Оковы

февраль, 1989

В старой квартирке на Измайловской было по-своему уютно в тот морозный февральский вечер. За окном крупными хлопьями опускался снег, кружился в порывах ветра, медленно засыпая Казань с каждым часом всё сильнее – тропинку, протоптанную во дворе ещё утром, разглядеть уже не получалось. Кухня, обогреваемая радиатором с завода, хранила тепло так, что никакой уличный холод страшен не был. Вадим открыл форточку и закурил, наслаждаясь контрастом температур между промозглой ночью и теплом дома. От сквозняка лампочка – единственный источник света в этой комнате – едва покачивалась на тонком проводе. Приемник на подоконнике барахлил, поэтому Вадиму приходилось подкручивать его всякий раз, когда звук пропадал полностью. “Есть свет, сна нет; Есть ночь – уже уходит прочь” – доносилось из динамиков. Он смотрел в окно: во дворе по-прежнему никого не было видно, даже ночные гуляки – и те разбрелись. Серые панельки с родной улицы мозолили глаз уже который месяц, но ничего-ничего, чемодан был уже почти полностью собран: встречай, Москва! И, наверное, ни одна живая душа на всём свете не могла представить, как сильно Вадим Загитов мечтал о новой жизни вдали от грязных казанских переулков и их обитателей, карауливших запоздалых прохожих по вечерам. Кто знает, может, прямо сейчас, в этот самый миг, за углом дома напротив развязывалась драка не на жизнь, а на смерть? По спине пробежали мурашки, похолодели ладони и, вздрогнув, Вадим захлопнул форточку. Сигарета так и осталась тлеть в руке. Его взгляд уловил движение в самом дальнем углу двора, у проходной, в темноте, куда не дотягивался свет фонарей. Что там? Вадим прищурился, пытаясь разглядеть идущего получше. Фигура в чёрном настойчиво приближалась, огибая мусорные баки и направляясь, кажется, прямиком к его подъезду. Засвистел чайник. Щелчок – и газ погас. Он услышал, как, скрипнув, хлопнула тяжёлая подъездная дверь. Вадим, было, приготовился отпить из кружки горячий напиток, когда послышался стук в дверь. В горле пересохло, и ему показалось, что радиатор, работавший, к слову, на полной мощности, перестал греть. Бросив короткий взгляд на часы, он отметил: полпервого. Кто это? Осторожно, стараясь не задеть ничего по пути, он вышел в коридор к двери и прислушался. Может, и не к нему это – квартирой ошиблись просто. Но, к большому его сожалению, стук повторился – в этот раз уже более настойчивый. Вадим, собравшись с силами, посмотрел в глазок и обомлел: она стояла вся бледная и дрожала. — Марина! Что случилось? — распахнув дверь, он принялся её оглядывать: вроде ничего необычного, его Марина. Всё та же, что и неделю назад, но растрепанная, запыхавшаяся и в час ночи на его пороге. Он, конечно, понимал, что это может быть такое, догадывался – подобное случалось и раньше. Просто, кажется, не хотелось верить, что вот опять оно произошло снова. — Проходи, у меня тут как раз чай готов. — Как хорошо, что ты не спишь, Вадим! Боялась, что не застану, — в её глазах заблестели слёзы. Марина нервным движением скинула дублёнку куда-то на грязный пол прихожей, отправляя вслед за ней меховую шапку, и, не разувшись, прошла прямиком на кухню. — Что же ты?.. — спохватился Вадим, поднимая одежду. Теперь-то он точно понял. Скорее даже почувствовал: стойкий запах спирта и курева тянулся за ней шлейфом. И вот опять – тут и спрашивать ничего не нужно было, всё и так ясно как божий день. Ничего не поменялось с их прошлого разговора, когда месяц назад она точно так же постучалась к нему под утро. Марина уже сидела за столом, отхлёбывая чай из его кружки. Мелкая дрожь проходила по её телу, и в попытках согреться она обнимала себя руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Вадим опустился на стул напротив, посмотрел на неё внимательно, прямо в глаза: — Что же ты себя не бережёшь так, не ценишь? — Марина лишь потупила взгляд, уставившись куда-то в стол. Это глупое выражение, которое так не любил Вадим, снова застыло на её бледном лице. Будто не Марина перед ним сидела вовсе, а безвольная кукла, пустая оболочка какая-то, не способная ничем распоряжаться: ни телом своим, ни жизнью в целом. — Ты же отца своего помнишь. Помнишь, Марин? Как он с мамой твоей, с тобой мелкой. Так чего к такому же привязалась и не отлипнешь никак? Нельзя так, Марин, нельзя. Мы же говорили уже – а тебе бестолку всё. Она продолжала молчать. Стыдилась? Вадим нежно коснулся её руки под столом. — Я думал, ты ушла от него. Ещё в январе. Марина вся сжалась под его осуждающим взглядом. Вадим ей старшим братом был. Не родным, правда, – из родных уже не осталось никого – но был, вот так среди ночи пускал к себе, выслушивал. Никто в целом мире и не знал, как он мечтал помочь этой бедной девушке, вытащить её хотел. Видно же: запуталась, попала как птичка в силки к этому уголовнику, а он и, знай себе, крутит ей, как вздумается. Но ничего, Вадим выпутает. — Не могу я, — голос Маринин дрогнул, а по щекам побежали слёзы, — Не отпустит. — А он тебя насильно что ли удерживает? Так мы в милицию с тобой! — Не надо в милицию. Это ни к чему, только разозлит. Вадим, — она подняла на него глаза, а в них – в её мутно-голубых глазах – застыла мольба, — Помоги мне. Сколько раз он пытался ей помочь? А сколько раз она скатывалась обратно? Вадим не был уверен, что за последний месяц Марина могла как-то измениться. Разве что внешне. Он смотрел на её впалые щёки, дрожащие пальцы, которыми она вцепилась в край стола с такой силой, что побелели костяшки. Её тёмные волосы потеряли былой блеск и шелковистость, свисая теперь какими-то криво обрезанными паклями. Марина заправила выбившуюся прядь за ухо, заметив его внимание. Глаза красные. И вся она осунулась, исхудала как-то: запястья, тонкие как прутики, едва виднелись под длинными рукавами её кофты; коленки, угловатые и в синяках, обтянутые рваным капроном колготок, она прижимала теперь к груди. — Употребляла, Марин? — она никак не ответила, стараясь не смотреть на Вадима, не сталкиваться с ним взглядом: так и сидела на этой старенькой кухне, обняв себя руками, будто одна была и никто её ни о чём не спрашивал. А он же волновался, помочь хотел. Не выдержав долгой паузы, Вадим подскочил со стула и опустился рядом с ней на колени, расцепил Маринины руки и резким движением закатал рукав. — Я… Это один раз было, клянусь! Это Кащей, это он заставил, я не хотела, — по щекам потекли слёзы, она вытерла их ладонью, размазывая остатки туши чёрными разводами под глазами. — Давай так: ты сама что-то изменить хочешь или он тебя выставил, и сейчас пойти больше некуда? — Хочу… Хочу, Вадим! Мне страшно и я запуталась, но я хочу как раньше. До всего. Когда мы вместе работали, ещё до магазина, когда… — на эти слова Вадим лишь горько усмехнулся. Это же он тогда её в этот злополучный магазин устроил. На полный рабочий день. Думал, на ноги поставит, чтобы больше по подработкам не бегала, а оно вон как обернулось. — А что ты для этого делать готова? Чтобы как раньше? Как раньше не будет, пока ты с уголовником шляешься. Все соки из тебя высосал. Вот же ж сука. — Я готова! Я всё сделаю, только бы не знать его больше, не быть там. Вадимочка, пожалуйста, сделай что-нибудь, помоги мне! — Марина, видно, и сама не заметила, как перешла на повышенный тон, голос её надломился. — Чем же он тебя завлёк таким, Марин? Колготками с дублёнкой? Нормально же всё было, по-человечески. Работала, учиться пойти готовилась, — в его глазах плескалась жалость. — Не уберёг я тебя. Не уберёг. Посмотри на меня, — он взял её ладони в свои, — Бороться готова? Марина кивнула. — Тогда вот как поступим: одну я тебя здесь точно не оставлю – опять к нему вернёшься, проходили уже. Только вот мне в Москву со дня на день… — задумчиво протянул он. — Слушай, — тут Вадим просиял, нежно проводя большим пальцем по её ладоням, — А поехали-ка со мной! Нет, ну а что? Я там тебя продавщицей пристрою, вместе жить будем – всё как раньше. И отсюда далеко – не дотянется Кащей твой. Ну, что скажешь? В её глазах, ещё минуту назад мутных и потухших, будто зажглось что-то – искорка надежды, и Марина, подскочив, обняла Вадима. Так крепко, как только могла. Прямо как раньше. — Спасибо! Я стараться буду, я… Выбраться хочу. — А вот это уже настрой! Узнаю свою девочку, — и действительно, на долю секунды ему показалось, что в его объятиях была та самая Марина, которую он знал и бережно хранил в памяти. Будто тот страшный образ – подобие живого человека, безвольная оболочка – отступил, рассеялся, оставляя перед ним полную здоровья девушку с румянцем на щеках и огоньком в глазах. — Мне тут пару дел уладить нужно будет, с людьми переговорить. Соберём тебя и рванём столицу покорять! — так и стояли они, прижавшись друг другу на кухне в этой старенькой квартире на Измайловской. За окном крупными хлопьями шёл снег, пронзительно завывал зимний ветер, с помехами играл приёмник: “Верь мне! И я сделаю все, что ты хочешь. Верь мне! Я знаю, нам надо быть вместе. Верь мне! И я буду с тобой в этой драке…”