А в глазах у тебя неземная печаль. Ты сильная птица, но мне тебя жаль. Наутилус Помпилиус, «Одинокая птица»
•••
— Я думал, ты женился, потому что Бокуто умудрился сойтись с Алисой. — Конечно, — Акааши рассматривает кусочки лайма в стакане с джин-тоником. — Ребёнок у меня тоже появился исключительно по причине того, что Бокуто умудрился сойтись с Алисой. Свадьба на Окинаве — почерк Алисы, которую в этой жизни вдруг угораздило выйти замуж за звезду мирового масштаба. Куроо делает несколько глотков, устраивается рядом с Акааши. Под руками — песок, шершавый и теплый. Вот они сидят перед океаном в дорогих костюмах, встречают закат — вместо того, чтобы напиваться с Бокуто в его честь и поздравлять Алису, ведь она урвала такой куш. Возвращаться к празднующим — явно не в планах Акааши, который сбежал из ресторана к берегу, да ещё и с джин-тоником. Куроо решил, что не оставит его в покое — тоже захватил стакан, притащился к океану и задаёт теперь один идиотский вопрос за другим. — А ты что-то к нему испытывал в школе? Акааши смотрит на Куроо, как на умалишенного, с чьим сумасшествием давно смирился. — Я всегда восхищался Котаро, — отмахивается, — ничего нового. — Да я не об этом, — Куроо толкает Акааши в плечо, и тот, будучи совершенно расслабленным, валится на песок. — Э-эй, подъём, давай. — Не хочу, — Акааши всё ещё держит в руках стакан, теперь уже пустой. — Просто не люблю весь этот шум. Завтра рано вставать, у Акио рисование. — В четыре года? Собираешься вырастить из него Пикассо? — Мне больше по душе Рафаэль. Акааши сам будто сошёл с полотна Рафаэля — и сейчас, освещаемый предзакатным солнцем, страшно похож на бронзовое изваяние, которое по неосторожности уронили на песок. Куроо любовался бы им вечность — как делал в тренировочном лагере, когда им было всего по шестнадцать. Цепочка образовалась такая: Куроо смотрел на Акааши, Акааши — на Бокуто, а тот, в свою очередь, на Алису, которая изредка появлялась на трибунах. Только Акааши никак не признает правдивость этой теории — вот и Куроо не рассказывает о том, что хотел его ещё в школе и хочет прямо сейчас тоже. — Ладно, прости, не собирался копаться в твоей голове, — Куроо всё-таки помогает Акааши приподняться, снова усаживая его рядом с собой. — Любишь ты это дело, — Акааши улыбается разрезающим артерии лезвием, — а сам не пускаешь к себе никого. Не умеешь играть честно, Тетсуро. Куроо не нравится то, как умело Акааши переводит стрелки. Он всегда именно так и делает. Отмалчивается, а если вдруг скажет слово — стреляет без права на поражение. Единственная игра, которую Куроо знает со школы — это волейбол. Чувства к Акааши — не из той категории, в которой можно вести какой-нибудь счет. Однажды Куроо обо всем расскажет — не сегодня, конечно, лежачего не добивают. То, что Акааши уже три года как разведен и, насколько Куроо известно, не состоит ни с кем в отношениях, даже на йоту не дает надежду на счастливый финал. Куроо давно смирился с тем, что их пути в этом формате не то чтобы разошлись — никогда не пересекались. Жаждать касаться холодной руки — пожалуйста, получай: Куроо может обнять Акааши при встрече на этой же свадьбе, может дотащить его, пьяного, до авто, может просто-напросто дать ему пять — и всё ещё не перейдёт Рубикон. Будь Куроо Цезарем, не случилось бы никакой гражданской войны с Помпеем. А он — обычный мужчина, который в свои тридцать два видит один и тот же мокрый сон с лучшим другом лучшего друга. — Почему твоя бывшая не отвезёт Акио делаться Рафаэлем? — Решил устроить мне вечер неудобных вопросов? — Кейджи, честно скажу, ты совсем не похож на человека, который искренне радуется за лучшего друга, — Куроо вздыхает. — Сбежал со свадьбы прямо посреди веселья, такого перформанса я от тебя вообще не ожидал. — Меня ещё со школы мучает кое-какой вопрос, — Акааши сильно хлопает Куроо по плечу, кривит рот фальшивой улыбкой. — Кто из нас считается лучшим другом Котаро? — Мы оба, — тут же отвечает Куроо. — Иногда я даже проигрываю тебе. — Нет, Тетсуро, ошибаешься, это ты, — выдох, — только ты. — Издеваешься? А с тобой что? — Не знаю, — Акааши высвобождается из пиджака. — Я чувствую себя действующим лицом второго плана. Сначала меня ввели в повествование, чтобы мотивировать Котаро в игре, в какой-то момент — чтобы он разобрался в своих предпочтениях, потом… — На этом подробнее, — перебивает Куроо. — Мы целовались всего раз, перед школьным выпуском, — признание Акааши оседает на Куроо тяжелой пощечиной. — Котаро потом извинился. Всё. — Утром будешь жалеть, что выпил, — Куроо отбивается смехом. — Я ведь теперь знаю такие вещи, а это ваше с Котаро личное. — Тогда ты тоже поделись со мной чем-нибудь личным, — предлагает Акааши, — чтобы была ничья. Почему за сотни миллионов лет существования наутилус так и не обзавёлся хрусталиком? Ведь тогда глаз этого моллюска мог представлять собой совершенное устройство вместо камеры обскура. Докинз выдвигал идею, что, возможно, необходимые мутации в организме никак не произойдут из-за эмбрионального развития. Куроо, сколько себя помнит, задаётся тем же вопросом. Почему его собственное существование не считается полноценным без Кейджи? Почти что пятнадцать лет прошло, а Куроо не сдвинулся с места даже на миллиметр. Никакого хрусталика. Никакого Акааши. В принципе, глаз без хрусталика — все ещё лучше, чем полное его отсутствие. Это здорово. — Понимаешь, моя личная жизнь не кишит событиями, — лжёт Куроо, который неделю назад переспал с Тсукишимой. — Честно, не знаю, чем тебя заинтриговать. Не рассказывать же сейчас о том, что Куроо до сих пор не против оказаться в одной постели с Акааши. — Смотри, — Акааши показывает на пролетающих над океаном чаек, — мы чем-то похожи на этих пернатых. Кружим над поверхностью в ожидании, что вот-вот отхватим свою порцию. А вдруг рыба так и не всплывёт? — Тогда появится какой-нибудь сапсан и сожрёт нас. Орнитологи, мать их.•••
Тсукишима у Куроо в списке поразительно стрессоустойчивых личностей. Кто знал, что их отношения не закончатся после первого секса? Никто, конечно. Куроо на многое не рассчитывал, у них с Тускишимой в целом еще с тренировочного лагеря довольно странное взаимодействие: первый старался сблизиться из добродушия, второй на эту инициативу плевать хотел с высоты Эвереста. Тсукишиме не повезло: Куроо устроился в отдел продвижения спорта Японской волейбольной ассоциации, сам Тсукишима играл поначалу во втором дивизионе, позже перебрался в первый, вот и приходилось сталкиваться с маячащим тут и там охотником на контракты. Как-то их занесло совсем не туда, Куроо даже не понимает, что конкретно можно считать завязкой, а что кульминацией. Важно то, что они доползли до финиша — не раздробленные на куски, как это обычно бывает при расставании. Которое, как ни обидно, даётся легко. Никаких сожалений. Тсукишима и слова доброго не выдавил напоследок. Только облегченно вздохнул. Часто ещё придется встречаться из-за волейбола, бежать от этого Куроо не собирается: куда им, толстокожим, до неловкости. Семь месяцев чудесного секса и отсутствия нежных чувств. У домашних мышей продолжительность жизни и то больше, чем у их отношений. Что до Акааши, то его, в принципе, вот уже добрых полгода практически нет в кипящем котле сопровождающих Куроо событий: покупка квартиры, новый ниссан, вечера с Тсукишимой, пачка свежих контрактов для ассоциации. Куроо несколько раз видел Акааши на трибунах во время матчей, перекидывался дежурными фразами, ничего больше. А тот всё равно играет на фоне приевшейся инструментальной композицией, автоматом прокручиваясь в голове. Легче выбить себе мозги, чем избавиться от образа изваяния на песке Окинавы и острого подбородка, в который Куроо вцепился бы тихоокеанской медузой. Жизнь без хрусталика — так себе, если честно. — Хуйня, — Куроо возвращает Козуме джойстик. — Давай ты будешь играть, а я посмотрю. — Быстро сдаешься, — Кенма не отрывается от экрана огромной плазмы, по которому бегают игроки FIFA. — Раньше ты был терпеливее, Куро. — Изнашиваюсь. — Как мой диван? — Его ещё можно привести в порядок, — смеётся. — Во сколько встречаетесь? — Акааши будет здесь через пару минут, походу, — сообщает Кенма. Куроо подпрыгивает на месте, будто Кенма ему на хвост наступил только что. Такого предательства Куроо не мог предвидеть — они никогда не обсуждали Акааши в том формате, в котором его хочет видеть Куроо, но Кенма всё очень хорошо понимал ещё со школы. Отмалчивался, стараясь не ковыряться в гнойнике, в который Куроо превратил свою личную жизнь. Если Акааши сейчас появится на пороге, Куроо снова придется яростно мастурбировать перед сном. Отвратительное окончание вечера, легче было бы согласиться на отклоненный Кагеямой контракт. Неизбежность осторожно стучится в дверь, стягивает почищенные до блеска ботинки, вешает на крючок пальто. Говорит: — О. — Привет-привет, — Куроо кивает Акааши, представшему перед ним во всей своей красоте из Высокого Возрождения. — Я не с вами, если что. Козуме не предупредил, что вы так рано встречаетесь, вот я и задержался тут. — Можешь присоединиться, — предлагает Акааши. — Не планировал таскаться по музеям в свой единственный выходной, прости, — Куроо надевает пуховик, опускается на пуф возле шкафчика с обувью в ожидании Кенмы, который подозрительно завозился в спальне. — Как дела у твоего Рафаэля? — Акио хочет с тобой познакомиться, — вдруг выдает Акааши. — Мечтает стать таким же богатым, Котаро ему все уши про тебя прожужжал. — Как приятно. Только я бы на его месте мечтал стать лучшим в Японии доигровщиком, с таким-то примером под боком. — Я тебе напишу. Сможешь как-нибудь к нам зайти? — С удовольствием, — Куроо, как это часто случается, врёт. — Эй, Кенма-а! Я ухожу, вообще-то! Вылетает из квартиры после брошенного Кенмой «пока», тащит себя кое-как до машины и устраивается поудобнее. Он, получается, должен зайти к Акааши, чтобы показать себя маленькому Рафаэлю? К этому его жизнь не готовила, не говоря уже о том, что придется находиться в обществе Акааши какое-то время и отбросить подальше желание вскрыться. Куроо, вообще-то, немного гордился собой, потому что успешно избегал Акааши целых пятнадцать лет, хоть тот и крутился в радиусе видимости благодаря Кенме и волейболу. И теперь всё должно пойти крахом из-за длиннющего языка Бокуто? На происходящее, конечно, можно посмотреть и с другой стороны, куда более положительной. Вполне вероятно, что Куроо проведет с Акааши пару часов в домашней обстановке и поймет, что убивался с шестнадцати всего-то из-за незакрытого гештальта. Такая теория кажется вполне привлекательной, ради этого стоит угробить день. Главное тут — не поймать вдруг себя на том, что камера обскура превратится в черноту океанских глубин, если глаз не эволюционирует до хрусталика. На этой мысли у Куроо дергается губа. По поводу единственного выходного Куроо, само собой, приврал — у него случались свободные дни и в середине недели, хотя, бывало, приходилось таскаться по штабам ассоциации даже по воскресеньям. Никакой стабильности, к отсутствию которой Куроо давно привык. Деньгами не обделяют, наоборот — значит, можно и попотеть. Из планов на вечер — кардио в виде пробежки на беговой в зале под жилым комплексом, в котором Куроо совсем недавно приобрел студию с двумя спальнями. Для кого эти комнаты — вопрос интересный, из категории «на засыпку». Куроо проводит в зале около двух часов, для душа поднимается уже к себе. Тренажёры кое-как выбивают из головы лишнюю дурь, имя которой шипит на кончике языка. И появляется на экране мобильного, когда Куроо, совершенно голый, выбирается из ванной. будешь свободен пятнадцатого числа? 20:17 Акааши даёт Куроо целых две недели, чтобы тот успел подготовиться к мясорубке, через которую сам себя собирается пропускать. Ничтожно мало. Куроо потянул бы со знакомством ещё пару лет. Вполне в его стиле.буду скинь свой адрес 20:19
•••
Куроо не знает, что обычно покупают детям кроме игрушек, поэтому останавливается на лего. Чтобы и самому не скучать, и Акио как-то развлечь. — Не нужно было так тратиться, — Акааши открывает коробку с изображением марсохода NASA. Акио не может устоять на месте, подходит то к сидящему за столом Куроо, то к Акааши, который осторожно вытаскивает все детали конструкции. Знакомство задалось с первой же секунды: Акио набросился на Куроо, стоило тому появиться на пороге с коробкой внушительных размеров. Вообще, Акио оказался полной копией своего отца. Куроо почему-то думал, что так и будет. Идеальное вложение в генофонд Японии. Возиться с ним — не сложное дело, общаться — на удивление интересно, хотя услышанное не всегда удаётся разобрать. Правда, всякий раз, когда Акио использовал сложные для его возраста слова — «истребитель», «аккумулятор», «ватерлиния» — Куроо искренне удивлялся. Акааши объяснил это тем, что Акио многому научился, собирая конструктор. Получается, Куроо угадал с подарком. — А кем ты хочешь стать, когда будешь взрослым? — интересуется Куроо, пока Акааши возится на кухне с чаем. — Доигровщиком, — тут же отвечает Акио. — Первым, как дядя Бо. — Да ну. Не мной? Акио мотает головой, находит в инструкции изображение необходимых для сборки деталей. — Три квадрата, два треугольника. — Хорошо-хорошо, не отвлекаемся, — сдаётся Куроо. Сын у Акааши такой же внимательный и усидчивый. С трудом разобравшись с половиной конструкции, Куроо ловит себя на том, что просидел так почти три часа. Уже стемнело. Пора, наверное. А уходить не хочется. — Я у вас не засиделся? — Можешь хоть на ночь остаться, — Акааши рассматривает результат совместной работы. — Акио, ты зеваешь. Спать хочешь? — Рано, — не соглашается Акио. — А вот и нет. Вчера мы в это время уже чистили зубы. — Тогда дай конфету. — Это вредно, — встревает Куроо. Акио смотрит на него как на предателя. И всё равно просит: — Пусть тогда он останется, а утром мы покушаем хлопья. — Что скажешь? — Акааши переводит взгляд на Куроо. — Поспишь у меня, а я устроюсь на диване. — Давай наоборот, — предлагает Куроо. Спать в постели Акааши без самого Акааши было бы невыносимо. Хотя, в принципе, спать в соседней с Акааши комнате тоже станет тем ещё квестом. Куроо следовало бы бежать отсюда без оглядки. Он не знает, почему согласился. Никакого логического объяснения. Просто ему хорошо здесь, тепло и уютно — так, как давно уже не было. Может, это всего-навсего ход эволюции, которая чудесным образом пытается заполучить свой хрусталик. Не хотелось бы тешить себя надеждами. Куроо от такого успел отвыкнуть. Акааши возится с Акио ещё немного, укладывает спать. Закрывает, наконец, дверь детской и снова усаживается за стол, прямо напротив Куроо. — Прости, Тетсуро. Можно и без ночевки, я просто уже не знал, как с ним справиться. — Так ты, оказывается, не входишь в список правильных родителей, — Куроо тихо смеётся. — Часто его обманываешь? — Бывает, — улыбка обреченного. — А кого он любит больше? Тебя или маму? — Надеюсь, ты у него о таком не спрашивал? — Нет-нет, жертва моих неудобных вопросов — пока только ты. — Останешься? — Останусь, — решается Куроо. — Уже настроился. Ну, и разочаровывать твоего Рафаэля не хотелось бы. — Спасибо. Уверен, что не хочешь поспать у меня? Я почему-то не подумал про футон, могу его постелить в спальне. — Обойдусь диваном, честно. Одолжишь домашнюю одежду? Ещё полотенце, хочу в душ. От зубной щётки тоже не откажусь. Акааши любезно снабжает Куроо всем необходимым и уходит разбираться с оставшейся посудой на кухне. Куроо, в свою очередь, прячется в ванной в надежде, что под горячей водой получится кое-как утряси происходящее и попросить у себя же прощения. Никакой адекватный человек не стал бы бросаться в бездну и даже смотреть в неё. Волнение бьёт током — куда-то в живот, точечно по ладоням, проходится неосторожным мазком по спине, ударяет в пах; Куроо бы успокоиться, кончать в душевой у Акааши — настоящий сюр. Акааши пользуется ментоловым гелем для душа и цитрусовым шампунем. Запахи застревают комком в горле, Куроо старается не касаться себя, будто это поможет унять возбуждение, свалившееся на его голову. Он отключает воду, тянется за полотенцем и судорожно вытирает все тело — это, естественно, тоже не гениальное решение, но успокоиться кое-как удаётся. Переодевшись в свободные серые штаны и футболку на тон темнее, Куроо выходит из ванной, страшно взволнованный, словно Акааши мог знать, с какой катастрофой он только что разбирался. — Давай, высушишься, — Акааши жестом приглашает Куроо в свою комнату, плотно закрывает дверь, как только тот входит. — Всё нормально? — Нормально, а твой сынишка от шума не проснется? — Да нет, — отмахивается Акааши, усаживаясь в кресле в углу комнаты. Запрокидывает ногу на ногу, хмурится, изредка потирая шею. Явно о чем-то задумался. — Точно? — Точно. Куроо включает фен на среднюю мощность, сушится не до конца, лишь бы поскорее закончить — вот они, двое в комнате, ничего такого особенного, а Куроо неловко настолько, что хочется срочно вылететь из страны. Или подойти к Акааши, чтобы его поцеловать. Акааши сам за каких-то пару секунд подбирается к Куроо почти вплотную. — Забыл спросить… О чём он там дальше говорит, Куроо не слышит. Только следит за движением губ, силясь не совершить одну фатальную ошибку за другой. — Повтори, — просит Куроо и делает шаг назад. — Я про твой сегодняшний парфюм. Очень знакомый. — Нравится? — Нравится. Куроо пытается вспомнить, какой из флаконов схватил перед выходом. — Bleu de chanel.•••
кенма нахуя тебе готика 08:47
акааши предложил я согласился а что 08:49а то что личным шофером ты сделал меня нормально вообще 08:50
ладно скажу акааши что ты не можешь ок 08:50хватит манипулировать кенма 08:51
хватит притворяться куро 08:55что 08:55
дай играть 09:03буду у тебя в 11 09:05
ок акааши тоже отсюда заберешь 09:08 Куроо удалось выползти живым после той ночи — Акааши застелил ему диван, снабдил носками и теплой толстовкой, с утра приготовил вкуснейший кофе и, как и планировалось, скрасил завтрак тремя тарелками хлопьев с молоком. Акио сиял от восторга. Куроо ему по-детски завидовал. Не произошло ровным счетом ничего, а всё равно — посмотришь на это со стороны и точно ляпнешь, что ситуация не вполне обычная. Бокуто, например, так и сделал. Куроо даже успел полюбоваться искусством мелкого Рафаэля и обещал, что вернётся собрать марсоход до последней детали. Кто его за язык тянул-то? Акио, будучи сыном своего отца, владел этой жуткой способностью убеждения и — если копнуть глубже — манипуляции. Нормально поспать тогда, конечно, не получилось — Куроо всю ночь думал о том, как выглядит спящий Акааши, от которого его разделяла приоткрытая дверь. Опоздал на работу, пришлось заехать домой и переодеться — не ходить же ему помятым по переговорным. За неполные две недели Куроо пришел в себя, отпустил ситуацию — фраза, которую Алиса везде вставляет — и снова влился в рабочий процесс, радуясь непомерно собственной выдержке. Нож в спину, которым в Куроо поковырялись по Кафке, пришёлся от Кенмы. Акааши понадобилось съездить в Сайтаму, посмотреть на отстроенный современным архитектором храм — тот на протяжении последних лет в своих проектах придерживается готики с элементами традиционной японской архитектуры. Цель поездки — взять интервью у создателя мини-копии католической церкви Оура, построенной в Нагасаки, сделать несколько удачных снимков и расписать набросок для будущей статьи. С чего вдруг во всей этой затее нарисовался Кенма — вопрос интересный, плавно переходящий в категорию риторических. Куроо никогда не считал Кенму доброй души человеком — ну, не настолько, чтобы ради других жертвовать собственным комфортом. Может, ему самому стало интересно, какое новаторство для Японии представит собой нашумевшая постройка. Бред какой-то. — Акио спрашивал, когда тебя ждать, — напоминает Акааши об обещании Куроо снова заглянуть в гости. — В мой следующий выходной, — улыбается Куроо, нажимая на газ. — Что думаешь, Козуме? — Я пас, — Кенма, сидящий на переднем возле Куроо, не отрывается от приставки. — Повеселитесь там без меня. До Сайтамы они доезжают за час — Куроо решил не гнать, водил аккуратно, наслаждаясь дорогой: в один момент городские постройки сменились крышами низких домов, а те осторожно превратились в деревья — в целое море деревьев, обрамляющих трассу. Был в этом какой-то ужасающий покой, будто их телепортировало в другое измерение без шанса свернуть обратно. Будто время то и дело возвращалось вспять, чтобы повторить один-единственный эпизод. Будто рай, если он есть на том свете, представляет собой именно этот путь. Псевдо-католический храм Куроо не впечатлил: двухэтажная постройка, вся в куполах, смешение стилей, в которых он не совсем разбирается. Разве что готика — явная такая, любому первым делом на ум пришло бы именно это слово. Тем не менее, Куроо вполне устраивает локация — вокруг одни кипарисы. Народу совсем немного, и это радует. Да и погода для марта чудесная. Ладно, есть плюсы. Кенма, наоборот, разглядывает церковь с большим интересом — тащит Куроо осмотреться внутри, пока Акааши охотится за архитектором ради статьи. Куроо так и не понял, почему Акааши взялся работать редактором, журналистом и фотографом в одном лице. Лично его эти условия не устроили бы, но кто он в жизни Акааши такой, чтобы делиться своим непопулярным мнением. Внутри храм оказался красивее, больше эстетики, так сказать — и всё равно чересчур разношерстный. — Больше не могу здесь находиться, — заявляет Куроо, у которого уже глаза разбегаются от всего вокруг. — Ладно, — Кенму, похоже, искренне заинтересовал интерьер. — Я пока останусь. Куроо выбирается из помещения, наслаждаясь свободой, ускользнувшей прямиком к алтарю, призраком богослужения и современной эстетики — ради хлеба и зрелищ, которыми ни один народ пока не был сыт. Если так приглядеться, то полотна Акио куда интереснее. Он находит Акааши в нескольких метрах от храма, сидящим на потертой скамье с блокнотом в руках и с фотоаппаратом, прикрепленным к кожаному ремешку и свисающим с шеи. Куроо подсаживается к Акааши, разглядывает его всего — такого чарующего и невозможного каждым атомом, будто коснешься и всё равно не сможешь поверить — вот он, здесь и сейчас, настоящий, в нескольких сантиметрах. Ощущается всё иначе — друг от друга их отделяет целая вечность, заговорить о которой Куроо так и не смог. Что до Акааши, то его вся эта ерунда из школьной симпатии едва ли тронет. — Теперь я сам хочу к вам в гости, — неожиданно для себя признаётся Куроо. — В этот раз без дорогих покупок, — предупреждает Акааши, продолжая рассматривать страницы блокнота. — Как тебе архитектор? — Не любитель поболтать. Придется выжимать статью из ничего, — вздох. — Что скажешь насчёт церкви? — Не впечатлила, — Куроо заглядывает в блокнот, протягивает к нему руку, коснувшись ладони Акааши. — Можно посмотреть? — Тебе это интересно? — Нет, — Куроо всё равно переворачивает страницу за страницей, на автомате. — Просто хочу разговаривать с тобой. О чём угодно. — Например, о чайках? — О сапсанах, — смеётся Куроо. — Ты шутишь, а я из-за этих чаек развелся. Куроо хочется толкнуть Акааши в плечо — что угодно, лишь бы снова коснуться. Каким-то образом ощутить его присутствие, брошенные им слова, истоки рек на запястьях — всё, что осело в легких кислотным дождем. Можно обойтись поцелуем — долгим и нежным. — Это как? — Мы сидели на берегу Осакского залива, вдруг в нескольких метрах от нас приземлился баклан, которого она назвала чайкой, — Акааши чуть придвигается к Куроо, смотрит внимательно — колено к колену, плечо к плечу, ярким касанием. — Я говорю ей, что это баклан, а не чайка. И она заявляет, что пора разводиться. Что я её никогда не понимал, вряд ли уже пойму. Что мог бы и промолчать, ведь какая разница, баклан это или чайка. — Слушай, — Куроо смотрит Акааши в глаза, лицо его — удушающе близко, сейчас бы бежать, пока не успел натворить дел. — Вы, получается, не из-за чайки расстались, а из-за баклана. — Вот, — Акааши смеётся, — ты такой же, как я. Мог бы и не исправлять, какая разница? — Разница всегда есть, это касается не только птиц, — философствует Куроо. — Хорошо. Мы расстались из-за баклана. А с тобой таких конфликтов точно не будет, — веселеет Акааши. — Как думаешь? — Не проблема, хоть сапсана с ястребом путай. Орнитологи, мать их.•••
Куроо понимает, что жизнь циклична, когда ловит себя на том, что влюбляется в Акааши снова. И снова. И снова. И снова. Он успел заглянуть к Акио еще два раза — достроили марсоход и собрали длиннющий паром. Как прошел этот месяц, Куроо не понял. Стабильность в работе ярко контрастировала с происходящим вне — то, что Акааши превратился в часть обыденности, стало пугать. Ведь Куроо из тех, кто легко привыкает к хорошему. Из тех, кто всегда осторожничает, пусть и выглядит со стороны идущим напролом. Так удобно, легче скрываться. А сейчас, под грохочущий хохот Бокуто, скрываться почти невозможно — вот Акааши, чуть пьяный, подливает вина Куроо в бокал, параллельно рассказывая Алисе про молнии над рекой Кататумбо. — Молнии Кататумбо — уникальное атмосферное явление в Венесуэле. Встречается только в месте, где река Кататумбо впадает в озеро Маракайбо. А название этой реки в переводе с языка Бари означает «Дом грома». Это явление ещё называют «Вечной грозой Венесуэлы» или «Маяком Маракайбо». — Ну ты и справочник, — Алиса заливается смехом — от пьяного Акааши, похоже, каждого ведёт по-своему. — Хотел бы туда? — Очень, — Акааши — привычным жестом, как теперь уже знает Куроо — запрокидывает ногу на ногу, развалившись в кресле. — Не в эпицентр происходящего, а просто посмотреть со стороны вживую. Куроо в этом эпицентре варится уже не первый месяц. Не отделался одним сбором лего — участились вечера в обществе Бокуто и Алисы, которые звали к себе и Акааши; за ним Куроо обычно заезжает, потому что по пути. Потому что он объедет весь город, лишь бы усадить Акааши в свою машину — и трещать о каких-нибудь чайках или сапсанах. Потому что ни одна река не выдержит столько молний, сколько умудряется вынести Куроо — случайным касанием, смехом, вином на губах. Потому что и сотни бутылок с джин-тоником не хватит, чтобы Куроо забыл спьяну, что готов продать себя дьяволу за единственный шанс поцеловать Акааши в обе щеки. Акааши смотрит на Куроо, пока Куроо смотрит на Акааши — осознание этого припечатывает к ковру; его поймали. Улыбка — загнанным в церковь безбожником, кипарисовой рощей, реками, переплетающимися в горячих точках, синими венами на запястьях, кожаным ремешком на шее, конструктором из обрубленных чувств. Куроо сходит с ума от образов. Акааши отводит взгляд. — Я вам спою! — заявляет Алиса под преждевременные аплодисменты Бокуто. — Кейджи, ты в состоянии подыграть? — Смотря что, — Акааши поднимается с кресла и оставляет бокал, устраивается за синтезатором позади дивана. — «Hero», Regina Spektor, — Алиса тоже встаёт — на расстоянии метра от Бокуто, который уютно уселся на ковре рядом с Куроо. О том, что Алиса хорошо поёт и бренчит на нескольких музыкальных инструментах, Куроо узнал ещё в школе, с рассказов Льва. О том, что Акааши умеет играть на клавишных, Куроо даже не догадывался. В квартире у Акааши на это не было никакого намёка. Странно, музыканта, как и любого человека искусства, что-то всегда выдает. Хотя бы мелочь.— He never ever saw it coming at all. He never ever saw it coming at all… It's alright, it's alright, it's alright…
Каждое касание пальцев к клавишам — молотом в штиль незыблемой правды, эхом в пустыне, волной, после которой не хочется возвращаться на берег. Куроо смотрит в спину Акааши, взглядом скользит по линии позвоночника — и до родинки на затылке. Акааши очень идёт чёрный — хотя, как это обычно бывает, красивому человеку подходит любая одежда — как и полное её отсутствие. Бокуто продолжает пить, изредка хлопая Алисе. Сегодня он много молчит — и смеётся тоже больше обычного.— Hey open wide here comes original sin. Hey open wide here comes original sin… It's alright, it's alright, it's alright, it's alright… No one's got it all… No one's got it all.
Куроо прежде не слушал Алису — вот она, невероятная, эстетика на эстетике: русые волосы, красный рот — от вина, от помады, от того, что часто кусает губы — тонкие руки и бархатный голос, слегка дрожащий. Бокуто повезло, это скажет любой дурак — Куроо, например, в их списке, и именно так он и думает.— Power to the people. We don't want it, we want pleasure. And the TVs try to rape us, and I guess that they're succeeding. And we're going to these meetings, we're not doing any meetings…
Алиса делает секундную паузу, наклоняется к Бокуто и выхватывает из его рук пустой бокал.— And we're trying to be faithful, but we're cheating, cheating, cheating…
Бросает бокал в стену, попадает в точку над телевизором — стекло разлетается; Акааши больше не играет — остается сидеть в той же позе, совершенно спокойный. Происходящее его будто не удивляет.— I'm the hero of this story, I don't need to be saved…
Бокуто успевает только вскочить — и тут же получает пощёчину. — Я видела, как вы целовались вчера, вашу мать. В моей, сука, машине… — Подожди-подожди, — просит Бокуто, безуспешно пытаясь схватить её за плечи. — Я тебе всё… — Акааши, — перебивает его Алиса, — кого из вас можно назвать инициатором? Куроо не ожидал, что Бокуто изменит Алисе — абсурд просто. А вот в то, что это могло случиться с участием Акааши, поверить легко. У любого правила найдутся исключения. Ожидаемо? Может быть. Был ли Куроо готов к такому? Нет, ещё чего. Больно? Немного. Совсем. Что ему теперь делать? Не вмешиваться. Эта история — не про него. — Почему они делают это с нами, Тетсуро? Вопрос Алисы тут же превращает Куроо в участника. Он обходит Бокуто, обнимает Алису, которая первой бросается ему в руки. И рыдает. Куроо не успевает стирать слезы с её щек, пытается успокоить словами — даже не понимает, что несёт, лишь бы что-то сказать. Как всегда, спасать тонущего спешит именно тот, кто сам не умеет плавать. Он делает Бокуто знак рукой, чтобы тот молчал. На Акааши не смотрит — не реветь же ему тут на пару с Алисой. Шутка, как же. Наутилус давно привык обходиться камерой обскура. Куроо выводит её из квартиры, из подъезда; увёз бы даже из города, будь такая возможность. Пока что получается только приютить Алису в своей машине. — Может, выслушаешь его? — Не хочу. — А со мной-то они что делают? — Сам знаешь. Я не слепая, — она укутывается в пальто, будто одна эта вещь защитит её от хаоса происходящего. — И Кейджи всё видит тоже. Знаешь, Тетсуро, твоя любовь к человеку не делает его априори хорошим. Люди способны на очень жестокие вещи. — Например, не отвечать взаимностью? — Например, играть с тобой и всё ещё лезть Бокуто в рот. — Всё не так. Между мной и Акааши ничего не было, сейчас тоже нет. Их с Котаро поцелуй меня никак не касается, — Куроо искренне верит в то, что говорит. — Стой, это разве не я сейчас должен устраивать психологический разбор ваших с Котаро отношений? — Обойдусь. Дай покурить.•••
Той ночью Алиса быстро успокоилась. Выкурила все сигареты, что оставались в пачке, и вернулась домой. Куроо не стал подниматься или ждать, когда спустится Акааши. Уехал — не к себе, оставаться наедине с собственными мыслями было не самой разумной идеей — он напросился к Кенме. Кенма в качестве поддержки предложил сыграть — как ни странно, в этот раз помогло, пусть Куроо и проиграл в пяти раундах из шести. Думать об Акааши не хотелось. Думать об Акааши, который целует Бокуто, не хотелось вдвойне. Только как это было сделать, если Акааши отправлял сообщение за сообщением? привет, Тетсуро, как ты? зайдешь на выходных? Акио тебя очень ждёт я тоже хотел бы обсудить кое-что 20:47 Куроо очень надеялся, что разговор не коснется сцены, которую Алиса устроила две недели назад — на что, кстати говоря, имела полное право. Вот он стоит на пороге, торжественно вручая Акааши очередную коробку лего. — Акио сегодня не будет, — сообщает Акааши и уходит в гостиную с подарком. Куроо не сразу понимает, чего от него ждут. Снять пальто и пойти за Акааши? Развернуться и уйти? Будь у него выбор, остановился бы на втором. — Проходи, — Акааши решает эту задачу вместо Куроо. — Так, привет, — разувшись и высвободившись из верхней одежды, Куроо делает шаг за шагом, чтобы случайно не подорваться на заложенных под ковер гранатах — из зыбкого, прилипающего к ладоням молчания, и устраивается поудобнее на диване. — Будем собирать боинг без Рафаэля? — Я специально отправил Акио к маме, а тебя позвал, потому что хотел поговорить, — объясняет Акааши, усаживаясь полубоком у подлокотника. — Мог не утруждаться, я бы пришел всё равно, — обманывает Куроо. Ни за что в жизни он не притащил бы себя на этот эшафот. — Правда? — Ты ведь не собираешься обсуждать события двухнедельной давности? — Куроо не решается произнести вслух режущее без ножа «ваш с Бокуто поцелуй». — Именно с этого я и хотел начать. — Ваши дела меня не касаются, — переходит в оборону. — Алиса так не считает, — Акааши сонно моргает, и Куроо только сейчас обращает внимание на то, как плохо он выглядит. Синяки под глазами, волосы взъерошены больше обычного, свободные штаны и толстовка делают Акааши совсем худым — он в них теряется, будто вот-вот исчезнет. — В этом я Алису не поддерживаю, — Куроо переводит взгляд на выключенный телевизор. — Я всё-таки думаю, что человек, который строит на тебя какие-то планы, должен объясниться, если целовался с другим. Куроо снова смотрит на Акааши — как тот улыбается заторможенно, для защиты. Что он сейчас сказал? — Кейджи… — Давно хотел спросить, захочешь ли ты, — Акааши часто моргает. — Собирался предложить переспать. — Боже, ты… — Я не закончил, — снова перебивает Акааши. — Потом понял, что этого мало. Хочу встречаться. Забыл, каково это, но с тобой я готов попробовать снова. Куроо не знал, что можно так легко растоптать пятнадцать лет невзаимности. — Человек, который строит на тебя какие-то планы, не должен целоваться с другим, — цитирует Куроо в собственной интерпретации. — Кейджи, я не собираюсь превращаться в таблетку от несчастной любви. Мне самому такая нужна. — О чем ты? — Да о том, что я тебе Котаро не заменю, уж поверь. — А мне не это нужно, — Акааши глядит зверем, которого вдруг загнали в капкан. — Мне нравишься ты, мне нравится всё в тебе. Бокуто первым начал тот поцелуй, а я, — выдох, — да, я на него ответил. Со школы оставался незакрытым вопрос, нужно ли было мне это всё. Потом мы поняли оба, что нет. Понимаешь? — Не понимаю, — Куроо встает, ходит по комнате, мечтая провалиться хотя бы к соседям этажом ниже, раз уж не сразу в могилу. — Если ты собираешься встречаться со мной, почему соглашаешься на этот поцелуй? По моей логике, — подходит к Акааши, садится перед ним на колени, — когда точно знаешь, что хочешь одного человека и вот-вот начнешь действовать, другие просто исчезают. Вот как это работает. — Поэтому ты спал с Тсукишимой? — Что? — Я уже понял, что ты давно хочешь быть со мной, вот и… — Думаешь, раз я мечтаю впихнуть себя в твою жизнь, буду терпеть эти эксперименты с поцелуями? — Думаю, никто не должен соглашаться на такое, поэтому хочу пообещать, что никаких экспериментов больше не будет, — уверяет Акааши, сползая с дивана прямо в объятия Куроо. — Давай попробуем. Куроо не понял, в какой момент разговор стал настолько откровенным. Акааши понадобилось пятнадцать минут, Куроо — пятнадцать лет. Даже при таком раскладе он не решился на первый шаг. А сейчас старается убежать — страшно подумать о том, что будет с ними дальше. За пределами камеры обскура. Любовь не всегда способна себя оправдать. Куроо целует Акааши в обе щеки — как хотел всегда. Наутилус обретает хрусталик. Эволюция меняет ход. Целует в губы — жадно, настойчиво, будто это единственное, что может его спасти. Целует ключицы, чуть опуская ворот толстовки, целует шею и подбородок, пытаясь дорваться до каждого атома всем собой. Целует. Много, долго, отчаянно — толкаясь в рот языком, превращая все сущее в пыль, обретая смысл в расчерченной кривой, имя которой срывается с языка обнажающим: — Кейджи. Куроо чувствует щекой, как часто Акааши моргает. Хочется навсегда сплестись с ним в объятии, пустить крепчайшие корни до ядра планеты и дышать куда-то в шею, нежную и холодную. — Сейчас бы на Окинаву. — Пить джин-тоник и смотреть на чаек? — В тот вечер я очень хотел тебя поцеловать, — признаётся Акааши. — Ты никогда не подпускал к себе. — Разве? Одного твоего слова хватило бы, чтобы я сделал это первым. — Иногда люди обходятся без слов. — А вот чайки кричат, — оправдывается Куроо. — Я бы тебя чайкой не назвал, больше походишь на сапсана. Можешь умчаться на скорости света, ищи тебя потом месяцами. Куроо смеётся. Так легко. Будто не было черной дыры, протянувшейся от тренировочного лагеря до сегодняшнего вечера. Будто Акааши всегда обнимал его так, впиваясь дрожащими пальцами в плечи. Будто кто-то всё ещё ждёт, что любовь себя оправдает. — Вообще-то, в некоторых культурах сапсаны ассоциируются с мудростью. Это не про меня, как видишь. Орнитологи, мать их.