Молекулярная полярность

На стол Сая падает папка с проектом. На нём имя одно — Сенку Ишигами, а Сай или же Мистер Нанами — на минуточку, учитель математики так-то — знает этого парня достаточно хорошо. Новенький ещё совсем, но всех учителей поразил своими знаниями, переведясь к ним прямо в год выпуска. Сай смотрит на Рюсуя и Гена, что стоят по обе стороны от него. Ему такое не нравится, Сай задницей чувствует — будет весело, но не ему точно. Сенку только пришёл и стал популярен. Настолько, что в первый же день завёл себе в подруги Кохаку, которую спас от наказания за не школьную форму. Затем привязался и Хром, а Ген смотрел со стороны, моргая глазами и не понимая это что и кто. И почему лук ходячий порей вдруг популярней него. Отношения у них не сложились до смешного так сразу. Сенку был гением, Ген — клоуном. Это звание ему выдал Рюсуй, а Ген был не против ровно до момента, пока новенький не осудил его за шутку, нагло не посмеявшись. Ген сомневался, что ему вообще известно понятие юмора. И что этот парень не робот какой-нибудь или марсианин с планеты ботаников. Потому что только неземное, нечеловеческое такое могло привлекать внимание других с остервенением пугающе яростным и даже получить благосклонность профессора Ксено. Тот в школе был известен за две лаконичные вещи: ненавидит учителей и учеников. Второе: ненависть к Гену, выведенная в отдельную папку. Зато Сенку Ксено любил. Всё это казалось таким невозможным и глупым, что Гену казалось, что он попал в шоу иллюзионистов со скрытыми камерами, но не главным героем. Рюсуй говорил ему подостыть, — ну, умный парниша, чего тебе, менталист. Юкио красноречиво просто отвечал, что Ген идиот. И с последним Ген был согласен особенно, потому что только идиот пойдёт на такой шаг. Испортить проект Сенку было решением, к которому пришли они с Рюсуем недавно сравнительно в процессе важных переговоров, длиною в пару минут на уроке, пока не видит учитель. Kohaku: прекратите переписываться на уроках Gen: Хаку-чан не нуди. Лучше скажи что в тесте номером 6 Kohaku: ??? я сама не ебу мне хром списать дал Ryusui: Почему Хром тебе даёт а остальным нет Gen: Я думал Хром только Рури даёт или у него пробирка не такая одноразовая оказалась Gen: Ещё не даёт. У них там букетно-цветочный зарезервированный на несколько лет Kohaku: пиздец не могу поверить что ты назвал ЭТО пробиркой. я покажу сообщение хрому Gen: Поверить не могу, что Хром променял нас, пробирочных, на сосуды принятия Ryusui: Ноль процентов осуждения так-то и сто понимания, дамы богини Gen: @Ukyo, ты это видел??? Рюсуй променял нас на женщин Ukyo: Ген, лично я бы тебя даже на булку из кафетерия променял. Хватит меня отмечать на уроках. Gen: вы меня не цените Kohaku: выйди и не заходи больше в нашу группу классных девчонок Gen: Я АДМИН Ukyo: всегда знал, что все админы пробирочные. Senku: Голову поднимите. Ген не знает, кто добавил Сенку в группу, которая даже не была классной, но то, что это Сенку их перед Ксено спалил, он не сомневался. Наказаны были только Ген и Рюсуй, а остальные крысы вовремя разбежались по углам, попрятав телефоны тварями нечестивыми и дрожащими. Конечно, перед Ксено дрожащими были только он и Рюсуй, пока объяснялись, но план мести конструировался уже на этапе наказания после уроков. Действовать нужно решительно быстро. Решили воспользоваться услугами семьи. — Я не имею права, — строго выдаёт Сай, хотя дрожь перед внушающей тенью младшего брата прячется жалко. — Я учитель. И не имею права никак влиять на проекты учеников. Сенку должен будет представлять свой проект перед научным руководством. Гену неиронично так наплевать. Он знает, что даже таким Сая уломать сложно. И после спора с получаса они расходятся на том, что Рюсуй берёт неисправный компьютер. А Ген берёт с Сая слово — молчать. Проект проходит безупречно, по мнению Гена. Сенку считает Гена забавным. Они встречаются в первый день, когда Сенку переводится в школу. И о Гене как-то так сразу строится впечатление насмешливо положительное. Сенку не общается с ним на уроках или вне, слушает рассказы нравоучительные от Кохаку, что скользкий этот тип Ген, листает журналы модельные, где сам Ген на обложках, а Хрому вообще наплевать, он с Сенку на одной волне глубинного и осознанного рассуждает о формулах. Кохаку уверывает, покидая их на десятой секунде. Сенку вообще здесь нравится всё — от лаборантской в кабинете у Ксено и то, что Ксено классный руководитель. Другие его почему-то не любят. Ксено говорит, что они не способны оценить элегантность науки. Сенку снисходительно не спорит. Он и в школу перевёлся, благодаря Ксено. Тот долго ломался, нехотя глядя на то, что сделала школа обычная и среднестатическая с его вторым ребёнком в вызывающем платье, но Сенку своё добро отдаёт. Ксено мечтательно рассуждает, как много Сенку добьётся и планы разрушаются феерично, — со взрывами и всплесками электричества прямо перед научным руководством. Компьютер банально не выдерживает — искрится, кряхтит и когда все готовятся к худшему, а Кохаку на фоне перекрещивается, наконец отключается. Все данные удалены. Сенку не говорит ничего. Он на плоды своих трудов в полгода длиной смотрит до пугающего спокойно. Не осознаёт, что произошло и будто надеется, что находится в кошмаре. Их отвлекает смешинками Ген со стороны, и всё становится для Ксено прозрачно. Ксено всегда ненавидел Асагири за шутки на уроках, за попытки обмануть, заманив речами в болото своё змеиное-гадкое. А сейчас Ксено грозит ему исключением, и что-то Гену становится не до шуток и смеха. Сенку на фоне не говорит ничего. Отделался наказанием ещё — спасибо скажи, говорит Юкио ему и качает разочарованно головой, когда Ген идёт намывать после уроков класс. Гену и самому от себя тошно. Что шутка далеко так зашла и все данные удалились. Он масштабы трагедии рассчитать не может — гуманитарий, но предполагает, что все слишком драматизируют. И что главная королева страданий тут он, а сочувствующе хлопают по плечу Сенку. Он Гена и встречает, когда тот дверь распахивает. Стоит в лабораторном халате и в очках, а Ген моргает и сдерживается, чтобы дверь не закрыть и также уйти, как и пришёл. Сенку ему ничего не говорит и уходит в свою лаборантскую. Ген намывает пол в полном молчании, стирает надписи с доски и проклинает Рюсуя за любовь разрисовывать парты сиськами-письками. Сам же такой, но позлиться при уборке право имеет. Ген почти не думает, что Сенку на него злится тоже. Было б за что — шалость одна, он и хуже может. От этих мыслей противно и по-паршивому как-то. — Эй, — Ген отвлекается от парты, оборачивается и в лоб чуть не получает банкой из-под колы. Он ловит её у самого лица. Крутит, словно чтоб убедиться, что настоящая, а Сенку энергетик под шипение перед ним открывает и отпивает, собираясь обратно уползти за научные штучки. Ген ничего не понимает, но колу принимает и пьёт. Сенку вообще странный, думает он. Умный, что нереально и в своих записях научных копается ежедневно так упорно и неиронично, что Ген сам проникается через неделю. Они не говорят. Ген хочет устало развалиться на мокром полу — Сенку среди пробирок с кислотами. — Почему ты не уходишь? — на вторую неделю Сенку всё-таки заговаривает. То ли устал игнорировать Гена, то ли решил проявить толику вежливости, — так или иначе, Ген впечатлён. — В смысле? Мне тут ещё домыть немного осталось. — Я не об этом. Когда убираешься, ты после остаёшься ещё на какое-то время. Просто в телефоне лазаешь. Ген и не предполагал, что Сенку когда-то заметит. Просто так вышло, что отдыхать в тишине в классе после уроков и правда неплохо. Сенку из лаборантской почти не мешает и не шумит. Ген делает вид, что задумался и пожимает плечами. — С тобой больше времени провести. Сенку его очевидной шуткой не проникается. Ген клянётся себе, что больше позориться перед этим парнем не будет и стискивает грубо швабру. Хочет уже к уборке вернуться, но замирает. А Сенку смеётся. — Прикольный ты всё-таки парень, менталист. Ген со шваброй в руке карикатурно так замирает. Моргает с парочку раз и глядит неверяще, будто пришельца увидел, на улыбку искреннюю и беззаботную. — Что. — Тебе кола, кстати, понравилась? Ген выпячивает глаза, не понимая. Думает ещё пару секунд, пялясь, как идиот и наконец осознаёт. — Это та, что ты мне дал? — Помнишь, значит, — Сенку кивает, прокручивая пальцем в ухе. — Я добавил в неё кое-что. Хотел испытать. Затем видит, как бледнеет лицо Гена и со смешком добавляет: — Всего лишь ароматизатор. Ген смотрит, как удаляется в лаборантскую Сенку и ударить хочется его так невыносимо. Вот подлец и бессовестный. За окном закат мандариновый стирается в розовом. Ген от света щурится, стоя ближе к окну и лицо хочет спрятать в поблёкших алых облаках. От жаркого стыда. На третью неделю Сенку садится рядом с ним, когда Ген кончает с уборкой. Смотрит так, будто запоминает каждое движение лежавшего на парте тела, что лазит в телефоне, и падает на парту тоже. Лежит почти близко и глядит на потолок, не замечая, как Ген улыбается. Ему ходить сюда становится даже весело и чем-то особенно. Ксено смотрит на пустые страницы презентации проекта Сенку, и что-то в нём бессовестно кричит в агонии, но снаружи пустым обводит ноутбук. Он тот закрывает. У Ксено боль эгоистичная, кричащая голосами как через радиопомехи. Она насмехается той самой мерзкой коллегой из НАСА «ты так ничего и не стоишь». И Сенку тоже, мысленно дополняется как-то само собой, а зубы стискиваются неприятно, со скрипом. Сенку всегда был лучше. Ксено это помнил ещё из рассказов Бьякуи, что слушал за стаканчиком кофе в обеденный перерыв. Бьякуя мог говорить много и бестолково, но Ксено нравилось слушать, — не думать о проектах под носом, о том, что в очередной раз его отклонили и что всё валится из рук. Когда он уходил из НАСА, ему вслед кричали, что это потому что он ничего не добился. И Ксено молчал, но каждый из голосов ранил и расходился глубокой линией поперёк тела. Он ушёл ради Луны. Ей было тогда шесть. Она плакала, цепляясь за его лабораторный халат, — откинутая в угол, прямо как кукла, с которой богатые родители уже наигрались. Даже Ксено смотрел на неё с жалостью, потому что видел в ней себя. Она была дочерью его знакомой семьи, так Ксено её удочерил. В двадцать четыре он стал отцом, не имея ни одних отношений и ничего за спиной, кроме вороха записей и папок научных на компьютере. С Луной появился смысл возвращаться домой, получилось даже работать заново научным руководителем в институте и как-то общаться с людьми. НАСА в киноплёнке бессмысленно прожитых лет почти не вспоминался, лишь резался внутри неприятно в тихие вечера, когда Луна уснула пораньше. Ксено думал, что этому дому не хватает ещё голосов, но лучше бы он молчал. Ксено всегда был проклят — из-за него страдали другие. НАСА напомнил о себе сам. Ксено сжимал в руке телефон и смотрел на колонку новостей, где так по-чёрному ироничным и некрасивым среди новостей о новых достижениях науки выделялась новость о потери связи с МКС. В последний раз Ксено общался с Бьякуей, когда уходил, а тот влюбленный и смешной мечтательно сеял рассказы о свадьбе с Лилиан Вайнберг. А через четыре года — погиб. В тот день Ксено напился. Не чтобы заглушить боль, а потому что на пьяную голову принимать решения легче, — оформить визу, продать дом и переехать, бросив всё только собранное кусочками-паззлами и стоять в совсем новой неизвестной стране на ошмётках потерянных дорог, придерживая за руку заплаканную Луну. Ксено свернул с бескрайнего шоссе жизни чёрт знает куда. Он стоял перед белым зданием, огороженным безликими хороводами чёрных ворот. — Сенку Ишигами, да, у нас имеется это имя в базе данных. Подождите секунду, — голос женщины на ресепшене долетал до Ксено далёким отзвоном. Он мешался с другими — бегущих туда-сюда детей. Ни в чём неповинных и кинутых завистливым и наплевательским взрослыми в их бессмысленной жизни. Ксено был абсолютно таким же. Зато Сенку — нет. Он улыбался без трагедии и горького от смерти-расставания, а Ксено на фоне тускнел жалобной и пустой колбой, поломанной по концам. Он протянул руку, погладив белые волосы с отросшими концами зелёного. Луна за спиной робко глядела на мальчишку, прячась. Затем она уснула в машине на плече Сенку, а Ксено наверняка знал, что его дети точно подружатся. Они не были его. В этом городе ничего не было его, но так и начинается эта взрослая жизнь, даже если тебе уже двадцать шесть. — У профессора Ксено есть дочь? Ген смешивает в руках карты. Не то чтобы те не запрещены на территории школы, но Рюсуй как-то не считает то важным. Юкио, как третьего игрока, вообще никто не спрашивал — на него всё равно не подумают. Хорошо быть примерным, — всегда можно сказать, что это проделки Гена и избежать наказания. У них обеденный перерыв. У Рюсуя коктейль молочный под рукой, который Юкио постоянно поправляет, чтобы не упал, а Ген ест выигранный в нечестном бою, путём искусных мозго-махинаций кусок его булочки. — Да, — Юкио берёт розданные карты, распахивая веером перед глазами. — Луна Уингфилд. Она с тобой и Рюсуем классе одном. — Та красотка? — Рюсуй на свои морщится, сразу видно — Ген раздавал. Руки красивые, ловкие, хоть пальцы все переломай. — Хотя по фамилии можно было догадаться. — Для тебя все красотки, Рюсуй-чан. — А плохих женщин априори не бывает, мой дорогой Асагири. Бывают только мужчины, не способные оценить их красоту. Они многое теряют. — Золотые слова, — соглашается Юкио, разменивая две карты. — Но Луна правда хороша собой. За ней парни вон толпами выстраиваются. Правда, она всем отворот даёт. — Люблю недоступных, сложности не должны пугать мужчин, — Рюсуй тоже разменивает карту, сощуривается задумчиво и показывает жестом, что пасс. — Что ж, у тебя тогда по математике оценки плохие? Никак не укротишь эту сложную женщину, Рюсуй-чан? — Скорее уж мужчину, — Юкио похихикивает, пока меняет карты в последнем кругу, а лицо Рюсуя заметно темнеет как-то пристыженно и хмуро, — сложно, когда собственный брат ведёт, да? Да и вообще, не думаете, что как-то много у нас родственничков развелось? Мистер Уингфилд и Луна. Рюсуй и Мистер Нанами. Вдруг ещё этот Сенку чей-то брат или сын? Или вообще отец. — Скорее уж муж. Ген и Юкио одновременно вздрагивают, чуть не роняя карты. Рюсуй смотрит на них, как на придурков поочередно. — Ну что, вскрываемся? — Погоди, Рюсуй-чан, о чём ты? — всё-таки уточняет Ген, поправляя карты прежде, чем расположить на столе. — Фулл хаус. — Флеш, — Юкио за ним повторяет. — Каре, — торжественно заключает Рюсуй, хлопая своей четвёркой и громко смеётся. — Моя взяла, менталист. А насчёт Сенку, то вы не видели, что ли? Та Луна, про которую вы говорили, она постоянно за ним ухлёстывает. Небось встречаются. Эх, хорош парень, такой девушки добился. У Гена карты собранные обратно в колоду выпадают из рук и сыплются комичным табором на стол. Он смотрит на это, а в голове шелестит насмешливая тишина. Ген моргает неверяще и встревоженно. Сенку и Луна встречаются? Эта мысль Гену не нравится. Бьёт чем-то раздражающе завистливым и ругается, что такой, как Сенку, ну, никак не мог добиться Луны. Да и сдалась бы Гену эта Луна вовсе, он лишь раз к ней подкатывал и получив тяжелый вздох со взмахом ресниц закатанных глаз, ретировался с разбитой мужской честью и сердцем. До первой другой красавицы, конечно же. Но то, что Сенку так легко добился даже того, чего не смог Ген, изводило по-детски обидой. Как когда мальчишке со двора купили машинку, которую ты так хотел, а тебе в качестве альтернативы всучили пустую коробку и даже без красивой ленточки сверху. Ну, почему Сенку везёт больше? Он же ботаник! В Гене тлеет и дымится ярость завистливая, жадная, которая не отпускает весь школьный день. И чтоб побрал этого Сенку, взгляд то и дело мечется к Луне, сидящей рядом с ним у окна. Как главная героиня какого-нибудь романтического аниме. И вот урок закончится — она выпорхнет на своих туфельках за тысячу долларов с класса и побежит встречать своего главного мужского героя в облачении ходячего лука порея. Это поэтому в аниме главные героини всегда красивее парней? Да, Ген ревнует. Бессовестно и жалко, что разныться бы посреди класса о несправедливости мира. Но он стойко держится до последнего. Пока что. — Сенку! Урок заканчивается. Ген глядит на ребят, осознавая, что давно идёт перемена и только он продолжает жалобно испепелять взглядом зелёный карандаш в руке, наверняка, представляя на его месте Сенку. Сломать хочется невозможно, чтоб до неповадного и чтоб Сенку величие его признал и проникся. Луна, как только звенит звонок, словно левый коронный — выпархивает правда из класса, где её ждёт Сенку. Её руки в развратном бесстыдстве обвивают руку Сенку прямо при всём честном народе, а правым похоронным — она прижимается к телу Сенку своим. Ген в нокауте. Они удаляются, оставляя Гена в стороне, как статичный рисунок в углу экрана, на который никто не обратит внимание. Иногда Гену так и кажется, что за всеми этими масками, дарующими секундное представление на потеху людей — он лишь воспоминание, что выветрится через пару дней. И повиснет в воздухе вуалью, стягивающейся изломом на шее Гена. Он всегда завидует Сенку, но если признается об этом вслух — рассыплется окончательно, как карточный дом, что держится на ребре одной сгорбившейся карты. Вечером Ген приходит в класс. Сенку как всегда на своём месте, в лаборантской. Он даже не замечает Гена, уткнувшись в пробирки с носом, а тому от этого только проще — в молчании поднять все стулья и протереть пол. Ген будто возвращается к тому, с чего начал. Сенку не останавливается, не бросается драматично с окна, как хочется иногда Гену, даже после того, как тот уничтожил все старания и проект, над которым Сенку старался не одну ночь. Только Ген продолжает стоять печальным силуэтом на фоне. Пытается сделать шаг и спотыкается о собственную беспомощность. Падает, но уже не видит смысла подниматься. Потому что там его место — где-то у ног Сенку. Чтобы он мог проходить по головам пешек, прокладывая путь к вершине, недоступный никогда Гену. — Менталист, — Ген встревоженно вздрагивает, мгновенно оборачиваясь на голос. Сенку стоит позади, ковыряясь пальцем в ухе. В его руках несколько листов каких-то бумаг, на которых Ген разбирает надписи от руки, а Сенку нагло суёт те ему ему. — Что это? — Записи. — Конкретнее, Сенку-чан. — Записи по математике. — Что такое бром? — Летучее и ядовитое вещество, как правило, бурого цвета и напоминает по запаху хлор или иод. А что? — Сенку хмурится, а Ген в ответ посмеивается, забирая бумаги. — Ничего. Подумал, что ты больше трёх слов говорить разучился. Ген опускает взгляд на исписанные листы, демонстративно игнорируя, как сильнее темнеет лицо Сенку. Он закатывает глаза, убрав по карманам руки, а Ген только на втором листе что-то да осознаёт, округляя глаза. — Это последние темы? Ну, этого семестра в моём классе. Сенку кивает. У него лицо теперь гордое и торжественное, будто расписать это ничего Сенку не стоило. И вообще Ген его теперь похвалить должен. — Я описал основное, как можно более кратко и достаточно понятно, чтобы даже Кохаку разобралась. Ты уж точно поймёшь, — объясняется Сенку, но понятливости то не приносит. Ген смотрит то на записи, то на Сенку, не понимая, что из этого ему сейчас кажется более странным. — Но зачем? Сенку пожимает плечами. — Ко мне недавно Рюсуй и Сай подходили. От них я узнал, что у тебя проблемы по математике серьёзные. Для меня тема твоего класса — как нечего делать и хоть математика — это больше к Мистеру Нанами или Ксено, но как можно точнее я написал. Ген молчит. Голос Сенку искажается и проходится резью — он отдаляется, то уменьшается, а затем Ген не выдерживает и смеётся. Громко и надломлено, перекрывая все объяснения застывшего в шоке Сенку. И лицо у него такое растерянное, что Гену смешно до безумия. Он позволяет листам упасть на мокрый пол как в замедленной съемке, наступая ногой. Сенку наблюдает, не выдавив слова. — Ты издеваешься надо мной? Сенку поднимает взгляд на Гена. У того лицо красное от ярости, а плечи дрожат. И весь Ген выглядит так, будто сейчас разломится по частям, распавшись на глазах Сенку. И внутри Ген — уже давно. Он пытается пнуть лист, разрывая тот, что под ногами на части. Видит, как меняется взгляд Сенку всего на мгновение такое гнусное и злорадное. Гену хочется бесконечно смеяться. Гену хочется плакать от собственной ничтожности. — Ген. — Заткнись! — он хватает Сенку за ворот рубашки. Ген может увидеть в глазах Сенку своё отражение. Он может увидеть в них ужас. — Ты думаешь мне нужны твои подачки? Ты же у нас, типа, такой самый умный и классный! Лучший и самый строгий учитель в школе любит тебя. Лучшая девушка в школе встречается с тобой. И даже Кохаку сразу начала дружить. Легко завёл друзей, не так ли? Легко получил всё, не так ли, Сенку Ишигами? Не то, что я, да? Не то, что ничтожный Ген Асагири! Ты знаешь, сколько мне пришлось пройти, чтобы иметь сейчас друзей? Ты хоть представляешь, сколько всего мне пришлось пройти за всю свою жизнь? Я так старался, а в итоге просто пришёл ты и показал, как всё это бессмысленно! Что как бы не старался всегда просто будет какой-нибудь ботаник лучше меня! Решил унизить меня, Сенку? Показать, что даже в математике я слабее тебя и тупее? Что ж, у тебя вышло! Знаешь что, я ненавижу тебя, Сенку! Ненавижу! По лицу Гена ударяет пощёчина. Он отпускает Сенку, отшатывается и с распахнутыми глазами вглядывается в силуэт напротив, пока тот не вырисовывается в Луну. Она стоит с протянутой рукой, а в ёё глазах стоят слёзы с презрением. Ген медленно переводит взгляд на Сенку, чьё пустое лицо не выражает ничего. С опущенным взглядом он пялится в никуда, пока наконец не поднимает глаза на Гена. Их взгляды встречаются. И Ген пулей вылетает из класса. В Токио редко бывают дожди. Ксено смотрит на капли, трогающие стекло ресторана снаружи, будто желая пробраться внутрь, к теплу. Его взгляд размывается скользящей завесой вуали, обращая дождь в нелепые лунные тени, — они играются по дорогам и фигурам людей и заглушают голос официанта. — Извините, мистер? Ксено моргает, подняв взгляд. Его зовут уже пару минут. — О, простите, — мгновенно вздрогнув, он стреляет взглядом в сторону меню, — мне кофе, как обычно. И десерт от шеф-повара. Записав, официант, поклонившись, отклоняется. Ксено проводит его взглядом и возвращает на стол. Думает пару минут, а затем берёт салфетку и мнёт, чтобы не было скучно. В ресторане людно сегодня — то там, то тут пары и семьи. Ксено мог бы привести Сенку и Луну. Последняя любит дорогие места, но вряд ли предпочла проводить время в ресторане с отцом, а с не кавалером. Сенку не фанат дорогого, что иронично констатирует с его сестрой и отцом. Ксено помнит, как впервые приводил их в кафе. От этих воспоминаний по-домашнему тепло и уютно, тянет свежим хлебом и тушёными овощами. Это было первым, что Ксено научился готовить. Сейчас то ненужные умения всполохом прошлого. У Ксено всё меньше времени готовить на ужин, Луна прекрасно справляется с лёгкими блюдами, а Сенку питается энергетиками. Но всегда родное греется как-то внутри, когда за столом они собираются вместе, как семья и спорят, шутят, смеются бесконечно и долго. — Простите! Ксено отвлекает голос официанта. Его заказанный кофе не доходит — он весь выливается на мужчину, стоящего рядом со столиком. Официант извиняется, пытается стереть салфетками пятно с коричневой куртки, поверх водолазки. Мужчина курит сигарету, несмотря на знак в ресторане, поэтому, предполагает как Ксено, он с вип-мест. Затем тот поднимает взгляд на пепельный цвет волос с откинутой прядью и замирает, распахнув шире глаза. — Стэн? Официант замолкает от извинений. Мужчина тянет сигарету и тушит фильтр салфеткой, выкидывая на поднос, где оставалось блюдце из-под кофе и спасённый десерт. — Ещё два кофе. Один со сливками, — он хватает десерт, поставив на стол Ксено, а затем, вытянув стул, устраивается беспардонно напротив. Официант, как зашуганный кролик, пятится, кивнув напоследок. Ксено прыскает тихо под нос. Теперь он не сомневается, кто перед ним — ловит редкие морщины от возраста, который разделяет год в год и любуется, как тот хмуро сводит к переносице брови, осматривает себя со сторон и всё-таки стягивает куртку. Под ней открываются мускулы с военного времени. Но в остальном Стэнли почти не изменился. Он улыбается Ксено губами в бесцветном блеске для губ, а у Ксено ответное веселье лицо трогает. — Давно не виделись, Ксено, — произносит он на чистом английском. Ксено почти отвык от звучания. Редко стал пересматривать фильмы в оригинале и лишь иногда общался со Сенку, чтобы поднять его уровень разговорного иностранного. У Ксено почти акцент уже не заметен в японском, а Стэнли говорит немного изломано мило. — Поверить не могу, ты правда переехал в Японию и даже ничего не сказал мне, — тот продолжает, взяв зубочистку, чтобы чем-то заменить сигарету во рту. — Ты сам сейчас здесь. Удивительный перфоманс. — Может, я искал тебя по всему свету и вот наконец нашёл, радостный, что сама судьба свела нас в этот день в этом ресторане? Ксено смеётся. Ложится щекой на руку, уложенную локтём на край столика и не может отвести взгляда, будто моргнёт, а Стэнли исчезнет. Ну, не верится, что такое бывает, да и ещё в другой стране прямо в центре столицы. Ксено в магию не верит, но научные статы поражают малой вероятностью произошедшего. — Тогда я должен поблагодарить судьбу? — Вообще-то я тоже старался и сейчас очень обижен твоими словами. — Только не плачь, аппетит мне испортишь. Так что ты делаешь здесь? Стэнли рассказывает о работе. В основном — служба в армии, затем охранник правопорядка на пару лет, а после поступление в полицейскую академию здесь. Посреди рассказа не забывает упомянуть, как он скучал и траурно глядел ночами в окно, вспоминая о Ксено, а детские ракеты вызывали у него приступы скупой и мужской. Ксено проникается до глубины нежной души, которой у него нет. — И давно полицейские курят в публичных местах? — А как мне ещё круто было к тебе подойти? С чупа чупсом во рту? — Мог бы ничего в рот не брать, для разнообразия, — Ксено щурится так по-ехидному, а Стэнли кривится, будто задетый по самое шуткой. — Мне придётся тебя арестовать за издевательство над честью стража правопорядка, — он выплёвывает зубочистку и берёт принесённый кофе с дополнительным десертом за счёт заведения в обмен испорченной куртки. — О, приятный подгон. — Ты же не любишь шоколад, — Ксено смотрит на тирамису на тарелке, который крутит Стэнли, думая, как подступиться. — Ты помнишь? — он останавливается и взирает по-странному впечатлённо. Ксено пожимает плечами. — Ну да? Можем обменяться десертами, если хочешь. Мой дороже, но я не большой фанат цельных фруктов в начинке. Стэнли предложение принимает. Лыбится довольным котом, приятно смущённый и весь напоминает ребёнка, что Ксено потискать так хочется и потрогать. Зарыться затем пальцами в волосы и обнять по-сентиментальному, потому, что, чёрт его подери, он скучал. Со Стэнли Ксено ещё с первого класса друзья и тот, пожалуй, был лучшей частью жизни в Америке. А затем Ксено глупо забылся в желании порвать с собственным прошлым, удалил все номера и просто не смог со Стэнли списаться после всего. Тупость, казалось бы, в мир технологий, но соцсети Стэнли не вёл. У него кроме простых сообщений разве что телеграм. Ксено ту соцсеть не признавал и не понимал никогда, считая, что в ней сидят только иностранцы и сборища всяких наркоманов да извращенцев. Ксено хуже, он сидит сразу на сайтах даркнета. — Значит, ты с собой везде наручники таскаешь? — он интересуется загадочно, отпивая из своей чашки. — Никогда не знаешь, когда придётся наказывать сбежавших иностранцев. — О, не сдерживайтесь со мной, мистер полицейский. Есть что-то такое нахальное и шаловливое, — вот так бессовестно флиртовать только встретившись спустя столько лет и прямо при людях в ресторане, которым некуда деться. Ксено чувствует себя негодяем и подлецом. Элегантно. — Но всё-таки почему именно Япония? Неужели правда меня искал? — интересуется он, отломив кусок тирамису. Тот слаще, чем должен, но кофе вкус перебивает в самый раз. Стэнли ломает второй пакетик сахара. Размешивает медленно всё и простодушно кивает. — Да. Ксено чуть не давится ложкой во рту. На лице Стэнли ни намёка на шутку. Он кофе пьёт, чуть подув, потому что не любит горячее. И сам кофе любит не сильно, потому что сладкое нравится. Но при этом шоколад ненавидит, потому что в детстве его переел и послевкусие дурное, на кофе похожее, как он говорит. Ксено всё то о нём помнит. Знает Стэнли вдоль и поперёк спустя года, и от этого тепло — родным и по-грустному забавным в душе. — Стэн, — Ксено не знает, что сказать и рот открывает, как идиот, тут же его закрывая. — Я очень скучал, Ксено, — Стэнли в ответ улыбается просто, но отзывается приятным в груди. — Все эти года. Ксено молчит. Всё теряется в моменте фоновым шумом и силуэтами, до которых Ксено больше нет как-то дела. Остаётся лишь Стэнли и ощущение, что всё так, как должно быть. Ксено возвращается домой после встречи со Стэнли. У него мыслей много-премного, а в телефоне его новый номер записан. Ксено улыбается себе, как злодей из мультфильмов, что собирается исполнять песни. Ему на душе так хорошо, что правда бы запел. В доме тихо. Ксено включает в прихожей свет, снимает обувь и замечает туфли Луны и кроссовки зелёные Сенку. Дома, значит, и он заходит в гостиную. Там сидит Луна. У неё волосы растрёпаны по-домашнему и макияж весь стёрт, а излюбленное платье сменено на голубую ночнушку с зайчиком над кармашком на груди. У неё даже тапки-зайчики под стать пижаме забавные. И она такая усталая, вредная поедает мороженое прямо из ведёрка, что не может не вызвать улыбку. — Моя маленькая принцесса устала? — он подходит со спины, целуя в макушку и ловит усталый стон с измазанных мороженным губ. — Ага. Ненавижу парней. — Правильно, принцесса. Они не достойны тебя. — Хочу парня, как Сенку. — Все хотят парня, как Сенку. Луна отклоняет голову назад. Смотрит на Ксено сверху вниз и щурится загадочно притихшей, будто догадывается о чём-то. Ксено голову в бок склоняет, улыбаясь невинно. — И как ты, — она дополняет и ноет протяжно. — Ну вот почему самые нормальные мужчины в моей жизни — только родственники? — Потому что бог — это женщина и она создала мужчин, чтобы было кому покупать тебе красивые вещи и любить тебя. А если они это не делают, то они бракованные и им пора в мусор. Помни, это Кен был у Барби, а не Барби у Кена, — отвечает Ксено, а Луна смотрит на него тронуто и растроганно, смаргивая слёзы с пышных ресниц. Она откладывает ведёрко с мороженым и тянет руки, как капризный ребёнок, качая ими и ножками. Ксено думает, что совсем её разбаловал в детстве: слишком много ей кукольных домиков понакупал и все хотелки оплачивал, но когда обнимает Луну, поглаживая по золотистым волосам, уходящий в нежный розовый по концу, то не жалеет. Его Луна достойна всего и ни одного мужчину, не способного её обеспечить и полюбить, он никогда не пустит на порог их дома. Потому, что луна всегда должна сиять в окружении звёзд, даже если это драгоценности за несколько тысяч долларов. — Где твой брат? — спрашивает Ксено, когда слышит шум из коридора. Сенку выходит из ванной. На его голове голубое полотенце с принтом Дораемона, а на теле — домашняя футболка и шорты. Он тоже готовится ко сну и бросает на Ксено приветственный взгляд, кивая. — С возвращением. Ксено отпускает Луну. Та дуется лишь секунду, а затем тоже поднимает взгляд на Сенку и складывает губы в тонкую линию, небрежно заправив прядь волос за ухо. Ксено чувствует напряжение — паршивое-гадкое и скользящее искрами между ними двумя. Ксено понимает одно: что-то не так. В обыденном, выражающем ничего лице Сенку и в том, как прячет своё в сторону Луна. Ксено не спрашивает ничего. Он подходит к Сенку ближе, схватив полотенце, чтобы нормально высушить волосы, насильно их вытирая. А Сенку морщится, пытаясь безрезультатно выбрать из его рук. — Ксено! — он давится возмущением и останавливается. Ксено обнимает Сенку. Полотенце падает на шею, сползая по бокам. Сенку мокрый после душа, растерянный и совсем будто ребёнок. Он не отвечает на объятия, а Ксено думает о том, как сильно тот вырос. Как много прошёл. — Ты молодец, — выдаёт Ксено бессмысленно. Просто захотелось и не произносилось давно. — Вы оба у меня молодцы, — повторяет он громче, чтобы Луна услышала. Сенку тупит взглядом в пол. Куда-то в ноги, будто там есть что-то интереснее и важнее. Но плечи его напрягаются при словах Ксено. — Прости, — выпаливает он. — За проект. Ксено улыбается. Печально и сдержанно, потому что единственный, кому прощения стоит просить. Потому что взвалил этот груз неподъёмный обязанностей на плечи Сенку. Ксено хотел, чтобы Сенку не был как он. Чтобы добился всего. — Что за сентиментальность? Как неэлегантно. Сенку фыркает. Пинает Ксено ногой по-детски обиженно, а Ксено прижимает его только сильнее. — Я знаю, что ты всегда сделаешь лучше, Сенку, — он касается волос Сенку в лёгком порыве нежности и зарывается пальцами в белый затылок, — потому что ты умён и гениален. Делай, что считаешь нужным, мой мальчик. Сенку вздрагивает. И чувствует, как позади обхватывают его руки Луны. Она утыкается в спину и жмётся крепко, а Ксено улыбается с этой картины. Сенку теперь взят кольцо — не сбежать. Но он не слишком-то против. Сенку прячет улыбку в подставленное так кстати плечо. И Ксено более чем счастлив, что выбрал когда-то семью. Ген не появляется в школе в понедельник. Он не появляется и во вторник, а затем в среду. На четверг Сенку решает спросить адрес дома. — Ген живёт один, — у них перемена, а Кохаку ворует еду прямо с подноса у Хрома. — Эй, прекрати! — Кто успел — тот и съел, — она облизывается, а Сенку с этих двоих только смешно и нелепо. — В смысле живёт один? — С лет детства так уже, вроде. Его родители постоянно в Америке. Гену деньги присылают только. Жив — ну и ладно, как говорится. Он поэтому моделью и подрабатывает. Не вечно же на деньги родителей жить. Вроде как в Америку после школы переехать хочет. Не к ним, а бросить тут всё и начать новую жизнь. Ну, вроде как? Сенку отрывает взгляд от пустого подноса. Возводит тот к небу, — там, за спинами Кохаку и Хрома небо ворчит и возмущается холодом. Сенку морщится от озноба, продрогнув. Он вспоминает, как умер Бьякуя. Его почти сразу определили в детский дом. Там Сенку был один, оттуда уходил в школу ловить сочувственные взгляды, от которых неприятно хотелось что-то ударить или разбить. Сенку так потерял всё — даже дом, как последний оплот воспоминаний про отца. А затем пришёл Ксено. Сенку он не понравился сразу — выглядит, как безумный учёный из мультиков, говорил по-японски так странно, а ещё притащил с собой девочку, что затем годами от него не отлипала. Тогда Сенку точно знал, что они на все сто миллионов процентов станут семьёй. У Гена был дом, но бессмысленный. Коробка с четырьмя стенами, куда возвращаться одиноко и не хочется вовсе, если даже не к кому. Поэтому Ген никуда и не спешил после школы. — Дождь будет снова, — Хром поднимает взгляд и ему на нос падает капля. Сенку молчит. После уроков дождь разбегается тенями на сером асфальте. Сенку одолживает зонт у Тайджу, а тому оставляет Юдзуриху с другим — одним на двоих. Он предупреждает Луну, что придёт поздно и идёт в противоположную от своего дома сторону. Здесь всё кажется озлобленным, незнакомым, пустым. Фигуры людей крошатся в изгибах дождей и лопаются каплями по одиноким скамейкам, редея с каждым отмеренным шагом. На улице Гена сыро и с выжатыми от яркости красками — самое место, чтобы жить такому, как он. Потому что стены тут пропитаны криками отчаянными и неуслышанными, забытым навсегда посреди мёртвых дорог. Сенку предполагает почему-то, что в гостях у Гена не бывал никто почти никогда. Он жмёт на звонок, и Сенку никто не открывает. Ни на второй раз, ни на третий. Сенку переводит взгляд на чёрные, занавешенные окна многоэтажки. Кто-то включает свет на кухне, а кто-то закрывает окно жалюзи. В окне квартиры Гена зияет бессмысленная пустота. Его нет дома. Сенку закрывает зонт и садится на сухие ступени под навесом. Ген появляется через час. С пурпурным зонтом над головой, на котором вышит белый лис в ягодах вишни. И Ген вздрагивает, видя Сенку на пороге квартиры. Он немедленно подскакивает ближе, обескураженный шоком. — Сенку, что ты делаешь? Твои волосы… Белый лис с вишней теперь оказывается над головой Сенку. Ген трогает его промокшие пряди, что кажутся зеленее обычного. Они осели от воды вниз, а ветер достал их дождём, как одежду. — Они такие всегда. Когда высохнут, вернутся обратно… — Я не об этом! — Ген чуть ли не кричит, а затем просто хватает Сенку за руку и тот позволяет. — Идиот, ты же заболеть так можешь! — На все сто миллионов процентов исключено. У меня хороший иммунитет. Я не заболел даже, когда в детстве ставил опыты на себе, пытаясь проверить, насколько может окоченеть какая-либо часть конечности человека. Ген останавливается у двери. Вспоминает про зонт, который открыт и не даёт войти внутрь. Он смотрит на свою руку, что держит запястье Сенку и всё-таки отпускает, прикладывая все попытки затянуть не поддающийся зонт. . — Нашёл чем хвастаться! Как ты себе ещё мозги не отморозил, гений! С головой вместе, чтобы отпала к чёрту! — Голову я уже потерял. Ген замирает. Зонт щёлкает, еле как стянутый и дёргается тревожно. Ген смотрит на Сенку в центре дождя — такого возмутительно красивого и невозможного. — Что. — Не буквально, но чисто символически, — Сенку ладонью зачёсывает мокрые волосы и пожимает небрежно плечами. — Ты мне нравишься, Асагири Ген. Зонт в руках раскрывается снова. И Ген не обращает на него никакого внимания. Он виснет вниз, а затем падает, уносясь ветром по мокрым ступенькам. Ген хватает Сенку за футболку. И целует, выцепляя весь воздух из вздрогшей груди. Сенку распахивает глаза и не противится. Он подцепляет чёрно-белые пряди, чтобы убрать за ухо и притянуть ближе, обхватив шею. Прячет шум дождя в сердечном, растерянном пульсе. Ген разжимает футболку из кулака и оплетает лицо Сенку руками. Он в губы впивается жадным и неторопливым. И ощущается почти нереальным, космическим, невозможным. Дождь становится тише. В эту ночь Сенку не приходит домой. Влажный от дождя он лежит под Геном и целует выступившие каркасы рёбер, подхватывает руками подол футболки и смотрит, не отрываясь, как на Гене выводится звёздным небом. Сплетение чего-то невидимого космического — от родинки к другой, помеченные его поцелуями сверху растроганно-нежными. — Ты никогда не занимался этим раньше? — Ген шепчет вдоль шеи, а Сенку пытается рассуждать здраво, вспоминая формулы физики с химией. — Не целовался с парнями? Не целовался вообще? Не занимался сексом с парнем? Не занимался сексом вообще? — Господи, как ты вообще развлекался. — Протирал пробирки. — Сенку-чан, нам надо серьёзно поговорить о твоём поведении. Сенку шлёт всё к черту. Потому что Ген так близко, — можно коснуться, распробовать и целовать в губы, ухватившись за шею. — Тогда что? Накажешь меня? Сенку чувствительным и доступным от кончиков пальцев до шеи, за ухом и ладонями вдоль груди. Гену хочется целовать, целовать, целовать и укусить, чтобы дыханием сорванным в губы. Ген в восторге. — Знаешь, мои пальцы не только карты смешивать ловко умеют, — он дразнится наглый и бесстыдный и любуется краснеющим Сенку. Тот усмехается. — А твой рот тоже ещё что-то умеет, кроме как болтать или его нужно срочно занять? Ген давится воздухом. Глаза озаряет азартом. Он касается Сенку. В голове Гена столько вопросов к происходящему, к себе или к Сенку, но всё выносится куда-то в окно. К небу, вымоченному луной, — она полным месяцем пробирается к ним. И собирается в тонкую линию на потолке перед глазами. Взрывается мириадами, поглощая всё бесчестным и белым в закатанных глазах Сенку. С губ слетает отданным и влюблённым лишь имя Гена. Ксено пишет Стэнли через неделю. Контрольные, проверочные тесты за семестр и Рюсуй, который снова пытался откупиться деньгами. Это уже забавная традиция, что Ксено скорее смешит, нежели злит. Он чувствует себя выжатым и перемолотым. Я устал. напомни, кем ты работаешь? Учитель по физике для старших классов. фу. увольняйся. Ксено в экран телефона улыбается и до потешного так хорошо — школьная пара, старые классы и они со Стэнли близкие снова друзья, будто всех этих лет друг без друга не было никогда, а дальше жизнь — совместная и как в мечтах, чтобы ни на одном месте, а с приключениям. Ну, это так — в подростковые годы хотелось. Сейчас лишь бы стабильности и спокойствия, но чтобы тоже так с огоньком или драйвом. Стэн. м? Своруй мне кофе из магазина. Холодное, в банке. я могу его тебе купить. Я хочу ворованное. Ксено может представить, как Стэнли закатывает по ту сторону телефона глаза и на душе шутки да смешки. ты заставляешь полицейского буквально своровать кофе в банке за сто двадцать йен. позорник. Ты разбиваешь мне сердце. ладно. Ксено смотрит на недопроверенные тесты. И всё так лень и наплевать, что хочется выбросить, вместо того полежав. Желательно, на груди Стэнли. Наконец-то Ксено может хорошенько нажаловаться, чтобы его пожалели и приласкали, как самое бедное существо в этом мире. давай встретимся? если у тебя будет время после работы. Ксено снова смотрит на непроверенные тесты. И думает. Я уже свободен, в принципе. о. прекрасно. Да. Поистине элегантно. Возле школы Стэнли встречает Луна. Она стоит, оперевшись спиной на ворота и быстро-быстро печатает двумя пальцами в телефоне. При виде мужчины почти в два метра ростом, она вздрагивает и щелчком выпрямляется в ровную линию. Луна осматривает Стэнли с ног до головы. Подмечает рабочую форму полицейского под пальто и заметив взгляд Стэнли, на автомате отдаёт честь. Того это смешит, но снаружи лицо не меняется. Луна дрожит перед ним маленьким золотистым шпицом. Ксено выходит из школы, поправляя шарф на шее. На картину у ворот он хлопает глазами, обращая внимание то на Луну, то на Стэнли, ждущих вместе его. Луна мигом слетает на шею, сорвавшись со своего места и цепляясь за Ксено, как за спасительный столб посреди ничего. — Папа! — Успокойся, — Ксено ладонь ей на голову кладёт и осматривает, подмечая, выгнув бровь, что она опять вся нараспашку. — Дождь весь день идёт, а ты вся голая щеголяешь. Он поправляет насильно ворот куртки, пристёгивая, пока Луна пытается выбраться из рук тщетно зажатым щенком. — Ну, пап! Так некрасиво! — Некрасиво будет, если я тебе сейчас по твоей полуголой заднице рукой шлёпну. Луна знает, что Ксено лишь угрожает и не тронет её никогда. Он и Сенку, максимум, за ухо оттаскивает и по голове хлопал несильно, но в слова Ксено всегда верится как-то особенно и охотно, а проверять правда или нет не сильно так хочется. Она инстинктивно прикрывает ладонями зад, позволив Ксено наконец затянуть куртку на все застёжки с замками. Стэнли смотрит на всё со стороны с разинутым ртом, чуть не выронив из него сигарету. Моргает глазами и слов не находит почти. — Это… твоя дочь? — наконец шепчет он с ужасом, будто перед Ксено не школьница, а личный его ночной кошмар, восставший из мёртвого бреда сна. — Да, — отвечает Ксено спокойно. — У меня и сын есть. Стэнли снова смотрит на Луну. Оценивает её возраст и прикидывает эти пугающие цифры в уме. Даже курить уже как-то не хочется. — Они не мои, — вздыхает Ксено на побледневшее забавно лицо. — Оба приёмные. Дети друзей. У одного отец умер, а родственников больше не было, а Луне просто не повезло. Ксено Луну наконец отпускает. Та дует щёки демонстративно, но при виде Стэнли, больше к Ксено жмётся, прячась позади, как от монстра. Губы Стэнли дрогают облегчённой улыбкой. Он выдыхает шумно, вытянув сигарету и посмеивается над собой — ну, правда, не мог же Ксено все эти годы дружбы скрывать от него какую-то девушку. Стэнли бы знал, верно? — Ты поэтому в Японию переехал? — Ага. Ишигами, помнишь? — Ксено выходит за пределы школы, а Луна верно не отстаёт. — Тот, который астронавт? Пару раз видел, когда он с тобой в НАСА общался. Я особо не шарю, но он вроде как погиб на МКС. — Да, у него сын был. Умный парень, пиздюком ещё был, а в НАСА однажды писал. Ну, я и решил… Стэнли понимающе кивает и больше не спрашивая И решение Ксено бросить всё и рвануть в Японию теперь понимает. Ксено холодный и ненавидящий внешне, но не внутри. И с Бьякуей, может, не часто, но общался он хорошо и в Сенку искру науки сумел доглядеть. Даже в Луне он, наверняка, заметил что-то такое. Потому что такой этот человек Ксено Уингфилд — взрослых он ненавидит, но детей обожает беспамятно, потому что чистые и не злые они. Ксено знает, что они способны на многое, дай только повод и силу. Потому он дал этим детям шанс, а Стэнли уверен, что не напрасно. Стэнли провожает Ксено до дома. Периодически поглядывает на зажатую позади Луну крошечную и смешную. Та пытается не отставать от отца и дёргается иногда так перепуганно. Ветер крепчает, дразнит серые облака — собирается дождь. В какой-то момент Стэнли стягивает шарф со своей шеи. Останавливается перед непонятливой Луной и натягивает ей на шею, молча расправляя-завязывая. — Он немного сигаретами пахнет, извини, — произносит он ровно, вынимая сигарету изо рта и взглядом обводит Луну. Вроде смотрится неплохо. Та сжимается вся, прячет глаза, опуская и робко кивает в знак благодарности. Ксено улыбается на картину такую, — слабостью секундной раздумывает, что они смотрятся, как семья. Он спрашивает прямо: — Стэн, у тебя сейчас есть кто-то? — Что? — Ну, признавайся, — Ксено его в бок толкает, следуя дальше и Стэнли медлит секунду прежде, чем пойти за ним с Луной. — Погоди, — он сравнивается рядышком и хмурит лицо, — ты про девушку? Ксено кивает. И он ответ почему-то знать вовсе не хочет. Думает, что странно и неприятно и что Стэнли счастье так-то давно заслужил, но Ксено не рад. Стэнли без Ксено в его голове не представляется. Как и Ксено без Стэнли никак. Ксено не понимает, как все эти годы было у них без друг друга и порознь, словно время заржавело механизмом, обвиснув и нанизываясь слоями пыли, а теперь снова всё идёт и разбивается ритмом. У Ксено сердце стучит, как часы. И сейчас они между до или после — лишь ответ Стэнли решит. Тот взгляд поднимает задумчивый. Ловит запах дождя краешком носа и тянется за зонтом, чтобы раскрыть его заранее над головами Ксено и Луны. Хорошо, что с утра прихватил всё-таки. — Нет. Были попытки, но до серьёзного как-то не дошло. Ксено тогда выдыхает. Лёгкие наполняет облегчение пыльным дождём и улыбка сама просится на губы. Так глупо становится, что с себя же смешно. И почему Ксено переживал? Если бы Стэнли ответил да, Ксено бы его ударил. Ну вот непременно. Луна за их спинами улыбается. У неё на душе вечный дождь Токио, обрывками прохожих. У Луны так не бывает, чтоб по-романтичному и с драмой. Она даже Ксено ревнует завистливо, потому что хочется также; хочется, чтобы любили и смотрели, как Стэнли на папу и понимание было особенное, — они влюблены. Луна была влюблена только в Сенку, когда была ещё ребёнком, а затем осознала, что он её брат. Глупое и детское, оставленное где-то в годах, но до сих пор обида невыносимая, когда видит, как Сенку смотрит на Гена. У них там страсть, пусть Луне хочется менталиста послать, но ради Сенку терпит и держится. Сенку любит Гена, Стэнли — Ксено, а Луну не любит никто. У неё и парней было достаточно, все как на подбор — долбаёбы. А ей хотелось, как с Сенку, чтобы ей руку протягивали, когда она падала, бегая хвостиком за ним и называли дурочкой, поглаживая по головке, чтобы слёзы её успокоить. Сенку от неё уставал, но позволял быть рядом, под боком и падать, рыдая от ссадины на коленке, которую обрабатывал сам. Ксено учил Луну играть на пианино. Он с ней танцевал в средней школе под вальс и угрожал убить парня, что её бросил. А Луна смеялась, потому что мужчин лучше не встречала и найдёт очень навряд ли. На ней будто венец безбрачия и сама она, видимо, только пустышка красивая обёрткую от конфеты. Луне хочется быть полезной. Ей хочется, чтоб любили — чтоб было за что. Дома Ксено уходит переодеться. Луна остаётся со Стэнли наедине и тот выкуривает уже которую сигарету, а она перебирает фантик от мармеладки руке. Они ждут на кухне, за окном всё тоскливее плачется дождь. — Мы так и не познакомились, — говорит Стэнли, протянув руку, а Луна не сразу осознаёт, которую ей подать и пожать. — Стэнли. Стэнли Снайдер. — Луна… Уингфилд. Стэнли хмыкает. У неё руки тонкие и лишённые любого труда, но кое-что он всё-таки в ней подмечает. — Тебе похоже часто приходится помогать своему брату в научных делах, да? Луна распахивает глаза, потому что то правда. Сенку её гонял по научному редко, но если помощь нужна, то это надолго и не жалея. Она была бесполезна, но даже Сенку находил выгоду в ней и почти никогда не ругал. — У тебя руки завязаны под деликатное что-то. Подумай над этим, — Стэнли хлопает её по макушке небрежно, словно похвала для него непривычное, но Луны коснуться хочется так, поддержать, слёзы вытереть и обещать, что будет всё хорошо. — И если парень какой тронет — ты обращайся. Он уходит, оставив ей шарф. Луна провожает их силуэты — белые пятна посреди грязного, некрасивого. Она хочет также и вспоминает, что когда-то мечтала стать медсестрой, чтобы Сенку не приходилось каждый раз ей обрабатывать раны. Чтобы она могла это сделать для папы и брата сама. Она ложится головой на окно и слушает, как удаляется дождь. Скоро восплывёт радуга. В доме Гена равнодушно разъедается тьмой. Он сидит на кухне в одних боксёрах на голое тело, прислушиваясь, как часы на стене издевательски постукивают по тишине. Они давно сломаны, заклинивают периодически, а Гену не до этого и как-то плевать на самом-то деле. У него посуда недельной давности в раковине доживает и кончаются чистые брюки. Его дом гниёт, разрушается, а Ген в этом месте думает, что умрёт тоже. О нём и не вспомнят — найдут когда-нибудь труп, разложившийся и присосавшийся пятном на ковре. Там ему самое место, чтоб обходили и кривились, как и всегда и посмеивались, тыкая пальцем. Ген прикрывает глаза. Опускает голову и не слышит, как из спальни к нему приближаются. Руки Сенку обхватывают со спины. Ген не дышит, будто те способны затянуться ладонями на кадыке и задушить. Но Сенку только укладывает голову ему на плечо и носом трогает основание. — Почему не спишь? — его голос заспанный, и Ген допускает мысль, что его разбудил. Но быстро старается об этом не думать. — Тебя не касается. — Какой злой. Сенку улыбается, отпуская его. Он уходит, а Ген слышит, как шаркает в раковине вода. Затем гремит и грохочет посуда. Ген понимает, что Сенку именно делает. — Тебе не обязательно, — он оборачивается, а Сенку стоит, как и он, в одном нижнем белье. И Ген видит остаточное с их общей ночи на его коже укушенным и зацелованным. Он осекается. — Я голоден, а у тебя нет посуды. Предлагаешь мне прямо со сковородки есть? Изволь. Ген ему не отвечает. Сенку смотрится слишком лишним среди этого хлама — красивой такой статуэткой какой-нибудь научной премии. Ген вспоминает, как в детстве выигрывал конкурсы, но родители никогда его не хвалили. И всё, чего касается Сенку, очищается заплывшего жира и пыли, что годами соскребались с души Гена. Ему хочется крикнуть прекрати, убирайся из этого дома и не возвращайся, но Ген только смотрит, как Сенку ловко расправляется со сковородкой и ставит её на огонь. Он скоро кладёт на стол завтрак. Касается волос Гена, чтобы убрать с лица прядь, но почему-то, как с посудой и со столом, не выходит. Ген всё ещё чувствует себя грязным, пустым и обветшалым, словно опусти в воду — он сольётся в ней масляным пятном. Он мутно смотрит на Сенку и ловит внимательные глаза. Если так продолжится, думает Ген, определённо он и испортит и это оставшееся идеальное в его жизни. Но сейчас Ген тянет Сенку к себе и целует так, будто не ненавидит. — Как вообще понять, что тебе кто-то нравится? Рюсуй на вопрос смотрит странно. Моргает так смешно, будто прикидывает в уме, как ещё пошутить, но то ли понимает, что тема серьёзная и не до хихинек-хаханек, то ли так и не выбрал, какую из шуток лучше сказать и сдался, тыкая как-то раздосадованно ложкой в мороженое. Ген про то, что так опечаленно сейчас сам своё колупать должен, а не Рюсуй, решает промолчать и отправляет очередной кусок в рот. Прожжёвывает и что-то даже вкуса не чувствует. — Странный вопрос, — наконец отвечает Рюсуй, прекратив мстить мороженому за невыдуманную шутку. У Гена в голове рождается другая, неприличная и не в тему, когда Рюсуй отправляет немного белого пломбира в рот. Ну не на лицо хоть — ой всё. — Ты у нас психолог в конце концов или я? — Я в теории. А по практике — это у нас больше к тебе, родной. Или кто ещё тут главный дамский угодник? — Это точно, — усмехается Рюсуй, складывая руки на груди и потешно так хохочет в своей манере. Ген даже улыбается чуточку, потому что с Рюсуем, ну, иначе нельзя. — Женщины и мужчины, — это тебе, Асагири, не книжки читать. Там уважение нужно. И вкус. — Ой, да нормальный у меня вкус. — Ты, конечно, хороший лжец, Ген, но не с мороженым с Маунтин Дью в руках. Ген на Рюсуя морщится оскорблённо, а затем переводит хмурый взгляд на стаканчик в руке. И чем оно так не угодило? Ген-то думал, что таким, как они проще понять друг друга. Ну, знаете, ментальная связь богачей, родственная золотая нить судьбы, одна ложка во рту или типа того. Обсуждение последних сплетен высшего общества и цинизм, дарованный им свыше и передающийся воздушно-капельным путём через деньги. Только вот сколько бы Ген не убеждал себя, но его деньги портили больше, чем Рюсуя. Тот вырос с ними, много тратился на барахло, но по-настоящему на глупости никогда не изводился. Иначе бы даже в их треклятой проделке мог нанять профессионала, а не просить бедного Сая принять на себя все шишки. Да и ведь Сая он явно подставлять не хотел, не такой уж этот человек Рюсуй Нанами. Честный он слишком, прямо принц. Да и принцесса у него каждая встречная женщина, а принц и того — каждый первый. Любит он всех, но искреннее так по-человечному трогательно, что Гену порой хочется смахнуть невидимую слезу от собственной убогости на его фоне. Рюсуй уж точно не циник и им никогда не был, а вот Сенку. А Сенку кошмарный такой дракон, вот кто он. — А что про уважение? — Ген встряхивает макушкой, лишь бы дальше в голове не рисовать этого Сенку с огнём изо рта. Зелёным таким, кислотным, чтоб прям в антураж вписывался. — А, уважение тебе, Асагири, не знакомо тоже, — сообщает простодушно Рюсуй, откладывая уже доеденный стакан мороженого и оставляет изо рта выглядывать только ручку пластмассовой ложки. Ген от таких возмутительных намёков почти хватается за сердце, не сдерживая драматичного оха. — Мне? И это после всего, что мы прошли вместе, Рюсуй-чан? Через все огонь, медные трубы и Ксено? — Только давай без твоих любовных похождений. Я приличный человек, между прочим. — Я тебе сейчас этим стаканчиком прилично так врежу. — Я уже звоню твоему папику. Я скажу, что ты балуешься. Ген демонстративно дуется и зачёрпывает большой кусок пломбира, запихивая в рот. Громко жуёт и всем своим оскорблённым и задетым по самое сердце видом показывает, что больше вести диалог не намерен. А для большей эффектностим теперь рисует в голове второго дракона рядом с Сенку. Золотого такого. Эх, не друзья мы больше с тобой, Рюсуй. Забирай все свои пожитки и золотую ложку одну на двоих. Никто не ценит его тонкую принцесскую натуру. Рюсуй на такие очевидные манипуляции не разводится. Вынимает ложку из рта, крутит неторопливо и наконец выкидывает вместе со стаканчиком. Тянется медленно, задрав руки к небу и наконец получив ногой в бок, примирительно вытягивает руки перед собой. — Хорошо-хорошо, — он садится поудобнее и щёлкает пальцами, выставив два в излюблённом жесте. — Вот, смотри, Асагири. Ты хоть раз Сенку уважал? — Он меня сам-то не особо уважает, знаешь. — Ты от темы-то не уходи. Ген наматывает на палец прядь волос. Наклоняется в сторону и взгляд отводит так показательно, что даже Рюсуй бы закатил глаза, но сдерживается. Но вздыхает тот понимающе. — Хорошо, ты меня уважаешь? — Да. — Ну вот и отлично. А теперь представь, что ты очень-очень меня ранил. Что ты будешь делать? — Выключу компьютер. — Ген. — Ладно-ладно. Заглажу вину? Ген серьёзно не понимает этого расспроса. Даже на комиссии и то напряжения меньше, а ведь там даже шутки про члены во рту не помогут. Рюсуй как-то неоднозначно и загадочно так похихикивает, а Ген не напрягался так, даже с Сенку наедине во время мытья класса. А этот дракоша только подливает масла в огонь. — Неправильно. Следующий вариант. — У нас ещё и вариативность? — Ген моргает, сощурившись на излишне довольного Рюсуя. — Можно звонок другу? — Нет, берите карту, мистер Асагири. Ген вздыхает, закатив глаза. — Тогда попытался бы сделать приятное? Показать, что мне не плевать? — Мы встречаемся по-твоему что ли? — А ты что хочешь? — Я стесняюсь. — Я буду нежным в наш первый раз. Рюсуй и Ген синхронно посмеиваются, как пара гиен. Ну, не выходит у них что-то серьёзное, как ни крути. А Рюсуй подобраться всё пытается, смотрит изучающе и в голове схемы какие-то строит на фоне морского боя. Ген может представить, как он изо всех сил старается сосредоточиться на их разговоре, а затем, сложив на груди руки, неожиданно так говорит. — Я бы извинился. — Что? — Когда я испортил Сенку проект, то первым делом я пришёл и извинился. Прости уж, Асагири, но меня так с детства учили. Я малышариком был тем ещё проказником, Сая постоянно доставал, других бесил. — Что-то изменилось? — Тихо ты. Так вот, я был тем ещё придурком, пока в один день Франсуа не научили меня извиняться. Я тогда Сая прям до белого каления чуть не довёл, он меня, как собаки дворовой сторонился и больше вообще не подходил. Я даже вину загладить пытался, но кажется, только больше его доводил. И вот тогда Франсуа, видя мой вид, предложили мне перед Саем извиниться. И, на удивление, это сработало. Я пришёл вечером, пока он ещё не спал и через дверь высказался всё, что думаю. По-детски наивно, конечно, но в эту ночь Сай меня всё-таки в комнату пустил и лечь рядом даже позволил! — А раньше ты спал на диване в гостиной? Рюсую, кажется, совсем не до смеха с комментариев Гена, где один краше другого. Было в его рассказе что-то такое высокое, поучительное, что Ген теперь засранцем ощущался ещё больше, чем прежде. И вот что за давление на него? Кто из них ещё менталист. А Рюсуй, не отводя взгляда, качает головой. И голос его звучит складно, но холодно и пробирает Гена неиронично. — Ты перед Сенку не извинился, не так ли? Ген чувствует себя атакованным. Если Рюсуй у себя там в голове по-прежнему игру какую-то вёл, то все корабли Гена он сейчас залпом и выкасил, оставляя того раненым и жалким у разбитого корыта с обломками. Ген открывает рот, чтобы пристыженно закрыть снова и пальцем стол ковыряет. — Знаешь, пока я классы убирал под его присмотром и чуть ли не рабом ему назначился, мне, кажется, я уже достаточно оплатил ему своим телом, — Ген цепляется взглядом за так вовремя подошедшего официанта, как за спасательный круг или ангела, сошедшего с кухонных небес, которому всё равно всё оплачивает Рюсуй, но не о том речь. — Ты по такой логике своим телом даже мне оплачивал ни раз. Не думаю, что Сенку фанат использованных пробирок, — Рюсуй, расплатившись, оставляет немного чаевых официанту, что в очередной раз заставляет Гена растрогаться. — Пошёл ты. — Ты первый. Сенку уже заждался. Ген закатывает глаза, поднимаясь весь раздосадованный и хмурый, что опять все разговоры к Сенку свелись. Нет, он, конечно, первый начал, но кто разрешал Рюсую подхватывать и стрелки на Гена обратно метать. В дружбе, знаете, правых не ищут, а вместе дружно струт того, кто товарищу не угодил. Ведь ничего не сближает больше, как быть крысами за спиной у кис. Определённо Гену не мог нравиться Сенку. Вся эта ситуация была невозможно тупая. И сам Ген был такой невероятный кретин — красивый, но неистерпимо тупой. Рюсуй прав, за всё прошедшее время Ген так ни разу и не попросил извинений. Он считал, что достаточно оплатил Сенку во всех действиях или позах, чтобы тот уже не держал зла. Но оказываться торговать телом иногда недостаточно и чужую дыру в сердце то не заполнит. Как двусмысленно глубоко. Прямо, как дно, в котором Ген сейчас существует. — Знаешь, — продолжает Рюсуй, не поднимаясь и почему-то Гену совсем не хочется слышать, что тот скажет дальше, — а ведь Сенку правда много сил потратил на этот проект. Полгода, если быть точнее. Мне Сай сказал об этом. Он пытался восстановить данные, которые мы же испортили. Даже к Ксено обращался. Но удалось спасти лишь часть. Гену хочется спрятаться где-нибудь в позе эмбриона и застонать во весь голос, только бы Рюсуй замолчал и прекратил стыдить его дальше. У него холод тело пробирает неприятный и лицо прячется в ладошках. Ген воет отчаянно. Для Гена мир так неиронично и некрасиво в мгновение разрывается на две части и с одной стороны стоит его Сенку, который ещё вчера ему улыбался такой шебутной дракон, а с другой — тот самый Сенку, который стоял в пустом классе, когда презентация была закончена. Молчаливый и отстранённый, что глядел на то, как месяцы его работы буквально исчезали на глазах по глупой шалости двух идиотов. Сенку сказал, что потеря невелика. Лжец. Невозможный, неприступный идиот. Просто придурок. Не дракон, а ящерица. Ген вместо хвоста ему бы открутил башку. — Я такой придурок, Рюсуй. Рюсуй глядит в ответ на Гена сосредательно, но не прерывает и молчит. Потому что оба знают, что так и есть. И, наверное, Гену от этого легче. А затем Рюсуй хмурится. Поднимается с каким-то раззадоренным видом и подходит. Широкая ладонь приземляется на спину Гена, заставив вздрогнуть инстинктивно, но не отстраниться. Тот жмётся беспомощным котёнком, стоящим над опрокинутым горшком с цветком, но которого вместо того, чтобы наругать, обогревают и гладят. — Не заслужил я тебя, Рюсуй-чан, — Ген всхлипывает куда-то в подставленное так кстати плечо. — И Сенку я не заслужил. Рюсуй похлопывает это бедное и несчастное по спине, и слов больше не нужно. Ген хнычет трогательно — глупый и жалкий. Злиться на него всё-таки было невозможно да и незачем. Рюсуй знает, что Гена хуже него всё равно никто никогда не накажет. Таков уж Ген. Совсем себя не жалеет и заставляет других. — Идиот ты, Ген. Влюблённый идиот. Иногда принцессы влюбляются. Иногда это не принцы, а горячо любимые и дурные драконы. Сенку с банкой шоколадно-ореховой пасты дерётся уже минут десять. Та беспомощностью женщины и гордостью её же не поддаётся, даже когда Сенку угрожает подползти с ножом, поддевает крышку изнутри и слышит торжественный хлоп. А с ним и звонок в дверь, от которого Сенку чуть не роняет нож прямо на ноги. — Луна, открой дверь! Луна его игнорирует. То ли нарочно, чтобы потом притвориться, что не слышала — вот может же, когда захочет, с него пример берёт и чёрт пойми, тут ужасаться или гордиться, — то ли правда занята. К двери в итоге вышагивает босиком Сенку и открывает. Сначала его встречают цветы. Гиацинт белый и сразу с десяток, что Сенку теряется, пугаясь, но затем вовремя вспоминает, что хоронить Луну пока ещё рано, даже если она не отвечает уже полчаса. За цветами показывается лицо Стэнли. Сенку первым движением хочется снова спрятать его за цветами, чтобы картинку не портил, но от этого желания он себя сдерживает и как можно вежливее приветствует. — Ты чё тут забыл? — И тебе привет, — отзывается Стэнли хмуро, явно не оценив попыток Сенку в добросердечность, а затем опускает взгляд вниз. — И приятного аппетита. Сенку повторяет за ним и видит банку, что с собой по глупости прихватил. Глядит на неё так сочувствующее и разочарованно — аппетит теперь весь испорчен. Опершись головой на косяк двери, он скрещивает руки вместе с этой злополучной шоколадной пастой. — Так чего тебе? — повторяет Сенку и дивится терпению Стэнли, который до сих пор ещё не ушёл. А он думал, что это Тайджу в любви был придурком. — Не видишь? — Цветы? Ну, да, красивые. Вон, стою, смущаюсь весь. — Они не тебе. — Вот теперь я обижен и плачу. Стэнли вздыхает. И прикладывает немыслимые для Сенку усилия, чтобы не потянуться к пачке сигарет в кармане. Его хватает лишь на пару минут, а Сенку гаденько так похихикивает, наблюдая, как Стэнли зажигает первую, пряча зажигалку в карман и выворачивается весь, чтобы букет не уронить. Сенку бы помог, но у него шоколадная банка в руках — ну, никак. — Ксено дома? — спрашивает Стэнли, выдыхая сразу клубень дыма, от которого Сенку мигом морщится. Отомстил, паршивец. — А Ксено после девяти не гуляет. — Сейчас три часа дня. — Смотря, в какой степени. Стэнли моргает так потешно, пытаясь осознать смысл шутки и не сдерживает смешка, когда до него наконец доходит. Снова закуривает, а Сенку молчит. И тишина всё разливается между ними неловким напряжением. — Сенку, кто там? — слышится голос Луны с лестницы, и Сенку жалеет, что вообще звал её пару минут назад, отвлекая от невозможно важных женских дел. — Служба доставки цветов, — кричит он в ответ, не без удовольствия замечая, как тень раздражения ложится на лицо Стэнли. Луна вылезает прямо перед ними. — Ого! И к кому? — Надеюсь, себе на могилу. Луна охает, видя Стэнли. Задаётся, видимо, вопросом с каких пор Стэнли устроился доставщиком, а затем медленно осознаёт, что не устраивался и охает снова. Стэнли кашляет в кулак, а Сенку смеётся. — Мистер Снайдер, — Луна мигом прячется за Сенку, — а что вы тут делаете? — Не видишь? Обогащает наш дом кислородом. Цветы принёс. Может, в следующий раз это будут горшки. А затем и сад. Ну и на четвёртый раз наконец додумается позвать на свидание, как все нормальные, если совместно с садом не переедет к нам сам. — Ксено дома? — переспрашивает на этот раз Стэнли Луну, что хлопает глазками, не понимая обоих. Оттого раздражённо хмурится, расставив по бокам руки. Сенку же цветы трогает, а Стэнли молчит. И все всё-таки мужики одинаково странные. — Отец сказал, что вернётся через пару часов. Можете подождать его, если хотите. Сенку сдерживается от закатанных показательно глаз. Со Стэнли у него не сложилось как-то с первого дня их знакомства. О нём Сенку знал не то чтобы много: Стэнли друг детства у Ксено — вместе возиться научными колбами, вместе убегать от хулиганов и вместе баловаться да шебуршать. У Сенку было также с Тайджу, поэтому он понять Ксено мог, как и его пылкие желания встретиться снова с другом далёким и провести время, вспоминая молодость за чашечкой чая. За чаем не получилось, но зато как-то вышло в ресторане, а после у машины, где Сенку целовавшуюся парочку встретил. Сенку, как ответственный старший ребёнок, конечно обсуждать это с Ксено не стал. надумал чего себе похуже про паршивого Стэнли, хоть Луна и убеждала, что он хороший. Она и сейчас скромно кладёт ему в кружку чай и предлагает печенье. Луне Стэнли нравится, как ни крути не только потому, что он жесть, как красивый. Даже Сенку был с этим согласен, но Луна в этом плане не так недальновидна. Парней она судила не только по внешности, а присматривалась и изучала. Когда к тебе с детства тянутся всякие придурки с дорог, подметившие красивое личико, невольно научишься различать, кто думает сердцем, а кто тем, по чему бы въебать да убежать. Поэтому Луна не запала на Гена. Наверное, тогда Сенку стоило послушать её, но у него вышло случайно и с первого взгляда не так. Ксено возвращается через час-полтора. Склоняет голову в бок и не сдерживает демонстративного прысканья, когда видит букет гиацинтов, заботливо уставленный Луной в вазу. — Как сентиментально. — Мне выбросить? — Стэнли смётся, сгоняя с сигареты пепел в окно. — Даже не смей. Стэнли откладывает в сторону сигарету и поднимается, чтобы мазнуть губами в висок, а затем носом обвести скулу Ксено. Сенку ретируется в сторону, как по команде, не уверенный, что выдержит ещё хоть немного. Голоса на кухне становятся тише, Сенку скрывается от этого за завесой собственных мыслей. Он чувствует, что там не его и чего-то грустного-сипящего в душе от этого нет, а сердце не раскалывается на ошмётки от тоски. Честно говоря, Сенку хорошо вот так, со стороны наблюдать, как смотрятся эти трое. Место Луны и Ксено где-то там, а Сенку — ну, может немного ревнует. Лишь чуточку и только Стэнли, оттого так и дерзит, как полный засранец. Но за них до тошного по-настоящему рад. Он открывает ленту твиттера. Там Тайджу с Юдзурихой, как нарочно, самые первые, а чуть ниже какие-то посты от Рюсуя. Сенку не помнит, когда на него подписался — просто проскролил аккаунты на аккаунте Тайджу и подписался на всех, кроме Гена. У них эта взаимная со-неприязнь развилась как-то до глупого сразу. Теперь Сенку приходится несколько раз вводить его ник в поисковике и на третий угадывается — аватарка с чёрно-белым котом глядит на него с небольшого кружка. У него один глаз похож на пурпурную молнию, а Сенку забавно с такого дизайна, будто у самого не Дораемон лет пять на аватарке не стоял. Ниже идёт описание, а за ним Сенку видит подпись «читает вас». Он не верит пару секунд, жмёт подписки и правда — Ген его читает и бог его знает, как давно. Даже лайкал пару твитов, судя по всему. Сенку смеётся — ну и дурак. Он жмёт подписаться в ответ. Затем переходит в личные сообщения. Сенку думает пару мгновений, что написать, но ответ находится как-то сразу под шум голосов из-за стены. Можно я приду к тебе? И через буквально секунду приходит ответ. ??? Почему ты решил написать ИМЕННО ЗДЕСЬ??? Я ИСПУГАЛСЯ Ну, не знаю. Может, я как раз хотел тебя напугать. О БОЖЕ ? Ты до сих пор пишешь с точкой. Ты уже возбудился? ИДИ К ЧЁРТУ. Я поэтому к тебе на ночь и попросился. Ответит не приходит почти с минуту. Сенку раздумывает о правильности своих действий и не стоит ли всё послать к чёрту и прекратить. Хорошо. Приходи. Нет, всё-таки не стоит. Ген смотрит на воду и та насмехается пожелтевшим пятном, бьётся рябью и исчезает, когда Ген отклоняет голову назад. Потолок моргает пару раз, грозясь отключиться, а Ген вспоминает, что надо бы сменить проводку уже как пару лет. Иногда он думает, что было бы классно умереть из-за неё прямо в ванной, но это так — к слову и к смеху. Ген думает, что бы тогда сказал Сенку. Ему нужно ещё извиниться перед ним, дотянуть совсем малое, а затем Ген вспоминает, что Сенку всё-таки хотел помочь ему с математикой. Ген думает о Сенку и умирать уже как-то не хочется. Кнопка звонка щебечет на фоне, а Гену хочется переломать руки тому, кто мешает его самокопанию. Затем он слышит шаги, стук двери и как кто-то снимает ботинки. Ген отплывает мыслями в неизвестность, — мокрые волосы прилипают к лицу, а взгляд — к кафельной плитке. Ген прикрывает глаза, опускаясь ко дну. Та его зовёт, опоясывая и затягиваясь на теле кнутами. Пока чья-то рука не подхватывает, приобнимая и вдруг вода выплёвывается наружу из переполненных лёгких. Ген снова открывает глаза — резко дышит и смотрит на Сенку. У него лицо такое встревоженно-забавное. Ген утыкается головою в плечо. — Я не собирался топить себя в ванной, — добавляет бессмысленно. — Ну да. Это самый херовый способ смерти. После попытки вскрыть себе вены. И болезненный больше. — Ты думал, что я сделаю это? Сенку смотрит на Гена. Пытается разглядеть на безмятежном и бесконечно любимом лице хоть отголосок или намёк на очевидную ложь. И облегчённо улыбается, так не найдя. — Я был рад, что не нашёл крови, когда зашёл внутрь. Ген смеётся беспричинно и раззадоренно, впервые не сдерживаясь. Смех першит непривычным так в горле и надломляется, он обращается в истерику, полную слёз. А Сенку прижимает его тело всё ближе, не отпуская. Ген наконец чувствуется как-то особенно ясно. — Знаешь, у меня бомбочка есть в ванной такая… красная… было бы смешно… Сенку молчит, а затем не выдерживает тоже. Его спирает, — он обнимает Гена родного, мокрого и слезливого, а плечи дрогают смехом. А Гену хорошо. Просто так впервые — до шумных вздохов из-под роя воды. — Прости меня, Сенку… И тому хочется только стиснуть зубы, покачав головой. Ударить Гена так сильно, чтобы заткнулся и просто за всё. А затем целовать, целовать, целовать, пока не задохнётся и не заберёт всю его боль. Невозможный, дурной и так сильно любимый. — Прекрати. — Прости, — Ген смеётся, а его глаза сияют и подёргиваются радужкой на свету. Голубые, как море. Сенку думает, что у них впереди такое же — бескрайнее, штормами и бурями, переездами после школы и Америкой, куда Сенку поступит, потому что Гена одного оставлять больше не хочется никогда. Ксено прав — и на проекте всё не кончается. Теперь будет проще и лучше, но не без ошибок и проблем, ведь взрослая жизнь не бывает никогда проще. Но они теперь друг у друга разные и неидеальные, но единое, как молекулярная полярность.