Мой ангел. Моя муза.

            Деревья становились всё чаще, впереди и вовсе смешивались во мглу. Стройные и прямые стволы шли друг за другом и смирно стояли на страже, ветви их распустились в разные стороны, и каждый сучок был готов в мгновенье схватить. На небе покойно плыли редкие дымчатые тучи, сквозь них едва проглядываются мерклые звёзды, если не чьи-то глаза. Луна где-то вновь растеряла свои части тела, и, оставшись лишь месяцом, она терпеливо плыла по чёрной бездне, внимательно разглядывая местность: куда же могли подеваться её остатки? Своим блеклым светом месяц освещал лесную глушь, но покоились в ней и жуткие тени — жуткие оттого, что было их не разглядеть. Изогнутые и уродливые, сросшиеся меж собой телами как солдаты братских могил, стражи леса оставались собою, отпугивая незванных гостей своим неприятным до одури видом, своими странно закрученными стонущими и скрипучими ветвями.       Кругом лес, один лес да заросли и непонятные дебри, зазывающие к себе одинокой тропинкой, ведущей невесть куда вглубь леса. На фоне острых когтистых ветвей-лап, вьющихся подобно липучей паутине, она выглядела даже не смешно, а отчаянно, и прогуливались по ней, видимо, такие же отчаянные заблудшие души, утерявшие весь свой смысл. Идти им было некуда, как и терять было нечего — эта заросшая, но не забытая тропа, стволы деревьев от которой разбежались по две стороны, открывая путь, просто спасение в наступившей непроглядной тьме их жизни, их последняя надежда зацепиться хотя бы за что-то, прийти туда, где примут, где станешь нужен, где сможешь спрятаться от проблем, настырно ступающих по пятам, как проклятие. Верующие скажут, что это послание свыше — Господ Бог наконец-то проявил милостыню к своим детям, дав им такое спасение. Уверовавшие мечтатели могут живописно и образно рассказать, как совсем без раздумий нога их ступила на стоптанную землю отчаянным шагом, и околдовало вмиг их нечто уверенное, надёжное, чему они доверились и продолжили свой путь вглубь, вперёд по тропе. Они знали точно — это знак судьбы, знак свыше; их приютили, дали хлеб, но самое главное, дали долгожданный, такой желанный, смысл жизни, спасли из лап отчаянья и смерти — кого ни спроси, ответит каждый поголовно, что полностью захотел посвятить себя Богу и сгореть ради него одного. Те потерявшиеся люди, у которых возникало хоть единое сомнение при виде подозрительной тропы из ниоткуда и ведущей в никуда, мечтать времени не находили, то ли мечты их насовсем покинули, поэтому размышляли по делу и видели вдали купол с крестом на фоне небес — понимали, куда шли. Может, в моменте они тоже слышали голос свыше, шепча призывающий к себе, а может, сами того пока не понимая, приняли своё окончательное решение посвятить всего себя Господу, ещё не ступив на земли Святого места. Иначе, всех этих людей объединяло одно — ходьба по лезвию миров меж смертью и жизнью. Так может, тропа эта и вправду вершит чужие отчаянные судьбы, с самыми добрыми намерениями им помочь?       Как ночной маленький мотылёк, стремившийся к свету, моя душа отчего-то стремилась к этому печальному месту. Я видел в нём нечто большее, чем просто старенькую, ветхую церковь на одиноком холме, окружённом густым дремучем лесом. Не совсем понимаю, являюсь ли я тем самым «отчаянным», пришедшим к этой судьбоносной тропе в поисках того самого жизненно необходимо смысла; отчего-то задумываюсь: а в чём мой смысл? И есть ли он?       Тихо и не спеша, задумчиво шагая вглубь, любуюсь странными деревиями по разным сторонам, находя их интересными — меня не пугают даже самые душетрепещущие их тени. Я не тревожусь от этого места и будто знаю, куда иду. Мне никто не шепчет на ухо путь, я сам не очень то хочу отдавать свою жизнь в руки веры и полностью в ней забываться. Кажется, какой-то смысл в своей душе я чувствовал, и мне не нужно было забвение. Но я верно шёл всё дальше и дальше, приближаясь к стенам церкви, ранее, чьи купола издали можно было спутать с неправильно сросшимися деревьями. С каждым шагом устремлённым к ней, могу разглядеть всё больше деталей: её стены не просто серые, где-то из-за долголетия откололись и отпали от них некоторые кусочки, но в целом, выглядел храм ухоженно и как-то живо. Рядом со зданием по левую сторону, я замечаю кучу горбинкок, только потом вспоминаю — надгробных. Кладбище будто очередной штрих грустного цвета краски на холсте художника, его вид опечаливает моё сердце сильнее. Мне не хотелось лить слёзы в данный момент. Мои пальцы, крепко сжимающие чехол моей скрипки, моего верного друга, подрагивали от предвкушения и от леденелого холода — я чувствовал, как в скором времени моя температура тела станет похожа на температуру тела мертвеца.       Я продолжал расхаживать по территории, не задумываясь о правильности своих действий — моему вдохновлению не было границ. В моей голове звучали ноты одна за другой, скрипка протяжно и жалко пела сложившуюся грустную мелодию, от задумки которой я чуть не светился ярче звёзд, ярче месяца на небе и желал поскорее проиграть её в жизни. Мои глаза с трепетом бегали по местности, хватались то за спящую церковь, то за покойное кладбище, но никак они не могли найти то самое, что довело бы мою композицию до идеала, поставив точку и успокоив мою душу. Я искал музу, я чувствовал её совсем рядом, но никак зрение и слух не могли её уловить. Мы играли в кошки-мышки по ночной кладбищенской земле.       Погружаясь в свои мысли, задумчиво бродя средь надгробий, тревожность нарастала в моей груди, отдаваясь и в голове, неприятно пульсируя. Я боялся внезапно восставшего мертвеца из могилы, что, как в фильмах или рассказах, стремительно высовывает свою оголённую, сгнившую костлявую руку из земли, позже вырываясь из неё всем своим ветхим телом — было интересно поразмышлять, а как мертвец восстанет из закрытого гроба без помощи? Может, без человеческой помощи он и не смог бы, а если помог бы кто поинтереснее да с рогами и потусторонней силой, такой сюжет вполне мог бы быть сотворён в жизни… Я боялся услышать хриплый голос не живца из недр земли, из того ларца, где ни встать, ни сесть, ни заговорить ведь… Но я боялся. Боялся всякого шороха, представляя в этом всём лишь воскресших в их могилах — видно, тема смерти меня ненароком пугала, что я не замечал ранее. К моей мелодии мысленно добавлялись трагичные и тревожащие ноты, напрягая атмосферу. Пальцы вдруг дрогнули так, что мой чехол с сокровенной скрипкой чуть не рухнул на сырую землю, отдающей запахом влаги и гнили. Я услышал подозрительно громкий шорох похожий на шаг и боялся обернуться. Моё сердце забилось в непонятном ритме.             — Вы заблудились?       Хриплый голос, которого я так боялся, что надумал всяких жутких историй, которыми можно было смело пойти пугать маленьких детей, что уж, взрослых людей, на ходу сочиняя новые байки. Я свято надеялся лишь в то, что сзади стоит не оживший мертвец, умеющий ходить и говорить, умеющий жить после смерти. Хотелось, чтобы всё это оказалось лишь разгулявшимся ветром, коий от скуки решил пошалить. Пытаюсь восстановить своё дыхание и ритм сердца, мне трудно было набрать воздух в грудь и это получалось через раз. Сейчас моё дыхание казалось таким громким, будто из меня вырывались протяжные стоны, хоть я и молчал, как те покойники в своей могиле. Я поворачивался на голос сзади вечность, шея моя издавала неприятные звуки, будто само дерево решило размять затёкшее тело от многолетнего выстаивания статуей. От подкравшегося страха, мои руки легонько подрагивали, а я не в силах был ими управлять. Моё тело стало малоподвижным, я весь был похожим на многолетний мудрый дуб, слыша, как все мои ветви-кости трутся друг об друга, стонуще скрипя. Хотелось сильно зажмурить глаза до радужных бликов, вырисовывающих непонятные узоры, будто это помогло бы мне исчезнуть. Будто это помогло бы мне не столкнуться лицом к лицу с моим кошмаром. Наконец обернувшись, я никак не ожидал увидеть именно того, кто стоял предо мною.             — Немного… — Таким же хриплым пропавшим голосом выдавливаю из себя неловкий ответ. Предо мною стоял человек. Тревога внутри нарастала, голова болела больше, а холод пробрал меня до голых костей. Хоть я и был рад, что не встретил в этой ночи мертвеца, эта мысль меня никак не успокаивала. Вглядываясь в силуэт, с которым нас разделяли ничтожные пару шагов, я всё никак не мог разглядеть его полностью, словно небеса специально скрывали незнакомца во мраке. Один только бледный месяц светил сквозь дымчатые тучи, и оттого я мог что-то видеть при царившей ночи. Или незнакомец этот светился сам, словно потерянный осколок луны, свалившийся с неба. Мне едва ли не кажется что-то вроде нимба у него над головой — в густой тьме он слишком выделялся, а церковь на фоне лишь делала его вид более неправдимым.       Моя муза… Это точно была она. Я чуть было не перепутал его с трупом из моих фантазий — его кожа была настолько бледна и нездорова, что казалась прозрачной, особенно при свете ночного светилы. На молочном лице ярко выраженны острые скулы и впалые глаза, он выглядел так, словно голодал неделями. На носу я смог разглядеть длинный шрам, разрезающий его поперёк. Белые волосы выглядели как самые чистые облака на лазурном небе, обрамляли лицо и закрывали один из кроваво-красных глаз. С первого взгляда мне полюбилось в этом незнакомце всё, и даже то, что я не смог разглядеть из-за полумрака, царившего ночью. Он был одет не по погоде в немного пыльные и потрёпанные одежды священника, мне даже заволновалось: а не холодно ли ему? На груди я смог разглядеть очертание креста, подвешенного на веревочке. Руками в худых перчатках он держал старенькую лопату, где-то перевязанную лоскутками тряпок или бинтами. Внутри меня что-то трепетало. Мне так приглянулся этот таинственный образ — я боялся, как бы не забыть начало моей композиции, когда в голове я сочинил уже её новую часть, посвящённую ему.             — Я вас провожу. Прошу, пройдёмте за мной?..       И хотел бы я сделать шаг навстречу к доброжелательному прояснившемуся голосу, но моё тело меня совсем не слушалось, словно оберегало от наивных и необдуманных поступков. Но я был уверен — нимб мне показался над его головой не просто так. Рассмотрев его облик, может и не полностью мне удалось сделать это в ночи, я решил для себя — этому человеку можно доверять. Наверное, именно так люди, ступившие на ту судьбоносную тропу средь леса, видели для себя Господа Бога. Правда, я повстречал здесь кого-то важнее, чем для меня был Всевышний, которого я даже не видел и не мог представить, в отличае от верующих. Я повстречал Божиего посланника. Его необычные глаза смотрели на меня, разглядывая с головы до пят, а я покорно позволял разглядывать себя, насколько это было возможно. В сравнении с его ангельской натурой, мою можно было сравнить только с бесом, вышедшим из-за угла. Я надеялся, что смог успокоить этим его душу, потому как двинуться с места всё равно не мог. Мои ноги будто кто-то схватил мёртвой хваткой, не позволяя сделать и шага. От этой мысли сердце снова забилось странным ритмом, как билось оно недавно, мне снова стало тяжелее дышать. Я ненавидил проявление тревоги всей своей душой и сердцем, или путал это чувство с диким страхом, ведь именно она сковывала моё тело стальными цепями и душила, сдавливая моё горло с каждым разом всё сильнее. Кажется, я смотрел на незнакомца глазами полными жалости и умолял его о моём спасении.             — Ох, прошу прощения! Вы весь дрожите как лист! Могу я предложить Вам свои перчатки?       Неизвестный сам сделал шаг ко мне навстречу, поспешно приблизившись. Я наконец смог разглядеть его лицо получше, отчего-то оно внушало мне доверие своими добрыми, миловидными чертами. Я просто представить не мог, что в его душе может присутствовать гниль и злость, и всякий такой ужас, просто голове непостижимо! Моему котелку, который сейчас чудом соображал хотя бы мысли, уж точно не верилось в такие домыслы. Заглянув в его глаза, мне вспомнилось то слово, вертевшееся и крутившиися у меня на языке. Альбинизм… Он был самым настоящим альбиносом, и поклясться могу, пока моё сердце ускоренно билось от ужаса, бегающего по венам вместо крови, а от сбившегося дыхания я чуть ли не задыхался, этот ангел рядом казался мне самым прекрасным созданием, которого я мог повстречать за и всю свою малую жизнь. Я точно увидел ангела перед своей кончиной.       Я дрожал давно не от одного страха. И правда, юркий холод давно залез под моё пальто, забрав с собой последнее греющее меня тепло. Мне неловко от такого, но я чудом благодарно киваю на щедрую просьбу. Сейчас любое тепло поможет мне не превратиться в ледышку.       Внимательно слежу за чужими руками, в спешке снимающие с себя перчатки — мне так противно от самого себя принимать такую помощь, ведь сам незнакомец одет совсем не тепло! Пара чёрных перчаток, как я заметил, была не по размеру худощавым ладоням. Я немного удивлён, но лопата и кладбище пока никак не вяжутся с моим спасителем в моих глазах — копать могилы его рукам было каким-то грубиянством! Сам не замечаю, как захватывает дух от неожиданно протянутой мне руки, в которую я никак не догадывался вложить свою. Чувствую чужое дыхание на своей коже, сейчас оно кажется мне слишком обжигающим, после стольких часов ночной прогулки на морозе. Перчатка оказывается на моей ладони, и я наконец чувствую позабытое тепло. Чехол перемещается в уже одетую руку, я подаю ту, которая больше пострадала от холода, по моим ощущениям, я еле шевелил застуженными пальцами. Меня забавит тихое недовольное бурчание из чужих уст, отчего-то, я сразу узнаю жителя церкви, и в этом никак не виноват везде упоминающийся Господ Бог, то и дело вспоминавшийся на чьих-то устах и в мыслях. Мне чувствуется, как тепло от моих трепетно согретых запястий становится жаром, расплывающиеся по моему телу. Мне стало чуть легче на душе, сердце подуспокоилось, пока я, задержав дыхание, терпел все процедуры по спасению от окоченения моих конечностей, которыми я вскоре должен был сотворить, придуманную от этой прогулки, композицию на скрипке. Щёки мои пылали, я не знал отчего — от редкого мерзопакостного ветра или от смущения всей ситуацией, когда незнакомец, чьего я даже имени не знаю, любезно согрел мои ладони своим дыханием, пожертвовав свои перчатки. Я чувствовал огромный долг перед ним и большую благодарность, но в груди моей трепетало не только из-за моего сердечного «спасибо» незнакомцу.             — Надеюсь, это вам поможет… Я могу взять ваш чехол, знаете, чтоб руки в карманах согрелись получше…             — Что вы, что вы! Сами замёрзнете без перчаток! Не стоит, правда! Вы и так мне здорово помогли, спасибо вам большое, даже не знаю, как вас отблагодарить… — Я ненавязчиво сжимаю чужую ладонь своей согревшийся, от чувств, переполняющих меня — это действительно пока единственное, на что я был способен. Я обязательно отблагодарю его от всей своей души в каком-нибудь письме и скромном подарке — я чувствовал долг, и никогда не забуду такой встречи… Никогда не забуду, какие чувства вызывал у меня этот ангел. В его глазах я замечаю смятение, а оттого смущаюсь сам всё больше. — Могу ли я… Узнать имя своего спасителя?       Мою руку невольно сжимают в ответ, я думаю, от всей неловкости. Что-то явно воцарило между нами двоими, но мне нравилось это странное, неизведанное ощущение. Я надеялся, неизвестному рядом со мной не было противно, иначе, я просто сгорю со стыда и своей большой вины в причинении такого неудобства… На моей руке всё же оказывается вторая чёрная перчатка, своим теплом греющая моё сердце. Вот только ладонь мою не торопились отпускать из своих объятий, даже когда нам пришло время идти.             — Моё имя Эндрю Кресс… Прошу, пойдёмте скорее, а то вы совсем замёрзнете! — Меня тянут за собой к тропе, откуда я пришёл.       Кругом лес, и те же самые деревья провожали меня домой. Спешно шагая, меня чудом ли ещё не зацепила всякая ветвь, торчащая по разным сторонам; я чудом ли ещё не свалился с ног, не видя, куда ступаю. Чужая ладонь покорно держит мою, всё дальше и дальше уводя меня от стен ветхой церкви, к которой я так воодушевлённо стремился в поисках может своего смысла, ведь по тропе этой ходят только те, кто отчаянно хочет его найти. Я свято не верил во весь сей бред, придуманный кем-то, как мои сочинённые на ходу страшилки про мертвецов. Но если эта тропа столь судьбоносна и непроста, то пожалуй, я наведывался сюда именно за поиском смысла.

Я искал музу… И кажется, нашёл.

      Мы остановились у того места, где я разглядывал купола. Но сейчас я разглядываю чужие альбиносовы глаза в ночи и никак не хочу их забывать. Мою руку никак не отпустят.             — Могу ли я узнать ваше имя? — Тихо спрашивает мягкий голос, который я мог сравнить только с шептаньем лёгкого ветерка или нежными полевыми цветами — он сам походил на чудесный цветок. Когда-нибудь, я обязательно разузнаю его любимый.             — Антонио.       Я тот час же вспоминаю о перчатках, чувствуя даже через ткань чужой холодок от ладони. Я трепетно вызволяю свою руку, явно не хотя расцеплять их незамысловатое объятие. Снимаю перчатки со своих рук и тянусь к его, успевшим замёрзнуть — погода этой ночью не щадит никого. Но теперь моя очередь согревать его от холода.