Люди, попавшие в шторм

[КУРИЛЬЩИК ЭРИК ЦИММЕРМАН] Вчера по телевизору показывали твой фильм. Не могу сказать, что смотрел его, но знаешь, краем глаза зацепило. Я сразу понял, что он твой. Не было больше в мире людей, что знали то, что знаю я, а значит, это был ты. Знаешь, мой отец его смотрел. Смеялся, иногда даже плакал, и считал, что это совсем как в его жизни. Бред. Это было нашей жизнью. Хотя, может они так и считают, но я то знаю правду. Помню каждую мелочь, хоть знаю и меньше, чем ты. Я был удивлён, увидев твоё интервью о том, что ты был в моей галерее, и что идея фильма возникла из-за моих картин. Жаль, не ты их писал, ведь видел то же, что и я некогда. Не видел тебя в своей галереи, хотя хотел бы увидеть. Моими мучениями, она стала известна, как и мои картины. Отец говорит, что гордится мной, но я не особо его слушаю. Знаешь, он считает мои картины странными. Но ведь есть немало куда более странных картин, так почему же моими так заинтересовались? Не знаю, наверное, твой фильм по той же причине обрёл известность. В моих картинах люди узнают себя, считая, что это про них, не зная, что это про нас. Не ты один ходишь на интервью. Мне задавали много разных вопросов, на разных выставках. И ведь, наверное, знают, откуда я и ты, но виду не падают. Вопросы у них всегда однообразны, но мои ответы не лучше. «Как возникают ваши идеи, откуда вы черпаете вдохновение?», монотонно произносят они, «Всё банально, моя жизнь скучна, но я люблю смотреть фильмы!», вежливо вторю им я. Порой, это даже забавно, смотреть на их лица, когда они получают подобный ответ. Знаешь, я иногда скучаю по тебе. Твой образ хранится в самом укромном уголке моих мыслей. Ты спрятан далеко и надёжно, за всеми пейзажами и натюрмортами. Иногда я тебя рисую. Никому, наверное, не признаюсь в этом, но если бы я не выкидывал эти листки бумаги, их бы уже набралась целая стопка. Я так и не понял, что между нами. Отношения эти были такими запутанными, словно нить паутины, где никто из нас не умел говорить. Мы были слишком юны. Но знаешь, сейчас я вырос. Своя галерея, стабильный доход, даже некая слава. Я всё ещё вспоминаю тебя вечерами, когда убираю краски. Ни туманы, ни льдины, ни деревья на моих картинах не сравнятся с твоим обликом. Если ты был у меня в галерее, наверное, ты видел мой главный шедевр. Я немного наврал, когда сказал, что выкидывал все листы. Когда я только вернулся, я долго не рисовал. Даже не знаю от чего, не то чтобы я был сильно раздавлен, нет, просто так вышло. Моим первым рисунком по возвращению стал твой профиль. Я рисовал и рисовал, и каждый раз вырисовывался ты. Я не знаю почему. Не хочу признавать, наверное. Отец тогда притащил мне огромный холст — решил порадовать, а может, помочь, не помню если честно. Тогда и вышел мой шедевр. Огромный, на бордовых простынях, словно Аполлон, возвышался обнаженный ты. Помнишь, ты снимал майку когда занимался? Так вот, я запоминал каждый подобный момент, и мне кажется, я просто шикарно это исполнил. Конечно, там не было твоего лица, но если ты был в галерее я думаю, ты узнал себя. Ведь название картины было «Черный». Многие критики гадали, что это может значить, но никто не знал правды. Никто, кроме меня и тебя. Знаешь, а ведь мы могли бы быть нормальными. Не попади мы когда-то туда, куда попали, возможно, у нас был бы шанс быть обычными. Но ведь тогда бы мы не стали, такими как есть, правда? Сегодня весь вечер я слушал лишь один саундтрек. Он играл на титрах твоего фильма, и знаешь, я понимаю почему. Он передаёт в себе всю историю. Нашу, их. Ты навещал их? Знаешь, мой отец очень дружит со Сфинксом. Его история сложилась совсем не так, как думалось когда-то мне. Наверное, ему лучше, чем им. Иногда я думаю о том, как сложились истории других. О твоей в том числе. Никогда бы не подумал, что ты станешь режиссёром. Хотелось бы мне сказать, что думаю я о тебе в целом не часто, но ведь тогда я совру. Все свои рисунки, на которых ты запечатлён, я прячу как можно дальше. От отца, от людей, от Сфинкса, от себя. Мне даже жаль, что я никак не могу забыть твоё лицо. Мне бы хотелось, но это кажется невозможным. Ты отпечатался на подкорке моего сознания, в моих руках, в моих глазах. За что ты так со мной? Видел тебя сегодня в галерее. Не смог поздороваться. Струсил. Ты стоял у своей картины. Я думаю, ты знаешь правду, но почему же...? К чёрту. Хотел спросить тебя о фильме, но я уже знаю все ответы на свои вопросы. Трудно порой быть тем, кто был там. Как ты чувствуешь себя сейчас? Сегодня я смог поздороваться с тобой. Ты был таким… встревоженным? В конце концов, это моя галерея, и нет ничего удивительного в том, что я в ней нахожусь. Я не сказал тебе ни слова, кроме приветствия. Мне было страшно с тобой говорить о чем-либо. На моё счастье, журналист как раз хотел обсудить со мной новую картину. Это была вторая моя картина, на которой был изображен ты. Я не смог дать ей иного названия, кроме как «прошлое». Наверное, тебе больше не стоит приходить ко мне в галерею. Я всё чаще вижу тебя здесь, и всё меньше хочу тебя видеть. Я всё ещё помню ту ночь. Запах твоих волос и вкус твоих губ. Мы были юны, но я никогда не был настолько глуп. Ты предпочёл выкинуть меня из своей жизни, так почему же возвращаешься вновь и вновь? Какого чёрта ты творишь, препираясь ко мне домой? Чего ты ожидал? Разговора? Мы другие, мы пережившие то, о чем люди представить не в силах, но это не значит, что мы с тобой от этого ближе. Наоборот, мы дальше друг от друга. Разговор был натянут, и я видел, как ты нервничаешь. Зачем ты поцеловал меня? Сегодня ты опять в галерее. Теперь ты стоишь рядом со мной. Рассказываешь другим о людях, попавших в шторм. Твой новый фильм и моя новая коллекция.