котором она ненамеренно пропускает первую букву, потому что не может на нервах выговаривать четыре согласные подряд, заставляет дашино сердце скукожиться в напряжённый комок. — или что вы там в германии пьёте? — как и тут, — отвечает даша, пытаясь унять внутренний тремор. — чай, кофе. пиво. иногда вино. — на пиво и вино не соглашусь, а вот по чашечке файф-о-клок’а я бы с тобой пропустила. поболтали бы, — и, чтобы не показаться навязчивой, быстро добавляет: — конечно, если ты хочешь. — хочу, — даша была готова согласиться на что угодно ещё в тот момент, когда поняла, кто перед ней стоит. — часов в семь подойдёт? — да… да, супер, — упускает возможность простебать не намеренно, а потому что всё ещё пытается осознать, точно ли перед ней та самая дарья добренко. потом, уже у себя в кабинете, конечно, посмеётся с такой дурости: кто в здравом уме пьёт пятичасовой чай в семь? но пока только пялится на чужие костяшки пальцев, плотно покрытые краской татуировок. — я заеду. сюда же? виолетта лишь кивает, разворачивается и, переключаясь на беснующихся на площадке детей, торопливо уходит, неловко переставляя ноги, чуть не падая. даша вызывает такси и едет домой, обещая сто процентов чаевых, если водитель довезёт её так быстро, как только сможет. тот молчаливо кивает, надевает солнцезащитные очки, включает саундтрек из фильма «такси» и давит газ в пол. в душе душно и жарко, как в бане, от долгого пребывания под горячей водой становится плохо и болит голова, но даша всё равно стоит так час. потом красится, всё время стирая макияж и перерисовывая стрелки, выбирает, что надеть, выворачивая чемодан, сдерживает слёзы, понимая, что нечего, просит маму помочь и просто кивает на предложенное платье. папа машину одалживает с большим удовольствием, когда даша врёт, что едет на встречу по поводу открытия филиала галереи в москве, хлопает её по плечу, приминая ткань, и желает удачи. чёрный блестящий мерседес урчит, разбавляя неловкое молчание звуком работы двигателя и песнями на радио. в кафе они заказывают капучино и десерт, забиваются в угол рядом с окном и не произносят ни слова, пока не приносят заказ. потом появляется глупый повод поговорить. прямо как утром в такси. виолетта теперь носит спортивки и олимпийки только на работе, отдавая предпочтение джинсам и водолазкам, курит в меру, пьёт ещё меньше — бокал шампанского на новый год и рюмку водки за покойного дядю — но в ней всё ещё есть что-то, что приклеило дашино внимание на всё лето точно суперклеем, тогда, давно-давно, во времена дикой и бесшабашной молодости. у неё татуировок в несколько раз больше, чем при последней встрече, волосы длиннее и натурального цвета, лицо свежее и забитое, как и тело, рисунками, про которые хочется спросить, но это вроде как дурной тон, вот даша и молчит. молчит и внутренне плачет от осознания, что у виолетты точно такой же полумесяц на лбу, как и у неё самой. беседа течёт нерасторопно, виолетта говорит в основном о работе и детях, рассказывает, где училась, с кем из группы «б» продолжает общаться (совсем неудивительно, что это платон, никита и макс), как у них сложилась жизнь, шутит, хрипло смеётся, но явно сдерживается и чувствует себя неловко. даша старается незаметно снять обручальное кольцо с пальца, но от цепкого взгляда ничего не спрячешь. всегда так было. виолетта ничего не спрашивает, но всё понимает. скорее всего неправильно, но сил всё объяснять нет: все ресурсы организма брошены на то, чтобы прямо сейчас не умереть. они расходятся, обменявшись номерами и инстой. всю ночь даша проводит, листая фотографии, копошась в шкафу в поисках полароидных снимков, молясь всем богам, чтобы ей, семнадцатилетней дуре, хватило мозгов ничего не выбросить. виолетта занята примерно тем же, а на следующий день, не выспавшись, поджимает губы, хмуро сверлит взглядом покрытие спортивной площадки и гоняет своих подопечных, пока те натурально не валятся с ног. до дня рождения отца и два дня после даша всё время торчит в центре. одевается в свои брючные костюмы и платья, заставляя парней из группы «е», за которой присматривает виолетта, пускать слюни, а девчонок завидовать. виолетта и тех, и тех понимает, потому что сама иногда не может сосредоточиться ни на чём, кроме v-образных декольте, открывающих вид на татуировку, пальцах, коротких волосах, изящном носике, глубоких глазах на пол лица, постукивающих по столу ноготочках с идеальным маникюром и этой интонацией искреннего смущения, с которой даша произносит «спасибо», когда слышит комплименты по поводу своих ровных стрелок и сходства с кошками. виолетта всю неделю, в принципе, думает, что жизнь её сильно и больно наёбывает. слушает истории про мюнхен, бизнес, картины zeitgenössische künstler, в которых понимает целое ничего и нолик, жалобы на отсутствие глазированных сырков и восхищённую похвалу московскому быту, и не может поверить, что это всё правда. что даша вот так просто сидит на её столе, болтая ногами, как будто ей всё так же семнадцать, а не двадцать семь, пьёт чай и расспрашивает про кубки, стоящие за стеклом. что это даша. её даша. когда-то её. сейчас нет. сидя вечером на кухне, виолетта, зарывшись пальцами в волосы, чешет кожу головы, пока та не начинает саднить, сдавливает виски и думает, что сделала не так в своей жизни. за что ей такое наказание — вернувшаяся любовь? может, если бы она не начала бунтовать, всё было бы проще? о виолетте ведь никто до девятого класса не говорил, потому что виолетты не было как таковой. тихая, забитая и затравленная отцом, загнанная в угол бесконечными насмешками, она старалась раствориться в затхлом воздухе кабинетов. если бы не нынче покойный друг, так оно, наверное, и случилось бы. — бля, вилка, он же тебя убьёт нахуй в один день, — сказал он, пока они курили в лесу за школой. то была ранняя весна, холод ещё не прошёл, но снега не было. сырая голая земля белела разве что от бесконечных плевков проснувшихся от зимней спячки алкашей. — давай я тебя драться научу. — он же здоровый такой, как я… — и чё? — он выбросил окурок и встал в стойку. — давай, бей. виолетта окурок тоже выкинула, но кулаки сжимать не спешила. — да не могу я. — терпила. а если тебе в лицо харкнут, ты тоже терпеть будешь? — да кто мне… он плюнул. а виолетта первый раз в жизни позволила себе разозлиться. и понеслось. никогда ещё она не чувствовала себя так хорошо, опираясь спиной о дерево, пока из носа широкой струёй стекала кровь. она шмыгала и прижимала к нему ладонь, слизывая языком всё, что текло мимо. он, подпирая школьный забор, тёр скулу. — поехали, пострижём тебя. а то тошно на твою волосню смотреть. в тот же вечер она впервые послала отца, сбежала из дома, набила татуировку и пошла по кривой дорожке. так, может, это всё действительно отложенная карма за её проступки? виолетта, конечно, пытается её поправить: работает с теми, кто только-только собирается пойти по пути наркоты и драк, взяла кота из приюта, подписана на «помощь рядом», жертвует деньги сторонним организациям… но жизнь же сука. это же натурально скотский поступок: столкнуть два любящих сердца (точно два? или виолетта одна в этом кошмаре?), когда все шансы уже упущены. так даже с убийцами в аду не поступают. хуже ещё то, что виолетта свято верила, что её отпустило. что она пережила, переболела, перетерпела и всё такое прочее. только вот сейчас она смотрит на дашу, которую парни из группы пытаются научить пинать мяч, и всё ещё чувствует те же искры, звёзды и бабочек в животе. ей снова нежно и тревожно от одного взгляда на дашино лицо, ей снова хочется трогать чужое тело, хочется зарыться в волосы носом, обнять, прижать к груди, почувствовать, как даша сама льнёт ближе, один в один, как кошечка, и больше никогда не отпускать. чтобы тихо ноющее и скорбящее сердце вырвалось из скорлупы печали, вернувшись в поток бурлящей жизни, снова начало чувствовать весь спектр эмоций, а не только «плохо» и «никак». в понедельник даша приезжает расстроенная и с чемоданом. — ты улетаешь, — с порога констатирует виолетта, прекрасно всё понимая. — сегодня в семь. заехала попрощаться, — подтверждает даша, стараясь избегать взгляда зелёных глаз. один раз она их уже видела такими: тусклыми, уставшими, боязливыми. как у загнанного в угол котёнка, которого злые дети запинали ногами. выговаривая эти слова, даша чувствует себя таким же извергом. виолетта смотрит на часы, проверяя, сколько у них на прощание, предлагает посидеть в кабинете. делает чай, хотя сама чувствует, как горло сжимает спазм, и совсем не уверена, что сможет сделать хотя бы глоток. — я развожусь, — признаётся даша в середине неважного разговора, которые люди ведут, когда кто-то очень близкий вот-вот уедет. — пять лет прожили вместе, а мне даже не грустно. не знаю, зачем тебе это говорю. просто, чтобы ты знала. виолетта мычит что-то в ответ, а сама чувствует то ли облегчение, то ли зависть к человеку, рядом с которым целых пять каждый день даша была рядом. она о таком разве что мечтала. — у меня занятие начинается, — почему-то говорит она, игнорируя признание. наверное, потому что расплачется и начнёт умолять никуда не ехать. даша кивает, забирает чемодан, гремящий колёсиками по ламинату, ждёт, пока виолетта закроет дверь, и медленно тащится к выходу. когда они оказываются на улице, оборачивается посмотреть в последний раз на снова ставшую родной дверь, и усмехается, видя нарисованную жопу. только вот ощущение, что она не вышла из задницы, а, наоборот, в неё идёт. группа «е» уже нежится в лучах солнца, растёкшись по лавкам, как мороженое по пальцам, смотрит на них выжидающе, но ничего не говорит. даже не встаёт попрощаться. даша лезет в карман, в котором с самого утра железной гирей лежит браслет, с которого всё началось. виолетта удивляется. — вот. возвращаю, раз уж у нас всё закончилось, — смотрит на носки кроссовок, кончики которых пожелтели от грязи и пыли. сердце стучит, отдаваясь в ключицы, как таран, бьющийся в ворота трои. они за неделю говорили о чувствах и совместном прошлом ровно ноль раз. — спасибо, — виолетта забирает безделушку неохотно, смотрит долго, вспоминая, как её делала. чёрные ключики с местами облупившейся краской выжигают на коже «никакого вечно», она сжимает кулак, суёт браслет в карман и отвечает на неловкие объятия. — хорошей дороги. — спасибо. хорошего дня. — спасибо… колёсики чемодана продолжают греметь, напоминая турбину самолёта, на котором даша улетит в свою немецию и больше не появится в виолеттиной жизни. приехала-взбудоражила-уехала. классный отпуск. двинуться получается, только когда дашина спина скрывается за углом. — и всё? — спрошивает кролик, смотря хмуро и недовольно. за ним толпится группа «е», молчаливо поддерживая высказанное негодование. — даже не пойдёте за ней, виолетта игоревна? не попытаетесь остановить и всё вернуть? виолетта рада, что у неё в группе наблюдательные и чуткие подростки, которые могут сложить два плюс два, она, вообще-то этого и добивалась, воспитывая сострадание. только теперь это играет с ней злую шутку. — не пойду, — говорит она почти без дрожи в голосе. — моя личная жизнь вас касается в последнюю очередь. марш упражнения доделывать. — нет, — парнишка скрещивает руки на груди, шире раздвигает ноги, супится и выглядит даже слегка грозно, но виолетта лишь закатывает глаза. такие вещи давно перестали трогать. — от благоустройства вашей личной жизни напрямую зависит нагрузка, которой вы нас пичкаете. — это не ваше дело, паразиты. оставьте меня в покое и бегом три раза вокруг центра. группа недовольно воет, а кролик всё не сдаётся, объясняя важность борьбы за любовь в современном мире, как будто виолетта не читала пост в телеграмм-канале «практическая психология», который ей сейчас и пересказывают. но он ни на шаг не отступает от намеченной цели, пуская в ход главное оружие: — вы помните, что сказали мне на соревнованиях? — да, — врёт виолетта. она в тот день несла много мотивационной ерунды, настолько много, что уже и не помнит, что конкретно. наверное, сейчас снова начнёт задвигать ей про риск и личное счастье. только вот виолетте и так вполне неплохо было, совсем одной, совсем без даши. — это тут при чём? — беги, кролик, — лыбится он. — кролик, беги! остальные подхватывают, поднимая шум, скандируют фразу даже сильнее, чем тогда с трибун, когда виолетта крикнула это в порыве азарта и страсти, изо всех сил надеясь, что они победят. виолетта знает, что у её безрассудства будут последствия, знает, что мелкие шкеты подначивают её, чтобы не заниматься физрой, знает, что её могут уволить или, по крайней мере, заставить писать гору бессмысленных объяснительных, и даже почти сдаётся, отдавая предпочтение стабильному несчастью. но голоса отдаются дрожью в ногах, мышцы напрягаются, как при словах стартера «внимание», застывают каменными изваяниями, сосредоточенно ждущие заветного «марш», чтобы сорваться. виолетта проигрывает кучке сопляков, снимает с себя свисток под восхищённые крики, бросает его на землю, вместе с деревянным планшетом и документами, шипит какое-то напутствие, и бежит. в спину всё ещё летит «беги, виолетта игоревна! виолетта игоревна, беги!», прилипая перьями ко внезапно раскрывшимся за спиной крыльям, она толкается от земли, будто действительно собирается взлететь. высокий забор, ограждающий территорию центра, не был для неё высоким никогда: надо лишь разбежаться посильнее, прыгнуть повыше, да уцепиться поудобнее за прутья. она бы сделала это даже пьяной или мёртвой — настолько привычным оно было. — даш! — кричит виолетта, приземляясь с другой стороны забора. чемодан уже опускается в могилу багажника. — даш, погоди! она оборачивается сразу, смотрит на приближающуюся с другого конца улицы фигуру, растерянно просит водителя подождать и шагает на встречу, чувствуя, как истерика от переполняющих её чувств бурлит в груди. — оставь браслет себе, хорошо? — просит виолетта, сгребая её в объятия, прижимая к себе дрожащими руками, пока та, захлёбываясь слезами, что-то сбивчиво шепчет в плечо. — оставь и пообещай, что дашь мне шанс. нам. в кармане дребезжит телефон, приклеившаяся к забору группа «е» радостно шепчется, водитель такси нетерпеливо топает ногой, поглядывая на часы, а они всё так же стоят, будто обвитые верёвками, не в силах друг от друга оторваться. браслет, сжатый в руке, врезается неровными краями в кожу, оставляя вмятины и порезы. через них в тело затекает давно забытое чувство любви.