***
— Ну а бежала-то ты зачем? — с натянутой ухмылкой спросил Кащей, наклоняясь, чтобы подкинуть карты – на погоны товарищу. Тот, досадно сощурившись, выругался и сгрёб их со стола. А Марина и сама не знала, зачем побежала, когда милиционер, отодвинув край тряпки с ящика, резко поднял на неё взгляд. Вышло как-то глупо – так она, кажется, лишь подкрепила за собой статус виновной. И сейчас, стоя в прокуренной каморке, воздух которой был насквозь пропитан запахом пота и ещё чего-то горелого, Марина отчётливо это понимала. Теперь-то ей было никак не отвертеться, а последняя надежда на спасение угасла с сальными словечками и взглядами, которыми её здесь встретили – и на что она надеялась? — Вот ты пришла: просишь, чтобы люди за тебя впряглись, вопрос твой решили, — продолжал Кащей, не отвлекаясь от игры. Последняя карта из колоды оказалась в его руках, и, хитро улыбнувшись товарищам, он положил на стол двух валетов. — А сама ты что сделала, чтобы не попасть? Твоё дело за малым было: продать и навар принести. Не справилась – так кто тут виноват, а? Умнее в следующий раз будешь. Да, пацаны? — с этими словами Кащей избавился от карт и, победно потирая руки, поднял глаза на Марину. Он, видимо, ожидал какого-то ответа, но она стояла молча, не находя слов. — Чё молчишь-то, Марин? Нехорошо получается: ментов сюда на хвосте чуть не притащила, точку мне накрыла. И вписаться просишь, — он закурил, отчего всё вокруг сделалось ещё более тягучим и прогорклым. Марина почувствовала, как по спине стекла тонкая струйка пота, от духоты закружилась голова. С каждой минутой, проведённой в этом подвале, дышалось всё тяжелее: лёгкие будто отказывались принимать затхлый, наполненный перегаром воздух. Дублёнка и тёплое платье больше не прикрывали: под тусклым светом мигающей лампочки Марина вдруг оказалась полностью обнажённой – мужчины за столом, не отрывая глаз, с жадностью вбирали каждый сантиметр её тела. Нужно было уходить – подальше от этого места и желательно на свежий воздух, поэтому, собравшись с силами, она произнесла: — Вы меня в это втянули, — Марина напряжённо следила за его реакцией, готовая в любой момент сорваться с места. Успеет ли добежать до двери? — А я раньше так никогда не продавала. И связей у меня тоже нет. Вот я и пришла. К кому мне ещё обратиться? — К себе, Марин, — усмехнулся Кащей, — Тебя насильно не тянул никто, пушку к голове не приставлял. Отвечай теперь, раз перед государством провинилась. На негнущихся окаменевших ногах она, было, развернулась, собираясь уйти, но не успела сделать и шага: — Или, — он, будучи, по-видимому, в приятном расположении духа после удачной партии, сменил тон на более снисходительный и улыбнулся своим товарищам, — Присядь с нами, покажи, чё могёшь. Пацаны, примем даму? Они разразились пьяным смехом, тоже приглашая Марину присоединиться. Выбор был за ней. Тут, казалось бы, и думать не над чем: уходить как можно скорее, не оглядываясь. Теперь, когда ничто не связывало Марину с Кащеем и его дружками, она могла начать всё с начала, зажить спокойнее без необходимости продавать палёный алкоголь, без вечного страха попасться. И снова всё вернулось бы на круги своя. Марина учила бы себе французский, подрабатывала, поступила бы на переводчика в конце концов. Только вот она уже попалась. Одна глупая ошибка перечёркивала теперь всё будущее, нависнув тёмным облаком над её головой. Колония, потерянные годы – всё это клубилось яркими картинками где-то в сознании, отравляя и без того потрёпанную душу. Нужно было бежать, но раньше, ещё в тот день, когда Кащей появился на пороге магазина. Что оставалось теперь? — Если присяду, как мне это поможет? — А вот и увидим, — он похлопал по сиденью рядом с собой, улыбаясь всё шире, — Своих не бросаем, а ты пока не вписываешься. Но дело-то поправимое. Ну чё как не родная? Не съем же. И Марина, глянув напоследок куда-то в сторону двери, с опаской села на самый край дивана – как можно дальше от Кащея.***
февраль, 1989 Марина лежала без сна, уже который раз поворачиваясь на другой бок в надежде устроиться поудобнее: но всё тщетно, на маленькой кровати, которую ей заботливо выделил Вадим, было неуютно, и казалось, что вместо мягкого матраса под ней вдруг очутилась бетонная плита. Марина чувствовала, как медленно затекает её тело. Лоб покрылся испариной, дышать спёртым воздухом становилось всё тяжелее, и она – в поисках живительной и такой необходимой сейчас прохлады – скинула пуховое одеяло, но, увы, лучше не сделалось. Наоборот, кажется, только хуже: появился озноб. Завтра они с Вадимом уедут отсюда навсегда. Сядут на поезд рано утром – и уже к вечеру окажутся в Москве. А для Марины всё будет в новинку: и переезд, и столица, и учёба на переводчика, которую обещал устроить Вадим. Но не мысли о предстоящей жизни мешали её глазам сомкнуться в спокойном сне. Было что-то ещё. Стояло камнем преткновения поперёк потока мыслей, текущих к счастливому будущему, такому близкому – только руку протяни. И Марина раз за разом мысленно возвращалась к нему не в силах зацепиться и понять, что же преграждало ей путь. Уснуть не получалось и дальше, а стрелка часов неумолимо клонилась к часу. Может, свежий воздух помог бы ей привести мысли в порядок? Она уже несколько дней не выходила на улицу, и теперь стены старой квартиры давили на плечи, прижимая к самому полу, оставляя болезненный отпечаток, снять который не удавалось, как бы Марина ни старалась размяться. Не в силах больше лежать, она поднялась с кровати и натянула одежду. За окном утихла метель, снег перестал, оставив улицы Казани ночной пустоте. Где-то высоко в иссиня-чёрном небе, над крышами домов, повис желтоватый диск, роняя свет на безлюдный двор. Вадим точно был бы против, но она и не собиралась уходить далеко – так, освежиться, полюбоваться блеском свежего снега и, самое главное, привести мысли в порядок. А он и не заметит, Марина вернётся быстро и сразу спать – как и не ходила никуда. Подложив старый кирпич под подъездную дверь, она облокотилась на стену, крошащуюся мелкой пылью. Рука машинально потянулась в карман – за пачкой сигарет. Закуривая, Марина думала о стремительной изменчивости судьбы. Всего неделю назад она и думать не думала ни о какой Москве, а сейчас все вещи были собраны, билеты – куплены и, кажется, пути для отступления не оставалось. А нужно ли ей это самое отступление? Марина никак не могла понять, но одно она знала наверняка: нельзя открыть новую страницу жизни, не закрыв старую. Оттолкнувшись от стены, она заспешила куда-то вдаль через двор, и если бы Вадим сидел сейчас на своей старой кухне, то увидел бы её тёмную фигуру, неуверенным шагом отдаляющуюся от подъезда. Но он спал, а она, с сердцем, гулко бьющимся в груди, стучащим в ушах, огибала сугробы, пробиралась по заснеженной тропинке – прочь. Нет, она обязательно вернётся, скорее всего под утро. И они обязательно уедут, обязательно в Москву. Марине же только попрощаться нужно было, закончить эту главу, высказать ему всё в лицо. Она брела по пустым тёмным переулкам, наперёд зная, какой будет его ответ. Кащей не любил отказы, не любил, когда ему перечили – и уж тем более, когда от него уходили.