Две песни

      Та-Кемет. Благородный, плодородный, но жестокий край, существовавший лишь благодаря багровым водам великой реки Хапи и постоянному труду. Ветра Западной стороны несли на него несчастья. Минул век фараонов, что озаряли светом Амона-Ра свои владения. Имя властителя Псамметиха Третьего две сотни лет как кануло несмотря на остервенелое сопротивление персам, военачальник Уджагорреснет был проклят в сердцах за потворство врагу несмотря на свою близость к богам. И пусть гигантская Персидская держава не мешала молиться в прежних храмах, даже слепец бы увидел, что Исида оставила своих детей.              Но вслед за македонцами пришла ещё и хворь.              Чужаки ожидали оазиса, а тонули в раскалённом песке, выгрызая друг другу глотки за богатый кусок империи Александра, подгоняемые паникой перед болезнью. Птолемей, боявшийся более сильных бывших соратников, стремился укреплять власть в том числе кнутом, а потому продолжил начавшуюся с полсотни лет политику предшественников: душить в зародыше любые культы, что даже на толику могли понизить авторитет власти. Оттого стремился к собственному обожествлению, сплетая в змеиный клубок начатое персами и бывшим единоличным владыкой Азии. Разделял и властвовал, поощряя жрецов и втаптывая в грязь шезму, хоть к рождению прославивших данных принцип личностей история ещё должна была пойти на новый виток. Именно при Сотере Сета, как покровителя тёмных сил, сделали врагом солнца, а не верным защитником Ра. И тени над головами его приверженцев сгустились.              Чем неспокойнее время — тем слаще хлеб черномага. Реммао учил этому своих «щенков» — оставшихся без иного попечения, пока ещё слабых перед жестоким миром, но смышлёных учеников. Любая война приносит за собой тоску и разлуку — владеющим искусством проникать в чужие сновидения не стоит труда вернуть любимого хоть на пару часов после заката. Любая эпидемия — македонцы и греки и сюда вставили своё название — приносит за собой потери близких, и потому некромант мог общаться с мёртвыми чаще, чем с живыми.              Глаза Эвтиды смотрели на наставника со смесью страха и предвкушения. Она знала, что обучать будущих шезму — не привилегия, но кара. Его руки с длинными узловатыми пальцами отливали багрянцем — или так казалось в свете сходящего с небосклона на колеснице Незримого бога. На них не могло остаться крови — Реммао не дожил бы до серебрящихся седых волос на висках, будь он неосторожен. Однако она явно впиталась в тело, оседая в тяжёлом взгляде, выжигающем нутро.              — Ты долго. Азенет дёргалась во сне, — глухой голос из-под маски Сета заставил девушку поёжиться. Именно этот заказ был столь вожделенным, что Эва перешагнула через страх перед гончими Птолемея. Рем вёл её окольными путями к дому жреца, чтобы она распутала нити, ведущие к обидчику лежавшей в подвале избитой Неферут, в чьих часах почти кончились песчинки. А после другой дорогой провожал к храму, где находили пристанище лжеписари, учившиеся совсем иному ремеслу.              Взор скользил по стройному телу, прикрытый сумерками от ответного внимания. Ей нечего терять, кроме собственной жизни, и за неё Эвтида была готова цепляться, как за сухую траву, наполовину находясь в пасти крокодила. Совсем как он.              — …я слышала, что они хотят забрать всех.       — Приготовиться. Мантии — в условленном месте, пластины — мне. И не дрожать, — учитель жёстко оглядел собравшихся перед ним подопечных. — Помните, что ждёт вас за неподчинение?       — Дуат, — хором ответили ученики.              Колесница дребезжала на неровной дороге, а пыль застилала обзор. Эвтида жалась к перилам, не веря, что это происходит с ней. Поселение охотников, где каждый, за исключением четвёрки знавших её секрет, готов был разорвать в клочки любого за связь с силами Сета, маячило на горизонте. Исман не желал ей подобной участи, а потому ограждал, ругался и не хотел смириться перед выбором названной сестры. Не уберёг в итоге от судьбы — Реммао видел в девушке талант, грозивший выпить всё тепло Ка без остатка. А перед Старшим даже лекари, поборники смерти, отступали, отводя глаза.              — Не бойся, — грохот колёс отрезал от остальных успокаивающую речь шезму к своей воспитаннице. — Чем меньше ты реагируешь, тем меньше навлекаешь подозрений.              Эвтида усилием воли поборола видимое волнение. Не то от поездки в логово врага, не то от горячего дыхания, обжигающего мочку уха. Тайное знание влекло её своей недоступностью для обычных людей, а оттого прибыльностью, позволившей бы забыть о лишениях детства. Она видела золото на загорелых запястьях Реммао, показывающее статус, видела и выступающие на тыльной стороне ладони вены, когда он сжимал кулак, скрывая в нём эмоции. Девушка кивнула, соглашаясь. Улыбка тронула самый уголок мужских губ.              Эпистат явно взял не тех писцов. Буквы Эва выводила неровно, скорее портя папирус, чем наделяя необходимыми данными. Рэймсс справлялся немногим лучше. Такое вредительство было на руку шезму, но не в случае, когда из-за него ряды черномагов потеряли бы сильную, принёсшую бы разношёрстной разрозненной общине больший почёт в глазах народа не определившуюся с направлением сестру и не менее талантливого некроманта. Потому помимо тренировки в храмах Рем отводил ещё несколько вечерних часов на то, чтобы разучивать с Эвтидой и младшим братом иероглифы в своём доме. За ними могли следить — и следили. Их могли убить — и убили бы, если не надзор Старшего, запретившего брать любые заказы. Но Эва взяла — ещё в родном городе. И отрабатывала два наказания — за писарскую и другую непригодность. Потому Рэймсс выходил из хижины раньше, пока палочка из тростника ещё плясала в круге огня на столе, сжимаемая женскими пальцами.              — Попробуй ещё, — уставшее запястье не позволяло вывести ровный круг, необходимый для начертания солнца. Девушка ссутулилась над орудием своей пытки и напряглась, когда к спине прислонилась твёрдая грудь, а узкая, но превосходящая размерами ладонь обхватила её собственную, помогая оттачивать навык. Реммао написал вместе с ней несколько слов, сжалившись только спустя строку. — Трясущейся рукой не заключить имя фараона в серех.       — Но он не фараон.       — Осторожнее со словами, Неферут. — Преподаватель понизил голос, отчего в нём проявилась хрипотца. — Если мы ему не присягаем, это не значит, что мы свободны от чужой присяги. Трижды напиши слово «лезвие», чтобы запомнить. И можешь быть свободна.              Эвтида хмыкнула, выполняя указание. Лопатки острыми линиями проступили под кожей, когда она неосознанно потянулась за жаром отпрянувшего мужчины. Как и прежде последовала за Старшим.              Реммао вышел из дома, вдыхая остывающий воздух. В окнах соседей горело пламя, то и дело перекрываемое высокими силуэтами. Шезму специально покинул помещение, оставляя Эву одну: из запасов, любовно вынесенных из храма, планомерно пропадала ибога. Доверие — последнее, к чему прислушивался черномаг, а потому проверить ученицу стоило. Рэймсс не брал настойку: для мертвецов она бесполезна, и врать брату бы он не стал. Оставалось лишь двое: Дия и Эвтида. И последняя появлялась возле заветного тайника намного чаще, вынужденная набираться опыта прикрытия. Даже пожар за грудиной, вызываемый воспоминаниями о худых плечах и звонком смехе, не мог своей гарью перебить смрад подозрения. Вернулся Рем спустя пару минут, когда девушка уже вытирала писчий инструмент ветошью. Они разошлись в дверях, задерживая взгляды друг на друге. В обоих не было злости, но зато тьма, клубившаяся в расширенных зрачках, расползалась, подобно паутине. Кажется, греки называли богиню ткачества Арахной. И если та состязалась с Афиной в мастерстве, то в противоборстве в красоте для воспитанницы Реммао не назначил бы ни единой соперницы. Она ему улыбнулась. Азарт погони накрывал с головой, оставляя лишь прогалину здравого смысла. Выжить. Иначе нельзя. И пусть черномаг может рассчитывать только на себя и не должен заводить привязанностей, к этой пустынной лисице наставник обращал свой взор всё чаще. Даст Сет, она себя не выдаст. Иначе её кровь будет на его руках.              Пересчитанные пузырьки не оставили сомнений: Дия.              Новый вечер принёс аромат масла с нотами груши. Рэймсс остался в городе, чтобы помочь охотникам. Потому наказание продолжилось наедине.              — Муж у меня умер, сына же у меня нет. У тебя же, сказывают, много сыновей…              Тростник скрипел о гладь папируса. Эва аккуратно записывала под диктовку, но то и дело сбивалась, вынужденная поразмыслить над новым штрихом. Реммао вздохнул, направляясь к столу.              Она встретила его приближение упрямым блеском глаз. Развернулась всем телом.              — Рем. — Голос отдавал сладостью. Не зря были эти взгляды, спрятанные на дне души уже год. И пусть Ка охладела, зато всё за её пределами полыхало.              Струна оборвалась. Строки о печальной Анхесенамон затерялись в памяти, когда Реммао склонился над девушкой, застывая на расстоянии вздоха.              — Не стану.       — Станешь.              Она сама потянулась навстречу, уже не так смело целуя сжатые губы. Мужчина прикрыл глаза, отказываясь отстраняться. Возможная смерть подстёгивала, уши закладывало от набата приближавшегося ужаса. Черномаги виноваты в хвори — да или нет, но это истина, доступная гончим Птолемея. Тревога толкала к безумству.              Реммао сжал девичьи плечи, прижимаясь в неудобной позе, вынужденный стоять, когда как колени рисковали подкоситься от головокружения. В его руках. Не только жизнь и будущее — вся Эвтида, льнущая к груди, нетерпеливо стонущая сквозь ласку, сминавшая синие ткани на поясе. Черномаг дёрнул девушку на себя, рывком поднимая на ноги, чтобы пальцами исследовать желанное тело, такое податливое, заключавшее в себе нераскрытую силу и упорный характер. Эва откинула голову назад, подставляя шею жадным губам. Глиняная плошка опрокинулась на пол, позволяя одному огню погаснуть, а другому — пожрать самую суть черномагов. Её движения были незамысловатыми, но уверенными: знала, чего хотела, не могла представить — как. Рем и тут наставлял, обнимая, пьяный без хека.              Целый год. Не все дети переживали тот срок, который двое смотрели друг на друга. Неясно, когда возникла взаимность, но теперь она была третьей в союзе тел, освобождавшихся от одежд.              Постель холодила разгорячённую кожу. Реммао накрыл Эву собой, переплетая их пальцы в замок. Долгие томительные поцелуи, блуждавшие по сокровенному руки, и плавное движение, оставившее лишь миг болезненного ощущения. Девушка сжалась, чтобы позднее принять нежные успокаивающие поглаживания. Новые толчки рассыпались звёздами, и губы уже не отпускали друг друга.              Рем осторожно прикасался к натруженному практикой запястью, пока уставшая девушка дремала под боком. Узкая кровать с приподнятым изголовьем была тесной. Мысли о Дии роились в голове дикими осами: Исман всё знает. Будущая онейромантка крадёт ибогу. Они встречаются за поселением, для этого вторая ученица украла расписание дежурств. Контроль утекал, как воды Хапи, ведущей в царство мёртвых.              — Эва, это нужно сделать. — Голос звучал так же глухо, как если бы вместо застывшего в беспокойстве человеческого лица скалилась маска. Рем рассказал ей о том, что Дия и Исман подвергают опасности всех.       — Жизни трёх против жизней двух, разве это справедливо? — задушенные было слёзы пролились градинами на побледневшие щёки.       — Жизни двух против твоей. — Смотреть, как она плачет, было больно, хотя ощущение тонуло в самоконтроле. Прикипеть нельзя держаться — запятая то и дело скакала между словами. — Я сам.              Эва пошатывалась, когда шла к своему домику. Эва пошатывалась, когда на рассвете соседка тащила её к реке.              Исман не уберёг, когда Эвтида выбирала свой путь. Реммао не уберёг, когда Эвтида покорилась его решению.              Эписатат предвкушал расправу и получил её. Две последних песни лились с одного помоста.              Птолемей с гордостью отчеканил свой профиль на монете, которая осела в потайном кармане чёрной накидки юного некроманта.