Вдали от теплого огня(но все ближе к краю)

Эти приходы происходят с определённой периодичностью. Всю его жизнь, с момента его осознанности, когда размытые воспоминания детства начинают иметь детали и структуру, когда житье в трущобах перестает приносить постоянную и мучительную боль и мысли «почему я», а остается лишь перманентное желание либо вспороть свое горло о случайный штык чужого покривившегося логова, либо яростно пытаться изменить свою жизнь с уже заранее диагностированным намерением покорить миры один за другим, но ему будто забыли об этом шепнуть, чтобы предупредить попадания в колесо ненависти к себе, а затем и к тем самым мирам. Это приходит незаметно. Чуть более навязчивые мысли, их чуть больше в голове, и они будто бы пытаются проесть его мозг, выдолбить череп изнутри, чтобы освободить себя от бренного тела и пойти по миру, слившись с ветром. Шанг Цунг не обращает внимания на эту перемену. Его разум всегда отягощен целым роем мыслей, связанных и нет, чередующихся и пытающихся влезть без очереди. Это привычка. Думать, думать, думать и думать. Ради себя, ради выживания, чтобы не лежать в грязи, ослабленным от голода и переохлаждения, как случалось в его младшем возрасте. Чтобы никто не смел швырнуть его как облезлую дворнягу, коей он по сути и является в глазах других, переломать тонкие детские кости пальцев твердым шагом, после чего приходилось прятаться в самых темных углах, чтобы зализать раны. Думать и предполагать, искать пути к лучшему, оглядываться назад, чтобы не повторить ошибок, и все одновременно. Этот постоянный белый шум в голове, будто включили радио, но не настроили волну. Так что да, он действительно не замечает, занятый делами более важными. Следующий этап куда более заметен своим присутствием. После постоянного шума в голове, хаотичных, но имеющих свой порядок, мыслей приходит она — оглушающая тишина. Как после громкого хлопка в ночи, когда кажется, что звук не ушел волной в воздух, заставив его дрожать, а исчез бесследно во тьме, поглощенный ей. Это парализует. Тишина в мыслях такая глухая, что он начинает говорить вслух, описывая свои действия, каждый свой шаг, лишь бы не слышать эту глушь, но это не помогает. Это лишь кормит чудовище, дремавшее на краю сознания, теперь впивающиеся острыми когтями в его тело, заставляя Шанг Цунга сбавлять темп. Оно не любит сопротивления, и колдун это знает. Всегда. Он замедляется в движениях, постепенно полностью останавливаясь. Садится прямо на пол, чувствуя, как ноги гнутся в коленях, сгибая его. Холодная поверхность не помогает прийти в себя. Парализует, могильной стужей поднимаясь по мышцам и сухожилиям, заставляя покрыться холодным потом спину, плечи трястись мелкой дрожью и щелкать зубами от напряжения. Но дыхание горячее, быстрое, наполняющее легкие большим, чем необходимо, количеством кислорода, паническое. Губы немеют, рот никак не закрывается и восстановить порядок вдоха и выдоха не получается. «Перед смертью не надышишься» — он знает, есть такая фраза, но для него она приобретает значение самое что ни на есть прямое. Потому что эти приходы ощущаются как смерть. Медленная, безжалостная, заставляющая терять контроль и над телом, и над разумом. Мерзкое чудовище не выпускает его из своих когтей, раздирая. Уже нависнув над ним, широко раскрыв пасть, и готовится сожрать. Полностью. Позволяя вкусить эту самую «смерть» в участи быть сожранным заживо. И не оставить костей после, ибо голод этой падали, отравляющей его, слишком велик. Быстрые вдохи и шмыганья перерастают в сокрушающее тело рыдание. Контроль над собой подорван и растерзан в клочья, его тело валится на пол в приступе смертельной слабости. Болит каждая клеточка организма, мышцы окаменели, а кости будто дрожат изнутри, заставляя страдать. Сколько бы лет не прошло, ему никогда не привыкнуть этому. С самого детства, когда страх быть найденным буквально вплелся в нервные окончания, постоянное беспокойство стачивало зубы сжатой челюстью и раздирало ногти. До этих самых пор. Менялись поселения и деревни, и казалось, можно вздохнуть с меньшим напряжением, но постоянные гонения не давали этого сделать. Его найдут. Ему отомстят. Нужно уйти до. Нужно спасти свою жалкую жизнь. Найти прибежище, где будет менее опасно. Где его не погонят с вилами. Первопричина никогда не менялась, как бы он того не желал, как бы не пытался искоренить это. Ему нет места в этом мире. А коль так, то он возьмет мир в свои руки, обратив свою ярость и боль против них. Но сейчас. Сейчас, это дрожащее тело не способно даже двинутся по желанию хозяина. Он лежит, не слышащий ничего, будто погруженный под воду, невидящий ничего, с омерзением пытаясь сдерживать рыдания, закрывая глаза. Но чувствует. Его продрогшее от холода тело чувствует. Что-то странное, горячее, яркое присутствие чего-то. Люди не могут быть настолько горячими, на грани боли, как если держать руки над открытым костром в надежде согреться. С толикой смирения в голове пролетает мысль, что это галлюцинации, эффектный выход его смерти, которую он отчаянно ждал все эти годы. Кто бы то ни был, он подходит ближе. Это обжигает его оголенные нервы, тело дергается в попытках сбежать, но приход перебил его сухожилия, раздробил кости и извел мышцы. Ему не уйти. Боли нет. Сквозь шум в ушах он слышит голос. Совершенно не ясно, что говорит пришедший, но то, с каким сожалением и сочувствием он говорит, заставляет что-то в груди Шанг Цунга дрожать, будто сердце зашлось в приступе тахикардии. Похоже, но нет. Не то. Собрав в себе сил, он приоткрывает глаза. Мир смазан, как неопытный художник попытался осилить новый материал, но не преуспел. Перед ним носки обуви, и поднимая взгляд выше, он спотыкается о две сияющие точки. На темном и смазанном фоне они выделяются, заставляя сосредоточить на них все свое внимание. Он едва слышит, едва видит, но чувствует. Чувствует, что ему не просто «менее опасно» рядом с этим кем-то. Ему, сплюнь и трижды постучи по дереву, безопасно. Тело расслабляется под чужой ладонью, и Шанг Цунг позволяет себе провалиться во тьму, на краю сознания, решив разбираться с последствиями этого уже позже.