Кладбище чувств

Все время хотелось просто умереть. Иногда под словом «умереть» люди имеют ввиду собственную смерть для общества: скорее закрыться ото всех в своей темной комнате, лежать под тремя одеялами и лить горькие слезы отчаяния, копить на гаджетах пропущенные звонки и снова задыхаться в накатывающей истерике. В такие моменты сильно хочется курить и пить кофе, съесть полкило сладостей вплоть до красной сыпи на лице, но люди снова идут вперед, перешагивая через эмоции. Несмотря ни на что. Он тоже был таким. Нет, тогда Скарамучче действительно хотелось умереть. Он держал нож в левой руке, когда резал яблоко на дощечке, доживающее свои несколько последних дней в холодильнике без должного питания, и думал, что один глубокий порез решит все переживания. Порез решит и все его долги, завершит такой образ жизни, метания, животный страх перед будущим, бессмысленный поиск себя, ведь он все равно привязан к организации душой и телом по подписанным документам, мысли, унося их с собой на пару метров под землю. А зачем это все? Скарамучча никем уже не станет, ничего из себя не представляет и представлять не будет. Что он умеет? Да ничего такого. Скарамучча точно не тот человек, что может быть примером для кого-то: он плохо умеет заставлять себя минимум помыть посуду, хорошо только поедает себя изнутри и заражает людей своим чувством безграничной досады, а еще убивает должников. Благо, его круг общения и так зараженный изначально. Этот тяжело дышащий каждым домом, что словно иглы, вогнанные в поры девственно чистой кожи, на своей земле город наверняка помнит его еще счастливым ребенком, задававшим глупые и бессвязные вопросы. А почему небо голубое? А трава почему зеленая? Котенок сидит около подъезда, где его мама? Нет мамы. Ее сожрали собаки. Перегрызли ей глотку страшными зубастыми пастями, только сверкнув хищными черными глазами. И котенок умер, потому что нельзя было давать такому маленькому ребенку сухой корм, сыплющийся в миску на треснувшем тратуаре из рук милосердной бабушки. Но мама тогда соврала, сказав, что она спит вдалеке на травке и копит молоко. Это было единственным хорошим предложением, вылетевшим из ее уст за всю ее жизнь. И то лживым. Нет и его чувств. Их задушило желание покончить со всем. Со всеми. С собой. Не гнаться за деньгами, за которые можно купить многое, но не свое психологическое здоровье и нормальную жизнь с чистого листа. И первым делом вырубит этого рыжего придурка, что вызволяет его из раздумий каждую чертову секунду. Это не плохо. Не всегда плохо. С ним стухнуть окончательно не получится. Скарамучча встряхивает головой, затем замирает в ужасе. Дурак, у тебя цель на мушке. Сейчас ты отстреляешься во всех смыслах и уйдешь домой с толстенной пачкой наличных за голову какого-то барыги на бирже криптовалют, что явно перешел дорогу своему заказчику. Мужчина лет тридцати, женат, не имеет детей. Ну, в ближайшие пять минут одна женщина станет вдовой, однако это не проблема Скарамуччи. Он работает тут не для того, чтобы жалеть очередную милую семейную пару, а для того, чтобы самому выжить. Он плохо знает тех, с кем работает, потому что их нет смысла запоминать: после выполненного с новыми коллегами за свои огромные долги задания, большинство красит холодный бетон своей запекшейся кровью от рук этих самых товарищей. Убрав ношу с чьего-то горба, сразу становишься ей сам. Ты использован. Такой рабский труд выгодно использовать охотникам за головами, потому что на самом деле почти все киллеры — трусливые дворовые псины, поджимающие хвост от страха, бывшие за пару дней до этого мародерами. Их резкие пропажи зачастую и никого не привлекают, потому как близкие сами не особо заинтересованы в таких родственниках. Выйти целым из этого бизнеса нельзя. Можно только барахтаться, пока везет, поклявшись сердцем и кровью, самим стать палачом всего лишь на ступень выше бедолаг, замаливающих собственные грехи таким способом. Или быть Тартальей, который, судя по слухам, сам пришел на крючок. Однако от этого идиота можно ожидать всего, что хочешь — такой он экстрентричный. А в детстве полицейским хотел стать. А стал такой же псиной, как и Скарамучча. Брюнет уверен: направив свою энергию и азарт в хорошее русло, он бы стал хорошей ищейкой в органах государственной безопасности. Мозг у него неплохо работает, хоть иногда и кажется, что совсем отсутствует у бедняги. Тишина оглушает. Брюнет рукой, слишком миниатюрной для мужчины, беззвучно постукивает по корпусу полицейского пистолета в кармане ветровки через перчатки, черная медицинская маска лезет на глаза, но ее нет времени поправлять. Старый двор с затхлыми домами, заросший травой, зря, парень, сегодня ты здесь оказался. Особенно на участке без камер. Цель оторвала телефон от уха, как только положила его в карман. Один судорожный выдох, шорох куртки, дрогнувший палец и оглушающий звон в ушах, но уде такой привычный и родной. Нельзя терять ни секунды. Под звук собственного сердцебиения он разворачивается на пятках и, не смотря на мгновением ранее дышащее тело, кидает заранее стерилизованный пистолет в кусты, унося ноги. Сегодня вечером он сделает себе кофе, отоспится, еще в магазин нужно заехать. Два поворота за угол, Скарамучча ищет глазами припаркованный черный Мерседес. Он все равно через полчаса окажется в лесу, а потом и сгорит. Машины в большинстве случаев тоже одноразовые. Тарталья уже завел ее и разблокировал дверь, что тут же открывается рукой Скарамуччи. Эх, рутина. Рыжий молча кивает, выворачивая руль, а Скарамучча только и делает, что безэмоционально наблюдает за проносящимися мимо известными только одному с половиной человеку переулкам, за город ехать не так долго. — Как оно? — откидываясь на спинку сидения, спрашивает Тарталья. Ведет теперь одной рукой как обычно — расслабился. — Ты следующий. На свое бурчание Скарамучча в ответ получает только тихую усмешку. Ты скоро досмеешься так, Чайльд. Когда машина остановилась на проселочной дороге где-то в глубине леса, Скарамучча уже потерял адреналин. Отличное место, чтобы сжечь эту «черную ласточку». — У нас есть еще полчаса, чтобы отдохнуть и ехать на отчет, — резюмирует рыжеволосый, проворачивая ключ, а потом и достав телефон из бардачка. Отлично. Скарамучча лениво опускает голову на стекло, устало следя за прямым профилем из-под опущенных ресниц. Тот сразу вводит пароль и заходит в какой-то чат. — Очередная твоя шлюха? — раздраженно спрашивает Скарамучча, сужая глаза. — Не-а, --- веснусчатый улыбается, пока печатает ответ. — Просто новая подруга. Он переводит взгляд на напарника и открывает рот, будто от сильного шока, затем запрокидывает голову от смеха: — О боги, ты ревнуешь! Скарамучча, вскидывая брови от возмущения, аж приподнимается. — Ты идиот? Мы даже не встречаемся! — Мы не встречаемся только потому, что, ты, гордая задница, не можешь произнести три определенных слова! Все и так ясно с тобой, — Чайльд перевешивается через коробку передач, чтобы потрепать вороные короткие волосы и нагнуть чужую голову для быстрого поцелуя в висок. Скарамучча молчит и смешно куксится. Ох, он сейчас взорвется. — Ну, бесполезно на меня обижаться без причины, малой. — Ты сейчас вылетишь отсюда в лес. И из квартиры. Будешь спать со своими девушками. — Да-да, нам все равно ее сжечь надо до времени, когда нас заберут, — только Скарамучча открывает рот, чтобы съязвить, как Чайльд перебивает. — Конечно, ты заберешь мои деньги, но мы все равно живем вместе. Иди сюда. Тарталья хлопает по коленям, отодвигая сиденье назад, чтобы там поместился еще один человек. И Скарамучча ведется, насупленный, злой, но не сильно. Этот коротышка, если действительно разозлится, может сделать вещи намного страшнее, чем демонстрация своей раздраженной мордашки, а его работа это только доказывает. Теперь сидит на бедрах и убийственно смотрит в глаза, да так, что хочется сбежать поскорее. Но он просто поддался на провокацию из-за гнева. Тарталья выключает свет на передних сидениях. — Ты же знаешь, что ты очаровательный. — Уж точно получше тебя, — Скарамучча продолжает пилить взглядом, причем пилить — мягко сказано, в мыслях он уже снимает скальп после разделки, а затем вычисляет адреса всех знакомых Тартальи. Пользуясь своим положением, Скарамучча наклоняется к уху напарника и шипит, выделяя каждое слово. — Я не поверю ни единому твоему слову, пока ты не перестанешь ездить к ним каждые выходные явно не пить чай с зефирками. Конечно же у них нет возможности обзавестись связями более чем на день, и то день — достаточно неплохой риск. Люди хотят больше знать друг о друге, а при недостатке информации очевидно напрягаются. Обычные вопросы для знакомства такие опасные… Скарамучча покосился на левую руку Чайльда, которая отодвигала водительское сиденье назад, резко решил обломать напарника и подался в сторону, чтобы перелезть обратно, однако рука рыжего его вернула на место. —Сиди, — и давит ехидную улыбку, за которую хочется втащить. Скарамучча закатывает глаза и откидывает голову, когда его щелкают по подбородку, ощущает на своей шее почти невесомые поцелуи. — Ты нарываешься. Завтра задушу тебя во сне, все равно отнимаешь у меня мою же сторону кровати, — послышался тихий смешок и резкая боль около кадыка, как маленькая месть за слова Скарамуччи. — Нарываюсь только если на твою благосклонность, по крайней мере сегодня. Руки Тартальи направляются к бедрам Скарамуччи, ощупывают их, пальцы норовят залезть под ремень черных объемных джинсов. Конечно же Тарталья планировал это весь день, учитывая какой он у мертвой матери экспериментатор. — Где смазка? — Скарамучча лишь хочет подтвердить свои догадки. — В бардачке. — Ах ты сука, — видите ли, Тарталье сегодня приперло потрахаться. Рыжий жмется ближе, сцепив руки за поясницей Скарамуччи, что брюнет может почувствовать пахом пах напарника. Чертово возбуждение. Скарамучча сдается. Абстрагироваться от реальности. Забыться, пока есть время. Когда он был ребенком, точно не мечтал о такой жизни. Он надеется, что когда-нибудь его застрелят. А пока ему необходимо отделить собственные путающиеся мысли от себя, они копошаться в голове, словно черви, переворачивают все внутри и медленно поедают разум… Скарамучча резко подался вперед, чтобы поцеловать Тарталью, которого это явно развеселило. Мокро, грязно, их зубы часто сталкиваются, что заставляет рыжего улыбнуться в поцелуй и что-то бессвязно промычать. — Быстрее давай. — Я думал, что нам с тобой нравятся прелюдия, — Тарталья ведет холодными пальцами по позвонкам под одеждой, чем вызывает мурашки. Они совсем немного приятны. Разум подкидывает картину, где он делает то же самое с какой-то попавшейся под руку девушкой. И это заставляет все внутри перевернуться от накатившей злости. — Прелюдия были, когда ты готовился мамку свою грохнуть, — Тарталья хочет и это сугубо его личная проблема, поэтому правила тут устанавливает Скарамучча: он поворачивается вполоборота к бардачку и выуживает оттуда влажные салфетки, вдыхая через нос, чтобы успокоиться, и кидает пачку напарнику. Затем еще пару секунд ловит недоумевающий взгляд. — Так понятнее, или мне твои грязные руки тебе в глотку засунуть? — он достает из кармана легкой куртки нож-бабочку, предварительно специально стукая его железной ручкой о ключи от квартиры еще внутри, чтобы Тарталья успел дернуться заранее. Один тихий щелчок, лезвие уже у сонной артерии, покрываемой бледной кожей. Тарталья снисходительно улыбается и, если честно, это улыбку хочется вырезать. — У тебя когда-нибудь поменяются угрозы или ты всегда будешь делать так? Ты в курсе, что мои руки сильно чище от этого не станут? — он открывает пачку, пожимая плечами и через несколько секунд выкидывает на задние сидения салфетки, вместе с тем и откинул сидение назад до упора. — Когда ты языком по поводу и без чесать перестанешь, — Скарамучча поцеловал его, ложась сверху, долго, забывая о том, что это все еще машина, все еще наслаждаясь рукой, прижимающей его к себе за поясницу, тяжелой и сильной. В голову стреляет мысль, что целует его и каждая подружка напарника. Он лучше. Ни одна женщина и тех, с кем Тарталья это делал, не умеет держать пистолет в руке, не уворачивается от кулаков и обводит вокруг пальца разве что доверчивых мальчиков, заказывая себе дорогое вино на его последние деньги, а не целые задолжавшие группировки. Они на один раз, а Скарамучча всегда и до конца. Скарамучча целуется грубо. Скарамучча целуется, будто отвоевывает жизнь. Пальцы Чайльда впились ему в бока, напарник вернулся реальность только тогда, когда открыл глаза, быстро следя зрачками за ускользающими все дальше припухшими губами. Тарталья отвернул голову, выдохнув горячий воздух в сторону: — Да забудь уже всех, кто меня целовал. — С такими запросами ты будешь целовать только крышку гроба, — Скарамучча снова пытается словить губы Тартальи своими, но только мажет ими напарнику по скуле. Пихнув в грудь, Тарталья заставляет брюнета сесть, как бы намекая на сказанные Скарамуччей ранее слова. Брюнет вздыхает. Хотелось бы съязвить снова и всем видом показать, что ему не нравится ни Тарталья, ни его затея, но чувствует напряжение внизу собственного живота. Ему уже без разницы, наверняка поэтому, поежившись от непривычного холода, он стряхивает штаны с бельем на правую ногу, жестом показывая, что Чайльд не имеет права терять время тоже. Тарталья со смешным звуком открывает крышку смазки и раскатывает два презерватива, потому что если Скарамучча кончит, а он кончит, то это станет проебом века: запасная одежда и салон не предусматривались. Он снова расслабленно ложится на чужую грудь, подполз немного выше, когда ожидаемо чувствует сразу два пальца. Они холодные, но уже давно знакомые по своей рельефности, сразу раздвигают стенки и плавными движениями входят глубже. Скарамучча хмурится, рвано выдыхает куда-то в плечо Тарталье. Сколько у них минут есть в запасе? А если коллеги приедут раньше на указанные заранее координаты? Все вопросы улетучиваются из головы, когда он сосредотачивается на своей простате и ощущениях. Им все еще движет ревность. Сильная, поглощающая целиком, сжимающая где-то под ребрами и отдающаяся импульсом в голову. Он точно видел фотографии блондинки с пухлыми губами и большими открытыми карими глазами, а потом еще одной, которые быстро пролистал когда-то Тарталья… Он не блондин, губы у него тонкие, а глаза голубые, немного темнее тех, что видит каждый день с утра до вечера, обладатель которых мотается из стороны в сторону и делает, что ему вздумается. Ебучий Казанова. Легкомысленный. Наглый. Травмированный. Но всегда был рядом, хоть и такой. Всегда бегал ночью за снотворными таблетками в аптеку, когда Скарамучча в очередной раз не мог уснуть, всегда обнимал под одеялом и шептал в волосы успокаивающие слова, если Скарамуччу снова мучали ночные кошмары, а потом помогал снова уснуть, варил кофе и делал все за напарника, когда тот был не в духе. А не в духе он примерно шестьдесят процентов всего времени. Как к нему относиться тогда. Особенно когда другого выбора и быть не может. Скарамучча скулит, когда до простаты быстро дотрагиваются несколько раз подряд, а затем тихо тянет: — Бля-я-ядь. Хочется больше и сильнее. — Я твоей маме расскажу, что ты материшься, — Тарталья быстро показывает язык и засовывает его обратно. Правильно. Пусть не знает, когда ему в следующий раз прилетит в челюсть и он может его случайно откусить. Он прекрасно знает, что матери у Скарамуччи нет и снова шутит. Он только неодобрительно щелкает языком под тихий смешок и терпит короткий поцелуй в кончик носа, тотчас снова морщась от пробившей дрожи. Тарталья набирает темп, стимулируя не только простату, но и вводя пальцы заново снова и снова на разную длину. Помучить хочет, скотина. — Убери, — пыхтит он, и пальцы исчезают. Мозг подкидывает недовольство от отсутствия ощущений, но Скарамучча игнорирует, облокачиваясь на прямой руке и привставая, — Ты знаешь, как я ненавижу эту позу. — У тебя прекрасные ноги. Особенно когда работают. — А у тебя дома будут прекрасные проблемы. Чайльд смотрит в душу хитро прищуренными голубыми глазами, а потом с напускной драматичностью шепчет, заставляя свой голос быть немного хриплым: — Ты же меня на ночь не выкинешь из-за одного случайного секса в машине? «Ага, случайный,» — думается Скарамучче. --- Конечно, — он саркастично кривит губы в улыбке, — ты же, Интернет-герой, пойдешь к своим подружкам. Скарамучча на ощупь берет в руку член, не разрывая зрительный контакт. Медленно проводит по твердому стволу пару раз и вводит в себя, сжав коленями бедра Тартальи, и удовлетворенно смотрит сверху, как Тарталья судорожно выдыхает. — Да тебе нужно в стэнд-ап. Комик из тебя великолепный. Тарталья наконец открывает глаза, справившись с ощущениями от внезапной стимуляции. — Спасибо за комплимент, — он оскаливается, в который раз обнажив улыбку, всегда натянутую и нервную, но это становится понятно не за один месяц. На первый взгляд Тарталья просто харизматичный молодой человек, жизнерадостный и улыбчивый, но на самом деле он закрыт в себе больше, чем сам Скарамучча. Непонятно что у него на уме, непонятна его мотивация, по сути, все, что остается делать — узнавать человека по его маске в настоящий момент, неполного, мастерски увиливающего от ответов, хоть Чайльд и дает иллюзию ответов неточными отмазками. Живя с ним уже продолжительное время, Скарамучча показал некоторые свои слабости, в обмен на которые получил как раз такие иллюзии, из фактов только самостоятельно раскопанные догадки с тем, что родителей напарник убил собственноручно. На этом все. Тарталья мастер по многолетним и каждодневным разговорам ни о чем. — Я тебя люблю, — говорит веснушчатый, глядя стеклянными и мутными глазами. Воздух вокруг становится более раскаленным. Душно, неудобно, но приятно. — У тебя получается шутить все лучше и лучше, — выдавливает Скарамучча буквально по слогам, когда продолжает двигаться, после сказанной фразы Тарталья решил помочь бедрами, на что получил в ответ непонятный звук, граничащий то ли со скулежом, то ли со стоном. И это удовлетворило его бесконечное эго. Те девушки тоже идут на такие риски?.. Тарталья продолжил, хоть Скарамучча и предпочел бы двигаться самостоятельно, но член, бьющий по простате, выбивает из него все хотелки вместе с воздухом и оставшимся здравым смыслом. Уже действительно наплевать, мир сузился до этого авто и серого потолка, на который он смотрел невидящим взглядом, запрокинув голову. Опускает он голову только тогда, когда чувствует стальную хватку на своем запястье и тяжелый, вместе с тем и громкий, выдох напарника. — Кончаю, — одними губами говорит Тарталья и обхватывает большой ладонью член брюнета, заставляя последнего закатить глаза в предвкушении оргазма. Движения быстрые и жесткие, в какой-то момент Скарамучча насаживается до упора и хмурится. Он возвращается в реальность только когда начинает ощущать свое обмякшее тело и пустоту c отсутствием презерватива. Подрывается тут же, восстанавливая крепость своих конечностей и встряхивает головой. В салоне тепло и пахнет сексом, на улицу выходить не хочется, есть желание только как обычно отлеживаться. Им нужно сжечь все следы. Этого времени было достаточно, чтобы полиция засуетилась, поэтому Скарамучча нервно глянул на время, когда снова застегивал ширинку и переползал на пассажирское сидение. Тарталья ничего не говорил, зная, что может случайно сломать руку или нос. Точно так же случайно, как и произошло то, что, собственно, произошло. Через тридцать секунд салон был точно таким же, как и был изначально. Смазка поедет в рюкзаке Тартальи, использованные презервативы и салфетки сгорят с карманом сзади кресла в случайно найденном бумажном пакетике. Через две с половиной минуты в чащу подъехали две черные машины, из которых вышло по одному человеку, что сразу направились к коллегам. Тарталья громко хлопает дверью, забирая все нужное из машины и выходя, Скарамучча следует его примеру, без какого-либо выражения глянув на прибывших. Мужчина с пепельными волосами и обтягивающей мускулистую грудь водолазке, поверх распахнутая джинсовая куртка по бедро, а с ним высокая женщина. Тяжелые берцы двоих грузно ступают по лесному ковру. Мужчина резанул серьезным взглядом по лицам Тартальи и Скарамуччи, но буквально на секунду, потом же отвернулся, будто его они совсем не интересуют. К слову, так и есть. — Отлично поработали, — из-за плеча Аль-Хайтама выглянула его сегодняшняя напарница Бэй Доу. Одетая всегда легко, а сегодня и вовсе в черной майке с накинутой на плечи кожанкой и джинсах, сейчас она держала в левой руке трехлитровую канистру с бензином, а в другой две футболки и как обычно криво ухмылялась, осматривая машину. — Хайтам, ну как ты мог заставить тащить это все девушку? — Тарталья цветет на глазах, покачав головой в притворном осуждении. Да, ничего не было. Совсем ничего не случилось. Мужчина сложил руки на груди: — Она сама мне не дала все взять. У меня только спички. Тем временем Бэй Доу как раз отбирает те самые охотничьи спички у коллеги, меняя их на канистру, и с предвкушением в глазах шествует к авто, осматривает с нескольких сторон, будто считывает, каким будет ущерб, и кидает футболки по одной на каждое переднее колесо и замирает, еще раз посмотрев на салон через лобовое стекло. Скарамучча толкает Тарталью в бок, чтобы тот не забыл отойти подальше. Женщина в эту секунду дернулась в беззвучном смешке, обернулась: — Вы не представляете, как я люблю разрушать дорогие игрушки. — Маньячка, — резюмирует Хайтам, безэмоционально смотря на напарницу, а та в ответ лишь салютует двумя пальцами, быстро доставая несколько спичек и зажимая их между зубами, еще раз поправляет ткань на покрышках, и наконец по одной берет их в руку, зажигая о коробку, раскидывает поверх футболок, а потом отбегает, наблюдая как Хайтам быстро поливает шины бензином, а остаток выливает на капот. Скарамучча глянул на Тарталью: взгляд у него, словно у трехлетнего ребенка, нашедшего газовую горелку. На их глазах пламя сжирает шины и лезет дальше, уничтожая все изнутри. Большое количество света режет сетчатку глаза, дым валит во все стороны, а языки пламени продолжают трапезу. Дыхание непроизвольно задерживается, а взгляд каждый раз до последнего не может оторваться. Весь капот трещит, будто огонь сам благодарит за такую большую добычу, да надеется, что у него получится покорить песок вокруг. Круглый значок Мерседеса уже давно утонул и наверняка расплавился. Они выполнили очередное задание, сейчас Скарамучча поедет домой и отоспится, пусть рыжий делает что хочет и едет забирать выручку один. Он поворачивается спиной к пламени и манит за собой своего напарника, медленными шагами приближается к специально пригнанной для них второй машине, слышит сзади только крик Бэй Доу: — Да осветит костер вашу дорогу! — а потом смех. Она живет поджогами, она любит рушить чужие вещи, да так, чтобы от них ни одной целой частицы не осталось. Но судьба остальных брюнета не волнует. Он подтягивает колени к груди на пассажирском сидении и прикрывает глаза. Снова надышался дымом и теперь голова болит, маску забыли сегодня все. — Любишь, говоришь? Тарталья выворачивает на автостраду, резко крутанув рулем: — Я каждый день тебе это говорю, Мучча. Брюнет приоткрывает глаза и обессиленно смотрит на пролетающие мимо темные поля. — Уебищная любовь у тебя.