505 — Arctic Monkeys
— хван, прекращай. я не люблю тебя. — её голос холоднее, чем температура в антарктиде. — любишь. хватит врать. — она не шмыгает носом. нет, она не будет плакать. но голос дрожит, как и она сама. — йеджи… — будто это что-то должно объяснить ей, доказать, что всё не так. а она сама не знает, любит ли? умеет ли она вообще любить? а саму-то её за что любят? — что? неужели ты ничего не чувствовала? неужели это я тебя заставляла остаться? ты сама этого хотела. я не заставляла тебя ложиться рядом, накрывать меня одеялом, целовать на ночь. и как бы я ни пыталась выстроить границы, ты всё равно их ломаешь и делаешь по-своему. у меня тоже есть чувства, шин. и я тоже много чего боюсь, но я, в отличие тебя, не играюсь с людьми вот так. — тогда чего ты хочешь? давай не будем никем, раз мы делаем друг другу больно. — эти слова хуже пули в лоб. хуже смертного приговора. да знает ли она, как калечит йеджи, когда так равнодушно бросается такими фразами? наверняка нет. — я хочу быть рядом с тобой. и ты прекрасно это знаешь. — я не могу. — тогда больше не веди себя так со мной. не давай мне больше эту грёбаную надежду на то, что у нас с тобой хоть что-то может быть. и рюджин не может сдвинуться с места. не может ни уйти, ни подойти обратно. она знает, что если сейчас развернется, хван не впустит её больше никогда. никто бы на её месте не впустил обратно. но если она бросит всё, а сама бросится в йеджи, поймают ли её? удержат ли? и не утонут ли они, задохнувшись от солёной воды в лёгких? она не знает, не знает, не знает — она ни в чём не уверена. рюджин хочет только остаться здесь, на пороге дома, в котором её ждут. всегда ждали. но нет. она не готова связывать себя по рукам и ногам, не готова становиться собакой на привязи, чтоб каждый день приходить в этот дом, чтоб каждый день быть доброй, ласковой, чтоб постоянно чувствовать себя как в клетке. всё это не для неё. — я могу идти? — и снова этот чёртов холод, который обжигает сердце йеджи хуже, чем жидкий азот. и ей хочется сказать, что нет, что не может она просто вот так уйти. но ведь рюджин может. у неё есть на это все права, полномочия и ещё всякие бредни, придуманные людьми, которые снимают с неё хотя бы обязательство поцеловать йеджи на прощанье. и хван, может, и удержала бы её, может, и сама сорвалась бы на рыдания, крики, развела бы драму, какие любят показывать в кино. но она смотрит в глаза напротив, пытаясь найти в них хоть грамм нежности, хоть щепотку каких-то чувств. — сожаление, горечь, отчаяние и страх — всё, что сверкает в глазах шин. — йеджи? а в памяти пролетают обрывки воспоминаний, словно фантики от конфет, выброшенные в мусорку. её имя на устах рюджин — как клятва, как самое искреннее признание в любви. что она от неё хочет? чтоб та сказала «да, ты можешь идти»? ей наверняка больше по душе «да проваливай ты к чертовой матери». но йеджи и того ей дать не может. — ты не можешь, — подаёт голос хван. — ты не можешь вот так просто оставить меня. — я не хочу больше тебя ранить. я не прощу это себе, слышишь? — и как же старшей не хочется её разочаровывать, ведь она с каждой секундой только сильнее убивает её. — но ты любишь меня. — констатирует йеджи. — любишь, не ври. — я… — неужели это так сложно говорить? шин никогда не верила этим трём словам. никому не говорила их. но она верила йеджи. всегда. любой другой на её месте вцепился бы обеими руками в рюджин или вышвырнул бы все её вещи в окно. наорал бы, обматерил её или ещё что-нибудь. но ни того, ни другого старшая не делает. она только смотрит стеклянными глазами в надежде на то, что рюджин скажет эти три слова — и тогда уже будет неважно, уйдет ли она, останется ли. главное, что она оставит их сердца в покое, чтоб они больше не томились в ожидании. — я люблю тебя, — и рюджин бросается в неё с разбега, грубо целуя, зная, что ей не позволено, зная, что ей нельзя. но она продолжает, зарываясь дрожащими пальцами в рыжие пряди, притягивая к себе, схватившись за шею йеджи мертвой хваткой. слишком отчаянно, чтобы надышаться. слишком больно, чтоб пустить всё на самотёк. но она держит хван так крепко, словно знает, что больше никогда и ни за что не отпустит. пусть она станет её ядом, её самой вредной привычкой, её болью или счастьем, она не позволит себе отпустить её снова. и йеджи начинает рыдать в поцелуй, с горечью поглаживая щёки шин. — ты заслужила гораздо лучшего обращения к себе, — шепчет младшая, пытаясь уверить хван, что ещё не поздно всё прекратить. но это не так. она сделала свой выбор и если попытается испариться, оправдывая себя правильностью поступка, она просто разобьёт хван вдребезги. — но я хочу тебя. я хочу быть с тобой, а не с кем-то ещё, понимаешь? мне плевать, если ты мой самый худший вариант, — всхлипывает йеджи. и рюджин успокаивающе целует её, придерживая за лопатки. — ты не можешь сбежать и в этот раз, ты не можешь просто бросить меня после этого, слышишь? — в бреду продолжает она. — тише, — останавливает шин, — пойдём в кровать, хорошо? сквозь её голос слышно, как кровоточат её раны, как губы дрожат. рюджин страшно находиться здесь — рядом с йеджи, страшно смотреть в глаза тому, кого ты так сильно ранил, даже не подозревая того. она не представляет, что нужно делать дальше, как себя вести, что чувствовать. проще было бы убежать из этой чертовой квартиры, стереть всё из памяти, начать новую жизнь, и самое главное — избегать имя «йеджи», то, что высечено у неё на сердце. но она помнит это число наизусть — 505, — столько раз набирала его в домофоне, столько раз видела его на входной двери, которую пару минут назад хотела захлопнуть перед своим уходом. и вот она всё ещё здесь — напротив йеджи, в её постели, которую она никогда не называла их общей. рюджин то и дело пыталась отделиться, словно гондвана от лавразии. и она не знает, почему впервые пытается сломить свои глупые принципы, преодолеть этот идиотский страх, который мешал ей жить счастливо. шин во всём искала подвох. но йеджи — всегда любила её честно. она бы могла разорвать с ней связи, могла бы сделать так, чтоб младшая больше никогда к ней не приблизилась ни на шаг. но если б кто-нибудь спросил её, любит ли она рюджин, она не задумываясь ответила бы, что да. она всегда будет любить её. — я больше никому тебя не отдам… — бормочет хван, прижимаясь к плечу девушки, — и никуда не отпущу… а шин чуть улыбается, утыкаясь носом в шею старшей. глупо отрицать, что ей не нравится это, глупо отрицать, что она не хочет только йеджи и больше никого другого. да не нужны ей все эти интрижки, мимолётные увлечения, нахальный флирт в клубах, она хочет только йеджи на её кровати. на их кровати. — йеджи… — снова произносит она. с её уст слетает имя хван, словно молитва, с помощью которой она избавится от всех грехов. чёрт, как же всё это бредово. но когда она смотрит на старшую — в мыслях становится пусто, а в горле сухо, — и шин тянется поцеловать её, ловит её полувсхлип-полустон, после которого та притягивает рюджин ближе, держась за чужую шею. йеджи тянет её на себя, и младшая нависает сверху, видя перед собой девушку, за которую, наверное, отдала бы всю свою душу, если она у неё на самом деле есть. рюджин поглаживает её подбородок, жадно целуя в линию подбородка, ключицы, пока дыхание сбивается, пальцы обжигают чужую кожу, а разум мутнеет от такого вида перед её глазами. шин не хочет больше её ранить, но ей так хочется залечить все её раны, заставить йеджи забыть обо всём, что она натворила. или забыться самой. хван отвечает на желанные поцелуи, понимая, что рюджин просто сводит её с ума. и когда ледяная рука скользит вдоль бедра, она невольно поддаётся вперёд. — рюджин… — еле выговаривает старшая, — остановись. пожалуйста. они смотрят пару секунд друг другу в глаза. и йеджи знает, что шин снова хочет убежать, спрятаться, выругнуться о том, какая она никудышная и не может совладать своими желаниями вновь. но взгляд хван не отпускает её. он говорит ей: «нет, всё так и должно быть, нет, нам просто нужно немного подышать, выдохнуть». иначе они задохнутся друг в друге. иначе старшая снова подумает о том, что ей просто воспользовались, а рюджин будет корить себя за то, что всё делает не так. больше этого не будет. — хорошо… — чуть запыхавшись, отвечает она. — хорошо, я… и йеджи целует её в доказательство того, что всё и правда хорошо. ей не нужно большего. она отстраняется, смотря в чужие глаза, находя в них любовь. неуверенность, но любовь; ту самую, которую шин не хотела признавать и принимать. рюджин жмурится, пытаясь сдержать слёзы, по привычке желая просто закрыться, но осознание приходит быстро — и шин не успевает просто убежать от него, оно за ноги её хватает и встаёт лицом к лицу. любить сложно. страшно. для любви нужны мужество и стойкость, а рюджин ни тем, ни другим никогда не обладала. у неё всегда всё было просто. она избегала трудностей, ведь они не для неё. она просто уверила себя в том, что хван — тоже не для неё. на самом деле, она просто любила её сильнее кого бы то ни было. — я горжусь тобой, — хван укладывает младшую рядом с собой, поворачиваясь на бок, шепчет прямо в губы. — мы справимся вместе, я буду рядом, честно. и рюджин верит ей. доверяется. она согласно кивает, чуть прикусывая нижнюю губу, пытаясь сдержать слёзы, но ничего не получается. и тогда йеджи вновь целует её, стирая слёзы с щёк. — ты только… не сбегай от меня снова, хорошо? — не сбегу. я постараюсь не сбежать, — а сама крепко сжимает ладонь йеджи. рюджин не врёт. ни йеджи, ни самой себе — впервые, признавая, что больше не может так жить. без хван, с одними только сомнениями и страхами, которые не дают ей быть полноценным человеком, способным любить, чувствовать привязанность. плевать, если потом будет больно. без разницы, сколько они будут вместе, неважно, как они расстанутся, если это произойдет. важно, что сейчас она остаётся в квартире хван, засыпая в её руках, позволяя своему жалкому, испуганному сердцу — любить.505.