***
— Чуя, твоё время на исходе. — Я в курсе. Коё беспокойно ходит по комнате, рвано дыша; её ноги передвигаются сверхъестественно быстро, и она то подпрыгивает вверх-вниз, то покачивается из стороны в сторону. Очевидно, что она и переживала, и злилась одновременно. Она даже вспотела, чего никогда не происходило с тех пор, как Нао научила её полностью контролировать своё тело и его функции. Её руки дрожат, а красно-розовые волосы взъерошены. Это выглядит ужасно, но в каком-то смысле это успокаивает Чую. Это напоминает ему о том, что его сестра, в конце концов, всё ещё человек. Что она переживает за него как прежде. — Т-ты вообще представляешь, как быстро пролетят эти две недели? — с неверием выдыхает Коё, широко распахнув глаза от накрывшей её паники. — Мама собирается пытать тебя, Чуя! Рыжеволосый раздражённо выдыхает. — Я знаю, Анэ-сан. Успокойся! — Как, по-твоему, я должна успокоиться?! — Я, блять, не знаю, я похож на психотерапевта?! Просто подыши глубоко или попробуй что-то ещё! Коё так сильно трясёт, что в конце концов она садится на диван, пряча искажённое паникой лицо в своих дрожащих руках. Её тело колотится от страха и переживания за брата. — Я должна защищать тебя, — шепчет она в свои ладони, крепко зажмурив глаза. — Я подвела тебя. Я всегда подводила тебя, Чуя. Чуя в сотый раз вздыхает, практически шагая к своей сестре. — Избавь меня от своей жалости, Анэ-сан, — ворчит он. — Просто прекрати- хватит так трястись, или я вызову врача. — Если ты вызовешь врача, я выпрыгну в чёртово окно! — Мы в пентхаусе! — Вот именно! Чуя ругается себе под нос из-за ребячества своей сестры и устраивается на диване рядом с ней, нерешительно кладя руку ей на спину в надежде успокоить. Кажется, под его прикосновениями она немного успокаивается, поэтому он продолжает водить рукой вверх-вниз, закатывая глаза. — Ты слишком сильно паникуешь, Анэ-сан, — говорит он и надеется, что его голос звучит мягко. — Всё будет хорошо. — И каким, по-твоему, образом всё будет хорошо?! Рыжеволосый пытается подавить раздражённый стон от того, что ему приходится отвечать на такие логичные вопросы. Да, возможно, отчасти он и виноват в том, что представлял себе — всего пару раз, окей?! — что убежит от матери вместе с папой и... может быть, с Дазаем... а потом попросит сестру присоединиться. Это лишь пропитанное виной удовольствие, о котором он думает только в своих мечтах, что само по себе редкость. Но он не может. Он не может оставить Мафию Озаки в руках предателя. Он не сможет поступить так со своей сестрой и заставить её делать настолько серьёзный выбор без предупреждения. В конце концов, всё, что он делал всё это время, было ради Мафии Озаки, так что это само по себе было противоречием. Поэтому он примет это. Примет боль, и пытки, и шрамы, если это будет значить, что он наконец-то освободится от выполнения этой миссии и сможет вернуться к тому, чтобы свергнуть мать с трона. Нет ничего такого, что ему не приходилось бы делать раньше, правда ведь? — Просто будет, Анэ-сан, — пытается заверить её Чуя и тяжело вздыхает. Он знает, что это не сильно помогает успокоить его сестру, учитывая, насколько иррационально звучит эта фраза. После этого Коё, кажется, ломается и изворачивается таким образом, чтобы притянуть Чую в объятия. Она утыкается лицом ему в шею, и от её слёз его плечо намокает, но ему плевать: Коё заслуживает выплакаться после всего, через что она прошла. Он уверен, что она не плакала так свободно просто нечеловеческое количество времени. — Закончи свою миссию, — шепчет она, отстраняясь от брата, и смотрит прямо ему в глаза. — Закончи, Чуя. Найди Гёнзо и Приказ. Ради Мафии и ради себя- просто найди их, чёрт возьми. Чуя вздыхает. Закрывает глаза. — Я пытаюсь, — врёт он. — Ну так пытайся лучше! — отчаянно приказывает ему Коё, встряхивая его. — З-заставь своего детектива что-то сделать! Чёрт возьми- я найду тебе кого-то получше через две недели, хорошо? Я найду- — Анэ-сан, пожалуйста, — умоляет Чуя. На его лице застыла меланхолия. — Просто оставь всё как есть. — Чуя, ты- — Мне не впервой! Окей? Я уже был там. Я переживу. Коё мотает головой, обхватывая лицо брата руками. — Я не хочу, чтобы твоя жизнь приносила тебе столько боли, Чуя, — шепчет она. Слёзы продолжают течь по её щекам. Рыжеволосый улыбается. — Этого не случится, — говорит он. Это миллионная по счёту ложь, которую он говорит собственной сестре, и на этот раз она это понимает. Рыдания Коё усиливаются; Чуя пытается её успокоить. Пару раз в детстве жизнь была не такой болезненной. Например, когда он готовил для своей сестры, или когда они вместе ездили в Сад поглазеть на венерины мухоловки, или когда они проводили вечера в особняке и смотрели фильмы как нормальные дети. Теперь все эти дни кажутся чужими воспоминаниями.***
Чуя знает. Знает, что его время на исходе. Как и то, о чём так часто любит напоминать ему сестра: его частые ‘драки’ не умаляют его ‘ума’. Он не глупый. Не оптимист. Он не нереалистичен (пока, возможно, речь не зайдёт о том, в чём истинный смысл поцелуев). Он осознаёт тот факт, что блаженство, длящееся последние пару месяцев, временное — так было всегда. Отныне у него нет другого выбора, кроме как принять всё, что ждёт его в покоях матери, а затем покинуть это место и продолжить осуществление своего плана по свержению Нао с трона. Время — забавная штука. Оно пугающее, но вместе с тем великолепное. Оно единственное, за чем люди не могут наблюдать, что не могут контролировать, что не могут понять в полной мере. Дни текут медленно, а годы быстро. Время забавное и противоречивое; оно единственная общеизвестная слабость живых организмов, обитающих в этом мире. Время Чуи всегда оценивалось и просчитывалось. Не только им самим, но и людьми вокруг. Он никогда не проводил своё время так, как ему всегда хотелось: в свободном мире, в окружении людей, которые имеют значение. Для него оно стало несбыточным идеалом, на который он не позволял себе надеяться. Но теперь... Теперь в его жизни есть Дазай Осаму. И по какой-то глупой причине Чуя хочет отдать за него свою собственную жизнь. Но Дазай ведь умён, не так ли? Они смогут что-нибудь придумать. А потом — однажды — они смогут стать свободными. Свободными от мафий, беззакония, преступлений и смертей. Надежда — вещь опасная. Но в то же время невыносимо прекрасная. И Чуя понимает, что он впервые в жизни настолько слепо попадается в её ловушку. Он сделает что угодно, чтобы Дазай не попал в покои Нао. Учитывая её довольно очевидное влечение к брюнету, большая часть внимания, вероятно, будет уделена именно ему, и Нао, следовательно, заставит его страдать в два раза больше Чуи. Она будет проводить по нему линии в попытках заявить на него свои права, как какое-то бешеное животное. Касаться его в тех местах, в которых он не хочет, чтобы его касались. И пусть Чуя будет проклят до конца Вселенной и обратно, если он позволит этому случиться. Даже если это означает, что ему придётся убить собственную, блять, мать, он- — Мичидзо...? — на выдохе произносит себе под нос Чуя. Поток его мыслей прерывается осунувшимся крашеным рыжеволосым, который стоял, оперевшись о стену. Тачихара выглядел... Ну — мягко говоря — ужасно. Чуя уже какое-то время обращал на это внимание. Он подумал, что в конце концов это пройдёт, особенно учитывая тот факт, что Тачихара никогда не рассказывал ему о своей жизни до Мафии Озаки. Мичидзо предпочитал иметь строго профессиональные отношения с ним и пресекал даже простые попытки Чуи подружиться. Поэтому он и посчитал бесполезным спрашивать, в чём дело. Но у себя в голове Чуя всё равно считает его своим другом, пусть даже Тачихара и охранник. И то, как он выглядел, беспокоило рыжеволосого. Его осунувшиеся плечи; потемневшие, затуманенные глаза; потускневшие черты; спутанные волосы и беспокойное лицо. Казалось, всё в нём кричало «помогите». Чуя незамедлительно подходит ближе, обеспокоенно нахмурив брови. — Что с тобой такое? — спрашивает рыжеволосый, когда подходит достаточно близко. Тачихара отскакивает от стены, чуть ли не врезавшись в Чую от удивления, на что последний очень вовремя успевает схватить его за плечи. — Ч-Чуя-сан...? Мне так жаль, я- Боже, я мало спал прошлой ночью и просто- я не хотел засыпать у стены. Чуя разглядывает его лицо. Тёмные круги под глазами, бледную кожу, исхудавшее тело, полное боли и замешательства. Его плечи кажутся не такими крепкими, как раньше, когда рыжеволосый сжимает их, чтобы проверить его мышцы. Он чуть пошатывается под его ладонями, как будто в его костях почти не осталось сил и Чуя единственное, что помогает ему стоять ровно. — Что-то не так? — спрашивает Чуя, глядя прямо ему в глаза, чтобы убедиться, что тот не соврёт. Тачихара слегка сглатывает, мотая головой. — Нет. Я просто, ам, испытывал тревогу последнюю неделю или две, — это не ложь — просто скрытая правда. — ...И с чего бы это? — спрашивает Чуя терпеливо, но вместе с тем твёрдо. В ответ на это парень пожимает плечами, вновь сглатывая, когда замечает изучающий взгляд рыжеволосого, направленный прямо на него. — Это просто личное. Я бы предпочёл не говорить об этом прямо сейчас, — чуть вздохнув, Тачихара выбирается из хватки Чуи и пытается побороть запинку, вызванную слабостью в его ногах. Рыжеволосый хмурится на его ответ: очевидно, он надеялся, что получит от этого разговора больше информации. — Что ж... — начинает Чуя, оглядывая его сверху вниз. — Выглядишь ужасно. Иди отдохни. Глаза Тачихары широко распахиваются. — Нет, я так не могу! Мне нужно стоять здесь, чтобы- — Это приказ, Мичидзо. Иди домой и отоспись. Не отвлекайся ни на что. Отдохнёшь и можешь возвращаться. До тех пор кто-то другой может занять твой пост. Тачихара в раздумьях крепко сжимает челюсти. В конце концов, он кланяется и кивает, подчиняясь воле Чуи, и уходит. Рыжеволосый назначает какую-то случайную девушку-охранника занять пост Тачихары, а затем идёт к своей квартире. Когда он прикладывает ладонь к сканеру, тот загорается зелёным, и он заходит домой, отодвигая огромную кучу металла (дверь). Чуя закрывает дверь за собой и тяжело вздыхает, зевая и потягиваясь. Он сбрасывает пальто с плеч, а затем снимает шляпу, просто потому что его голова начинает чесаться: с учётом погоды, не подходящей для носки головных уборов, неудивительно, что кожа его головы так сильно потеет. Как только вещи оказываются убранными на свои места, он наклоняется, чтобы снять ботинки. Он едва снимает второй, когда слышит копошение, доносящееся из конца коридора. Чуя поднимает голову и встречается взглядом с Дазаем, который неподвижно стоял впереди, практически касаясь потолка своим глупым высоким телом. На его лице застыло невероятно пустое выражение. Этого хватило бы, чтобы заставить Чую переживать, если бы он не замечал то же самое уже несколько раз. Обычно Дазай позволяет себе ходить с таким лицом, когда Чуи нет рядом, конечно же, и его лицо расслабляется, выглядя спокойно, как лёгкий бриз тёплым летним днём, но в то же время так одиноко, как дом с привидениями. Но ещё никогда он не смотрел с таким выражением на Чую. — Эй, ты ещё жив? — бормочет рыжеволосый без особого энтузиазма, делая шаг вперёд и наклоняя голову. — Я вроде как надеялся, что у тебя получилось повеситься на- А затем — буквально из ниоткуда — они целуются. Дазай, должно быть, прыгает как лягушка или что-то в этом роде, потому что он слишком быстро преодолевает разделявшее их расстояние. Однако это делает своё дело, позволяя ему не тратить ни секунды больше, чтобы поцеловать Чую глубоко и так мучительно медленно, что это практически ощущается как какое-то двусмысленное признание в любви. Чуя на мгновение прирастает к месту с широко распахнутыми глазами, пока его сердце судорожно колотится в груди. Но как только он спохватывается, его руки, скрытые перчатками, скользят вверх по рукам Дазая до тех пор, пока не хватаются за его волосы, притягивая брюнета ещё ниже, ближе к себе. Дазай ступает чуть ближе, мягко — но не внушительно — прижимая Чую к стене, а затем отстраняется, только чтобы поцеловать его щёку, а потом подбородок, а потом и нежную кожу его шеи. — Что, чёрт возьми, вселилось в тебя? — чуть задыхаясь спрашивает рыжеволосый, позволяя своим глазам закрыться под атакой поцелуев. Его кожа становится похожей на расплавленную лаву, голова — на сладкую вату, а грудь — на паническое шествие слонов. Каждый миллиметр его тела трепетал, тонул и горел. Но Дазай не обращает никакого внимания на баталии внутри его тела, игнорируя жар чуиной кожи ради того, чтобы мучить её до тех пор, пока ему не удаётся в спешке оставить слабый засос. Затем брюнет отрывается от его шеи, только чтобы поцеловать его вновь. — Ничего, — врёт он, выдыхая в губы Чуи. Его глаза были широкими и расфокусированными. Чуя открывает рот, почти вновь обретя контроль над голосом, как вдруг- Дазай отходит от рыжеволосого, что, в свою очередь, мгновенно рушит атмосферу. У Чуи уходят солидные три секунды на осознание того, что только что произошло. — Пфф, — весело, но в то же время встревоженно и растерянно фыркает он, — и ты говоришь, что это я всегда порчу настрой? — рыжеволосый закатывает глаза, отталкиваясь от стены. Дазай усмехается на глубокое отчаяние в его тоне. — Знаешь, если ты хочешь зайти дальше, тебе нужно просто попросить! — восклицает он. Неа. Ни за что. Чуя не позволит поддразниваниям Дазая как-то на себя повлиять. Не сегодня, не когда Дазай ведёт себя как идиот, а потом пытается скрыть это, вынуждая его сменить тему. Иногда Дазай ведёт себя так по-детстки. — Где ты был? — спрашивает брюнет, вновь вторгаясь в личное пространство Чуи. Рыжеволосый цыкает, закатывая глаза. — Знаешь, если ты скучал по мне, то ебаный конец света не случится, если ты признаешь, что- В ответ на это Дазай фыркает так, как будто это самая нелепая фраза, которую он когда-либо слышал. — Ты просто идиот, если думаешь, что я скучал по тебе только потому, что тебя не было на час дольше обычного, — всё это предложение не имеет никакого смысла. Как бы- с каких пор он знает среднее время отсутствия Чуи? И, естественно, если он его знает, это значит, что он считал те часы, которые рыжеволосый проводит вдали от него как какой-то одержимый придурок. Но Дазай правда не скучал по Чуе. (Окей, может быть, он скучал- совсем чуть-чуть, просто потому что ему было нечем заняться в этой квартире до возвращения Чуи домой. Даже то, как он смотрел телевизор, казалось слишком механическим). Он так резко выпалил эти слова в ту секунду, когда увидел Чую, только потому, что у них осталось не так много времени. Лишь пара дней, если быть точным. И он хочет провести каждую оставшуюся минуту вместе с ним. Только потому что его слишком весело выводить из себя, конечно же. Никакой другой причины нет, конечно же. Чуя смеётся через нос. — Забавно, что ты ведёшь себя так, будто ты намного опытнее меня, но в то же время страдаешь от эмоционального запора, — парирует он, снова закатывая глаза, а после отталкивает Дазая от себя, уходя в гостиную. — Избавь меня от своих глупых оправданий, пока я схожу в душ. — Что?! Но ты ведь принимал его утром! — Да, но моё тело выделило буквально два литра пота, поэтому я собираюсь принять чёртов душ ещё раз! Дазай прекращает идти за ним, нахмурившись, как ребёнок, и скрещивает руки на груди. — Грёбаный помешанный на гигиене фрик, — ворчит он себе под нос. — Ну тогда иди и променяй меня на свой душ. Чуя останавливается. Когда он оборачивается через своё чиби-плечо, его глаза блестят от веселья, а губы изгибаются в ухмылке. — Ты такой сопляк. Ведёшь себя, как ребёнок, — говорит он, но его голос такой нежный, что он как тлеющий уголёк согревает грудь Дазая, уютно окутывая его сердце. — А ты подлый! Злой! Мелкосердечный! Чуя закатывает глаза и продолжает свой путь к ванной, по пути расстёгивая рубашку. — ...Можешь присоединиться, раз уж ты так отчаялся, — говорит рыжеволосый. Дазай замирает от удивления, а после победно улыбается с горящими от появившейся возможности глазами. — Так и есть! — бесстыдно признаётся он. Лёгкий румянец на щеках Чуи в ответ на столь охотную реакцию такой же глупо идеальный, как и всегда. — И держи свои руки при себе! — кричит рыжеволосый. Дазай преувеличенно стонет. — Неа~, в чём тогда веселье? — ворчит он. Чуя цыкает. — Сраный извращенец. — Тебе это нравится. Дазай наклоняется вниз, чтобы поцеловать Чую в уголок губ. И когда эти самые уголки губ изгибаются в самой маленькой улыбке на свете, сердце брюнета — впервые — кажется практически целым.***
— Мори-сан, Тачихара Мичидзо прибыл. Мне впустить его? Мори отрывает глаза от своих бумаг и смотрит на Акутагаву Рюноске, стоящего перед двойными дверями со сцепленными за спиной руками и вежливым, бесчувственным выражением лица. Его глаза тёмные, а одежда ещё темнее. Даже его волосы такие же бесформенные и неровные, как и он сам. Губы Мори растягиваются в тонкой улыбке. — Конечно, — говорит он, откидываясь на спинку своего кресла и сплетая руки в перчатках поверх колена. Акутагава кивает и уходит, закрывая за собой двойные двери. Довольно скоро после этого в кабинет заходит Тачихара Мичидзо, прижав шапку к груди. Его кожа была максимально бледной. — Выглядишь не лучшим образом, м? — спрашивает Мори, скептически выгибая бровь. Тачихара сглатывает, проходя глубже в комнату. — Прошу прощения, я- я просто пью мало воды, — врёт он, слегка покашливая, пока подходит к столу босса. Возможно, врать бывшему доктору и нынешнему боссу мафии о своём физическом здоровье не самое мудрое решение, но это не столько ложь, сколько искажение правды. Да, он пил мало воды, но ещё он плохо ел, плохо спал, плохо жил. Каждый день просто... пролетал вслед за предыдущим, и всему этому не было конца. Мори улыбается парнишке одной из своих раздражающе хитрых улыбок. — Да, что ж, я был бы признателен, если бы ты поддерживал себя в лучшей форме, Тачихара-кун, — говорит он, указывая на один из двух стульев, стоящих напротив его стола. — Не хочешь воды? — Ам- нет, спасибо. — Хм... — хмыкает Мори, чуть склоняя голову. — Что ж, возвращаясь к делу- есть ли новости от Осаму? Тачихара слабо кивает. — Он, эм, сказал, что ему понадобится ещё полнедели для завершения миссии. Как он сказал, ему нужно время, чтобы спланировать свой побег, поскольку охрана там нешуточная, — говорит он и поднимает голову, впервые встречаясь взглядом с боссом. Большая ошибка. Они такие же опасные, как у Осаму Дазая. Тачихара отводит взгляд при первой появившейся возможности. Мори полуфыркает-полусмеётся, и на его лице застывает весёлое выражение. — Интересно, что вселилось в этого мальчишку...? — озвучивает он свои мысли, слегка ухмыляясь. — Интересно, что такого в этой Мафии, что им удалось заманить самого демонического гения? Если бы у Тачихары спросили о его догадках, он бы сказал, что всему виной Накахара Чуя. Конечно же, Мори-сану он этого не скажет. Это лишь ещё больше поставит Чую под угрозу. Пусть лучше рыжеволосый умрёт, чем его возьмёт под свою опеку Мори, просто потому что он ‘заинтригован’. — Ты знаешь ответ на этот вопрос, не так ли? — спрашивает Мори. Когда Тачихара приходит в себя, босс смотрит прямо на него, и ему не удаётся подавить дрожь, которая пробежала вниз по его спине. — А-? Нет, я- мы с Дазаем-сама практически не видимся в последнее время, потому что Чуя-сан доверяет ему, так что я... я не уверен. — Что ж... — говорит Мори, растягивая губы в небольшой усмешке. — Я большой сторонник догадок. Не поделишься своими? Тачихара сглатывает. А затем с его губ слетает самая складная ложь за всю его жизнь: — Квартира Чуи-сана большая, дорогая и чистая. Вероятно, его каждый день кормят консервированным крабом, и... наверное, как раз из-за этого ему и нравится проводить там время. Глаза Мори блестят. Он не верит Тачихаре. Но по милости какой бы то ни было сущности свыше босс отвечает ему простое: «Да, это кажется вполне вероятным». А потом улыбается. Эта комната становится слишком маленькой для Тачихары. Стены здесь как будто под заклинанием иллюзии: создаётся впечатление, словно они надвигаются на него, сжимая до тех пор, пока он не застрянет между ними, задыхаясь от нехватки воздуха. Он никогда не чувствовал себя настолько некомфортно даже перед Озаки Нао. — Что ж, если тебе больше нечего сказать, ты свободен, — оповещает Мори, чуть склонив голову. — Надеюсь, в следующую нашу встречу вы с Дазаем придёте сюда вдвоём. Тачихара сглатывает и отвешивает низкий поклон. — Я тоже на это надеюсь. Не надеется. Покинув кабинет через двойные двери, Тачихара наконец-то может дышать. Он делает несколько глотков свежего воздуха. Пот и мурашки на его коже чуть успокаиваются, а мозг возвращается в свой нормальный режим работы. Ему действительно нужно взять себя в руки. Потому что — дерьмо — почему он всё ещё так слаб внутри? — Тачихара. Рыжеволосый резко оборачивается и встречается с парой серых глаз, в которых эмоций куда больше, чем их обладателю того бы хотелось. Да, он хорош в копировании пустоты, которая зияет в угольных глазах его наставника, однако Тачихара был знаком с ним до этого и всё ещё знает его сейчас. Акутагава Рюноске всегда будет оставаться человеком. Вероятно, сломленным, но всё же человеком. — Хей, — здоровается Тачихара. — Эм... — начинает Акутагава, отводя взгляд на неловкую секунду, а затем снова встречается взглядом с парнем напротив. — Ты не знаешь, когда Дазай-сан вернётся? Я усовершенствовался в продвинутых тренировках. Глаза Тачихары широко распахиваются от удивления. — Серьёзно?! — восклицает он. — Это- это правда круто! Я бы никогда не добрался и до третьей части. Вероятно, я всё ещё не способен на это. Акутагава твёрдо и пренебрежительно кивает. — Да. Ты не знаешь, когда он вернётся? Ох, точно- Этого парня не волнует похвала, если она не исходит от одного конкретного человека. Тачихара ненадолго замирает, чувствуя себя ребёнком из-за своего же столь глупого, неуместного восторга. — Ну, он сказал через пару дней, — нерешительно бормочет он. В ответ на это Акутагава кивает, а после разворачивается и уходит прочь, не проронив больше ни слова. Вздохнув, Тачихара разворачивается и идёт вниз по коридору, направляясь к лифту. Он замирает, услышав пару знакомых голосов, доносящихся из соседней комнаты. Ах... он не видел их уже несколько недель, да? В последний свой визит им удалось встретиться лишь мельком, даже несмотря на то, что это было их первое воссоединение за последние пару лет, но сейчас... Как только Тачихара распахивает дверь и просовывает голову в небольшой проём, комнату наполняет мёртвая тишина. И он практически чувствует себя виноватым за это, даже несмотря на то, что видит, как лица Гин и Хироцу светятся искренним позитивом, за что людям, вероятно, не следует себя винить. — Мичидзо... — медленно говорит Хироцу с чуть широко распахнутыми глазами и искренней улыбкой на лице. — Ты вернулся- — Тачи! — громко визжит Гин, отработанными паркурными движениями преодолевая все препятствия, разделяющие их: цветочный горшок (который она могла буквально, типа, обойти), кофейный столик, стулья и даже сраный телевизор. Как только она оказывается достаточно близко, Гин заключает парня в объятия, от которых его ослабевшие кости трещат так сильно, что он вообще не может поддержать её энтузиазм так, как раньше, отчего они оба валятся на пол. — Ай! — жалуется Гин на слабые руки Тачихары, откатываясь от него. — Ты мог хотя бы поймать меня! — но затем... — Ох... Тачи, твоё лицо... Хироцу подходит к парочке, останавливаясь прямо перед ними. Он слегка наклоняется, обхватывая подбородок Тачихары, а потом приподнимает его лицо, чтобы получше его рассмотреть, сканируя взглядом его мертвенно бледные черты. — Выглядишь не особо свежо, — с упрёком произносит старик. Тачихара вздыхает, освобождая лицо от хватки мужчины. — Знаю. Я плохо спал прошлой ночью. Послушайте, мне нужно идти, пока Чуя-сан или кто-то другой не начнут- — Не думай, что сможешь снова просто сбежать от нас! — восклицает Гин, злобно глядя на парня. — Что в тебя вселилось? Ты выглядишь как мусор. Тачихара невесело смеётся. — Боже, спасибо, Гин, это именно то, что мне так нужно сейчас, — саркастично бормочет он, лёжа на спине на неудобном бетонном полу. Хироцу вздыхает, присаживаясь на пол рядом с осунувшимся телом Тачихары. — Я бы подумал, что ты болен, если бы ты не выглядел таким морально истощённым, — констатирует мужчина, смотря сверху вниз на своего молодого друга со встревоженным выражением лица. — ...Неужто эта миссия так тебя истощила? Тяжёлые веки Тачихары чуть приоткрываются. — ...Да, — мягко бормочет он. Он впервые и вправду это признаёт, даже самому себе. Гин хмурится, видя искажённое горем выражение лица Тачихары, и медленно наклоняется к нему, пока окончательно не ложится рядом, отчего они соприкасаются плечами. — Я никогда не видела тебя таким, — говорит она, поворачивая к нему голову. — Знаешь, тебя тренировал сам Дазай Осаму. Демонический гений или кто он там. Это временно закалило тебя. Но после этой миссии ты стал ещё мягче, чем прежде. Тачихара изнеможённо стонет, а его тело сотрясается от приглушённых рыданий. Он крепко прижимает ладони к своим глазам и пытается сделать глубокий вдох. Свет, прикосновения, разговоры — всё это так ошеломляет. — ...Я больше не знаю, что делать. Всё это просто слишком, — всхлипывает парень, скручиваясь в комочек в попытке защититься. — И это так глупо, потому что я работаю в грёбаной мафии, поэтому я- я должен быть сильным духом, или что-то в этом роде. Но в последние время меня тошнит даже от дыхания. Хироцу вздыхает. — ...Я сделаю тебе горячий шоколад, Мичидзо. Уверен, ты сможешь задержаться ещё на пятнадцать минут. Тачихара не останавливает его. Хироцу встаёт с пола и идёт на общую кухню, чтобы сделать свой фирменный горячий шоколад, от которого у Тачихары раньше текли слюнки. (Это всё ещё так, но к делу это не относится). Гин медленно разворачивается, пока не остаётся лежать лицом к Тачихаре, а затем придвигается ближе, в пригласительном жесте расправляя руки в стороны. Тачихара впервые в жизни позволяет себе так открыто принимать чью-то нежность и ощущать её, когда прижимается головой к её груди и позволяет ей обхватить себя руками. Любовь познаётся в разлуке — или как там звучит эта дурацкая поговорка — вероятно, это правда. Хироцу возвращается с горячим шоколадом пять минут спустя. Они так и сидят, по большей части в тишине. Тачихаре не нравится Портовая Мафия. Но он любит своих друзей. Они — вероятно — единственное, что удерживает его здесь. Как и неминуемая смерть, если он когда-нибудь решит покинуть организацию, конечно же.***
Следующей ночью Дазай и Чуя проводят время за просмотром дерьмового ужастика. Чуя лежал головой на коленях Дазая, закинув ноги на подлокотник, и забрасывал попкорн из миски себе в рот, причём готовил он его сам, потому что брюнет умудрился его сжечь. (Чуя сказал ему поставить таймер на минуту и двадцать секунд. Но даже так зёрна всё равно сгорели, когда их приготовлением занимался Дазай. И Чуя знает: это не потому, что брюнет тупой, а просто потому что он проклят). Большую часть фильма они его критикуют. Чуя издевается над съёмкой и ужасными скримерами. Дазай указывает на дыры в сюжете и отвратительные, нереалистичные описания. У семьи была собака (которая, конечно же, умирает, потому что какая ещё может быть роль у собаки в ужастиках помимо того, чтобы лаять на что-то сверхъестественное, а потом умереть, потому что все её игнорируют?), из-за которой Чуя второй раз в жизни Дазая визжит, на что брюнет усмехается и записывает этот момент у себя в мозгу. (И конечно же, Дазай обязательно высмеивает само существование собак, просто чтобы подействовать Чуе на нервы). Всякий раз, когда Дазай недостаточно концентрирует внимание на фильме, уделяя ему не больше десяти минут своего времени, он играется с волосами Чуи. Они мягкие и яркие под бледными кончиками его пальцев. Он как будто держал в руках невинный огонь, позволяя его теплу окутать себя, пусть даже обычно все его боятся. Рыжеволосый так и не просит его прекратить или остановиться. — Чёрт возьми, что за бред только что это был?! — восклицает Чуя, как только на экране появляются финальные титры, и спрыгивает с колен Дазая. — Так привидение и вовсе не было привидением? Это просто был какой-то рандомный долговязый дылда, прям как ты, который ныкался по вентиляционным отверстиям и пугал их до усрачки?! А потом вся семья умирает из-за этого тощего козла?! Да вы шутите! Дазай фыркает, закатывая глаза, а потом потягивается как самая настоящая гибкая, обезвоженная скумбрия. — Я ещё никогда не видел, чтобы кто-то так заводился из-за фильма, — чеканит он. — Ну конечно, блять, я завёлся! — рявкает Чуя. — Конец был дерьмовый. — Это из-за смерти семьи? — Они должны были выжить! Чёрт побери, ну хотя бы ребёнка оставили бы живым! А, так вот в чём проблема. — Может быть, Чиби стоило бы беспокоиться о своей жизни, а не становиться мягкосердечным из-за того, что какого-то вымышленного ребёнка зарезали на смерть, — говорит Дазай, склоняя голову в сторону рыжеволосого. Чуя бросает на него резкий взгляд. — Я не ‘мягкосердечный’, — огрызается он. — Этот фильм просто отвратительно спродюссирован, или какую там новомодную херню ты высрал до этого. Хочешь посмотреть что-нибудь ещё или как? — Ах~... как бы сильно я ни любил эту квартиру, жаль, что мы не можем пойти на свидание куда-то вне её стен, — мечтательно вздыхает Дазай, запрокидывая голову и пытаясь себе это представить. Всё, что он на самом деле представляет, — хаос. Если бы они с Чуей сидели кушали в ресторане, Чиби сто процентов в конце свидания начал бы швыряться едой в Дазая по какой-то глупой причине. Если бы они попытались сходить в Космоворлд, Чуя, вероятнее всего, был бы зачарован щенятами, а не катанием на аттракционах. Если бы они пошли играть в лазертаг, Чуя бы сто процентов притащил на игру настоящий пистолет, просто чтобы пострелять в Дазая. Если бы они попробовали сходить на каток, Чуя, скорее всего, быстро бы научился кататься, а потом издевался бы над Дазаем за то, что тот неуклюжий, полностью лишённый грации идиот. Каким-то образом ничего из этого даже не кажется плохой идеей. Или плохим исходом. Да, это было бы необычно, и либо кто-то один из них, либо они оба испортили бы всё, но это всё казалось таким... Нормальным. Когда Дазай переводит взгляд на Чую, того передёргивает. — Кто сказал тебе, что это свидание, придурок?! — рявкает рыжеволосый, очевидно пытаясь спрятать румянец на щеках, щипая Дазая за локоть. Дазай выгибает бровь. — А что ещё это может быть? — Аргх, заткнись! — огрызается Чуя, вскочив на ноги. — Хочешь чем-нибудь перекусить или нет? Я не готовил ужин. Ты не голоден? Брюнет замер, словно обдумывая его вопрос. А затем — буквально из ниоткуда — он просиял, спрыгнув с дивана. — Давай ещё раз сходим к твоему отцу! — воодушевлённо предлагает он, хлопая в ладоши, как какой-то нетерпеливый ребёнок. Чуя пригвождает его к месту тем самым взглядом. — Потому что ты влюблён в него, или потому что ты хочешь украсть у него консервированного краба? — спрашивает он. Дазай делает вид, что его сердце было разбито. — Как ты мог сказать такое! Плохой пёсик! — Я не твоя сраная собака! — ...Твой ошейник и рост говорят об обратном. — Господи, я не настолько низкий. И это не грёбаный ошейник, это- — Ну, не знаю, ты слишком хорошо подходишь под буквальное определение «приземлённого» человека, так что- — Я убью тебя! — Только не сломай руку в попытке ударить меня в грудь! — Я сломаю каждую грёбаную кость в твоём теле, будь уверен! — Ах, как не по-взрослому! Тебе ещё расти и расти! — Дазай оглядывает его сверху вниз. — Во многих местах, к слову. Чуя бросается на него. К тому моменту, как они добираются до убежища Чуи, Дазай прижимает упаковку льда к голове, а рыжеволосый идёт перед ним, искрясь от злобы и горделиво задрав голову. — Ах, что с тобой случилось?! — нервно восклицает Гёнзо при виде Дазая и широко распахивает глаза. — Ты в порядке? Дазай без особого энтузиазма стонет в ответ, падая на кресло для отдыха, стоящее напротив Гёнзо. — Вам нужно отругать вашего сына, Накахара-сан. Он такая агрессивная собака! — А ты ебаная бесячая Скумбрия! Гёнзо пытается улыбнуться, но улыбка его выходит неловкой и натужной. Он смотрит на двух парней попеременно, задаваясь вопросом, что же ему делать. — Что ж, ам- вам, парни, следует поговорить об этом...? — предлагает он, неуверенно пожимая плечами. Возглас Чуи «Ни в коем случае!» нескоординированно звучит в унисон с Дазаевским «Нет уж, спасибо». Они бросают друг на друга злобный взгляд из противоположных концов комнаты. Дазай поворачивается к отцу Чуи и пытается улыбнуться ему так хорошо, как только позволяет ему его гудящая голова и прижатая к ней упаковка льда. — Как поживаете здесь, Накахара-сан? — спрашивает он почти вежливо. Из-за этого Чуя — который рылся в выдвижных ящиках на кухне — едва не давится воздухом. — Ты можешь звать меня Гёнзо, если хочешь! — предлагает мужчина, по-доброму улыбаясь брюнету. — Что касается моей жизни, она чудесна. Это место и правда почти как дом. Жаль, что вы не можете всегда оставаться тут со мной! С кухни доносится громкий стон Чуи. — Почему все вокруг хотят, чтобы Дазай ошивался рядом?! — восклицает он. — Он сраная заноза в заднице. Как ты ещё не понял это? — Ну, я думаю, что он приятный молодой человек, — возражает ему Гёнзо. — Ага, его приятно убивать, я уверен в этом, — огрызается Чуя, закатывая глаза. Как только он находит, что искал, он берёт одну пластиковую вилку из контейнера возле раковины и идёт по направлению к двум мужчинам. — Знаешь, я ещё никогда прежде не встречал собаку, которая вела бы себя так грубо со своим хозяином, — говорит Дазай и хмурится, когда рыжеволосый подходит к нему с суровым взглядом. — Ты такой злой со мной, однако я всегда сдерживаюсь, потому что не хочу быть обвинённым в жестоком обращении с животными. Чуя шипит на него. — Ты буквально ешь крабов! — Ха! Чиби не сказал ни слова против того, что он моя собака! — воодушевлённо восклицает Дазай с блестящими глазами. Прежде чем Чуя успевает что-либо возразить, брюнет поворачивается к Гёнзо и спрашивает: — Эй, Накахара-сан! Когда Чуя родился, могли ли вы его видеть, или вам пришлось воспользоваться микроскопом? Против своей воли Гёнзо искренне усмехается, и кожа складками собирается вокруг его карих глаз, которые загораются короткой вспышкой жизни. — Ты и правда любишь действовать Чуе на нервы, да? — спрашивает мужчина. Его улыбка нежная, а глаза полны счастья. Чуя не может вспомнить, когда в последний раз видел такое выражение на лице своего отца. Закатив глаза, рыжеволосый садится рядом с Дазаем и с силой хватает его за волосы, вынуждая сесть, на что получает болезненный стон. — Хватит с меня твоих дерьмовых шуток, — рявкает он. — Поднимайся. И ешь, — Чуя подталкивает открытую консервную банку с крабом и пластиковую вилку к своему напарнику. Глаза Дазая сияют так ярко, что на секунду сердце в груди рыжеволосого замирает, и он подавляет улыбку, закатывая глаза на то, насколько, должно быть, он глуп, раз его так радует столь отвратительный, дешёвый перекус. — Какой хороший пёсик! — хвалит его Дазай. Чуя рычит. — Я, сука, проткну тебя вилкой. — Ага, готов поспорить она будет выглядеть как меч в твоих чиби-ручках, хах. — Чёрт побери! Прекрати травить свои дерьмовые шутки! Гёнзо смеётся вновь, и рыжеволосый вскидывает голову, злобно глядя на своего отца. — А ты, — рычит он в попытке защититься, — прекрати поощрять его поведение! Чем больше ты смеёшься, тем сильнее это мотивирует его продолжать! — Но это весело! — восклицает мужчина. — Это вовсе не весело! — Знаешь, Чиби, — говорит Дазай, подсаживаясь ближе к своему напарнику, — мои руки немного заняты льдом. Чуя скалится. — И что? — Так что... покормишь меня? И рыжеволосый был так раздражён весь последний час из-за дерьмового фильма и привычного говнюка Дазая, что не осознаёт, что тот вполне себе мог воспользоваться своей свободной рукой, чтобы поесть — он был ослеплён яростью. Он просто сгребает в охапку консервы, втыкает в краба вилку, а потом пихает еду Дазаю в горло. — Подавись, — с рыком приказывает он. Рот Дазая был слишком занят, чтобы что-то сказать, но то, как его глаза блестят, наполняет живот Чуи ватой. — Кстати, у тебя тут всё хорошо? — спрашивает у отца рыжеволосый, втыкая вилку в краба. — Всё прекрасно, — отвечает Гёнзо, очарованно наблюдая за тем, как его сын — всегда идеально собранный, горделивый, уверенный в себе и всегда прячущий свою привязанность — с нежностью кормит своего каштановолосого мальчика. — О чём это я, ам... Я хотел спросить, к слову. Понятно, что это... не продлится долго? Чуя стискивает челюсти, глядя вниз на воняющую банку с крабом на своих коленях, а после вновь смотрит на отца. — Да, — признаётся он, выдыхая в знак поражения. — У нас не так много времени. Но всё в порядке, мы... что-нибудь придумаем. Мне нужно будет снабдить тебя водой и едой на случай, если нас с Дазаем заберут в покои матери. Брюнет тянет Чую за рукав. Рыжеволосый принимает это за сигнал к тому, чтобы повернуться и отправить очередную порцию краба ему в рот. Глаза Гёнзо распахиваются в неверии. — Вы... — выдыхает он, а его лицо резко бледнеет. — Она собирается забрать вас двоих в свои покои...? Чуя пожимает плечом, пытаясь сделать вид, что его это не беспокоит, даже когда горячий чан гнева закипает внутри него. — Так она сказала. Но всё в порядке, пап. Мне не впервой. Я просто... — Дазай снова тянет Чую за рукав, так что он поворачивается и опять кормит его. — ...Я не хотел втягивать этого придурка во всё это. Дазай замирает, широко распахнув глаза. — Я не могу позволить ей забрать вас в покои! — восклицает Гёнзо с бледным от страха и беспокойства лицом. — Я не могу. Не могу и не позволю, Чуя. Тебе придётся вернуть меня ей прямо сейчас! Я- я придумаю какую-нибудь историю, чтобы она никогда не узнала о твоей причастности, клянусь! Ты не можешь позволить себе проходить через это! — Пап, пожалуйста, — рявкает Чуя, протыкая краба с большей жестокостью, чем было необходимо. — Я знаю, что это бесит, но я пожертвовал слишком многим, чтобы просто спасти твою задницу, и- и я не могу вернуть тебя ей, как будто это какой-то пустяк. Мы что-нибудь придумаем. — Как?! — молит Гёнзо. Чуя вздыхает, снова поворачиваясь к Дазаю, чтобы покормить его. — Не знаю, просто придумаем, — бормочет он. Когда Чуя встречается взглядом с брюнетом, его обычно пустые зрачки сияют золотым, наблюдая за Чуей с такими расплавленными в них эмоциями, что это заставляет рыжеволосого вздрогнуть, после чего ему приходится отвести взгляд, когда его шея краснеет. — Я, эм... пытаюсь придумать план по свержению матери с трона. Дазай может помочь мне. У нас чуть меньше двух недель, но мы справимся. Я знаю, что мы можем. Дазай крепко стискивает челюсти, а его взгляд мутнеет. Мы не можем, почти говорит он. Я уйду. Гёнзо вздыхает, пытаясь расслабиться, и закрывает глаза. — Хорошо, — на выдохе соглашается мужчина. — Я... я верю тебе. А ты веришь Дазай-куну, так что я тоже доверяю ему. Просто- если это возможно... не вовлекай Коё. Чуя кивает, снова поворачиваясь к Дазаю, чтобы покормить его. На этот раз его глаза гораздо темнее. — Я бы предпочёл никогда не втягивать во всё это Анэ-сан, — говорит рыжеволосый. Гёнзо кивает. Он мягко улыбается сыну, склонив голову. — Ты справишься, сын, — заверяет он его. — Я верю в тебя. Чуя тоже улыбается. — Спасибо, пап. Однажды я освобожу тебя. Клянусь. Комната — обычно такая тёплая — неожиданно кажется холодной и сырой. Дазай дрожит против воли и практически прижимается ближе к Чуе, чтобы получить хоть немного тепла от пламени, которым постоянно горела его аура. Рыжеволосый позволяет ему сделать это, а потом кормит его консервированным крабом до тех пор, пока его желудок полностью не заполняется и удовлетворяется.***
Дазай не помнит, когда в последний раз проводил ночь в выделенной ему спальне. Теперь он всегда спит с Чуей. Как только он почистил зубы и подготовился ко сну (вместе с Чуей, который снова собственноручно делал из себя гнома, натянув безразмерную футболку и шорты), они залезают под ужасное одеяло вместе, прижавшись так близко друг к другу, как будто на кровати не было достаточно места, чтобы уместить четырёх взрослых человек, которые могли бы лежать на спине, не касаясь друг друга даже руками. Чуя крепко сжимает перед футболки Дазая, прижимая его ближе к себе. — Дазай, — шепчет рыжеволосый слабо дрожащим голосом, как будто очень сильно сдерживает себя. — Я... думаю, я напуган. А ты? Дазай гадает, как много смелости нужно самому Накахаре Чуе, чтобы признаться в подобном. Почти в защищающей манере брюнет обхватывает Чую своими руками-макаронами и просовывает руку под его футболку, вырисовывая узоры на его коже так, как, он знает, всегда успокаивает рыжеволосого, пусть даже совсем немного. — Не особо, — шепчет Дазай, нежно целуя Чую в лоб. — Всё... всё будет хорошо. Рыжеволосый нежно смеётся в ключицу Дазая. — Ты не часто кого-то успокаиваешь, да? — бормочет он в комфортной тишине их комнаты. Дазай улыбается даже несмотря на то, что Чуе не видно его губы. Нет никакой причины улыбаться, так почему же он улыбается? — Ме, — говорит он, слегка пожав плечами. — Даже у меня есть свои способы. На этот раз Чуя кивает. — Это да, — говорит он. Грудь Дазая как будто наполняют ватой. Сладкой, сладкой сахарной ватой. Как будто кто-то напихал туда утепляющего меха, чтобы он смог сохранить тепло Чуи внутри. Как будто его грудь мягкая, а не твёрдая, как камень. Как будто она что-то чувствует. — Знаешь, Чиби... — выдыхает он ему в волосы, и Чуя крепче сжимает его футболку, широко раскрыв глаза, а его дыхание замирает, потому что Дазай звучит... в этот раз звучит серьёзно. Как будто он— — Когда ты сидишь на табуретке, можешь ли ты болтать ногами? —оу, неважно. — Иди ты нахуй, — огрызается Чуя, отнимая голову от шеи Дазая, и злобно смотрит на него. — Ты не можешь заткнуться даже в постели? — К сожалению, тебе придётся заставить меня заткнуться. Рыжеволосый фыркает, но всё равно поддаётся воле Дазая, притягивая придурка за футболку к себе, и соединяет их губы. Чуя целует его с почти нуждающимся пылом, крепко зажмурив глаза, и проникает языком в рот Дазая. Его сердце горит огнём, а кончики пальцев зудят от простой нужды дотронуться. На вкус брюнет в основном как зубная паста, но ещё и с отдалённым привкусом попкорна и краба. Это самое необычное сочетание, с которым когда-либо сталкивался Чуя, но этот вкус настолько принадлежит Дазаю, что он не может удержаться и прижимается ближе, чтобы ощутить этот вкус ещё раз, пока у него не закружится голова, а язык не онемеет. В конце концов доминирующая агрессивность Чуи побеждает, и Дазай оказывается на спине. Рыжеволосый возвышается над ним, его руки потерялись в копне волос брюнета, и они лежат, прижавшись грудью друг к другу, так близко, но в то же время так далеко. Они отрываются друг от друга лишь полминуты спустя, тяжело дыша, их глаза затуманены, а кожа пылает огнём. Чуя приподнимается с Дазая и садится ему на живот, глядя на него сверху вниз своими озорными лазурными глазами, которые — что неудивительно — полностью перехватывают дыхание Дазая. И видеть, как Дазай Осаму — который всегда строит из себя такого, блять, самодовольного и опытного придурка — разваливается под ним на части, безусловно, зрелище, на которое стоит посмотреть. Взъерошенные каштановые волосы, расфокусированный взгляд, красивые распахнутые губы, которым, кажется, не удаётся нормально вдохнуть. Он даже не знал, куда деть свои руки: Дазай просто едва ощутимо поглаживал ноги Чуи, а потом и вовсе решил не прикасаться к нему и положить их на простыни. — Блять, Дазай, ты такой красивый, — произносит рыжеволосый, и его губы растягиваются в триумфальной ухмылке, когда глаза Дазая широко распахиваются от удивления, как будто кто-то только что выбил весь воздух из его лёгких. — Но, чёрт возьми, ты ещё и такой бесячий придурок. Твой рот практически никогда не затыкается. Представляешь, как это прекрасно, когда ты наконец-то прекращаешь говорить? Что ж, хорошо, вот это уже было грубо. И Дазай убеждается в том, что даёт ему понять, что он воспринял это не в хорошем смысле, когда Чуя наклоняется к нему, чтобы поцеловать его ещё раз. Он кусает его за губу, и это приносит больше боли, нежели удовольствия. Он вынуждает Чую слезть с себя, как бы красиво он ни выглядел, впервые возвышаясь над ним, а потом запускает обе свои холодные руки ему под футболку, прижимая ладони к оголённой коже его бёдер. Дазай задаётся вопросом, вызваны ли мурашки, побежавшие по его телу, его холодными руками или просто тем фактом, что к нему прикасается именно Дазай. Он надеется на последний вариант. Надеется, что Чуя испытывает всё то, что он сам испытывает к нему, потому что в противном случае это было бы слишком нечестно. — Дазай, — выдыхает Чуя ему в губы, когда они вновь отстраняются друг от друга. Когда они встречаются взглядом, у обоих расширены зрачки. До этого момента Дазай не осознавал, что одна рука Чуи сжимала его волосы, а вторая удерживала за бедро, притягивая ближе. — Ты правда... переспишь со мной? Глаза Дазая слегка расширяются, а пальцы сжимаются в кулаки. Блять. — Ты имеешь в виду... секс? — осторожно спрашивает он. — Очевидно, да. Дазай сглатывает. — Нет, — чересчур быстро выпаливает он. Чуя явно немного расстроен, но особо не показывает этого — он просто кивает головой, собираясь снова его поцеловать, чтобы заткнуть беспокойные мысли друг друга. Дазай не знает почему, но эта короткая вспышка боли, промелькнувшая на лице Чуи, она- Такая, блять, невыносимая. — Это не потому, что я не хочу, — отчаянно уверяет он Чую, когда они вновь отрываются друг от друга, и убирает огненные пряди с его лица. — Обещаю, я... я хочу тебя больше, чем кого-либо, просто- это твой первый раз, и я не могу сделать это так. (И как Дазай должен сказать ему, что он не может быть его первым партнёром? Что первым его партнёром должен быть кто-то другой. Что Дазай не может позволить Чуе отдать свою девственность ему: тому, кто неизбежно разобьёт его сердце). Губы Чуи растягиваются в весёлой усмешке, а лазурные глаза сияют так искренне, что сердце Дазая почти прекращает биться. — Ну и кто теперь безнадёжный романтик? — дразнит он, обнимая Дазая за шею. — Пфф, — фыркает Дазай, оставляя поцелуй за поцелуем на шее Чуи до тех пор, пока его сердце не начинает колотиться подобно ровному, бешеному топоту при паническом бегстве. — И не мечтай. Чуя смеётся. Его смех такой, такой красивый. Дазай хочет проигрывать его на повторе у себя в голове всю оставшуюся вечность. Этой ночью они засыпают, как обычно прижавшись друг к другу так близко, что между ними практически невозможно найти ни одного свободного места. Руки Дазая запутались в волосах Чуи. Лицо рыжеволосого надёжно спрятано в изгибе шеи брюнета, а его ноги зажаты между ног Дазая. И их сердца бьются в унисон. Дазай вновь думает о том, чтобы спустить курок и выстрелить в Чую, впервые за последние несколько дней. Он пытается представить, как пульс его напарника медленно замирает. И не может. Он не может, не может, не может. Он не может убить Накахару Чую.