Морозко

Жили-были муж с женой. Многого не нажили, но дом под крепкой крышей да пригожий сын Анастас – это ли не богатство? Случился в их деревне тяжелый год, отправился муж на заработок, там и сгинул. Год вдова сидела у окна, роняя слезы, на второй слезы кончились, третий год не истек, а в дом под крепкой крышей стал захаживать вдовый кузнец. Вскоре и дочь его сундук с приданым туда перевезла. Стали вчетвером жить. Тяжело Анастасу пришлось. Отчима отцом не зовет, зверем смотрит, от сестренкиных гостинцев отмахивается, обидно ему, что мать быстро сменила черный платок вдовы, но делать нечего. Отчим к нему и так и сяк, а пасынок с ним словом не перемолвится, коли приголубит, так вовсе шарахается. Готов скотину пасти до ночи, дрова рубить при полной поленнице, чуть ли не с бабами на реку портки стирать ходит, лишь бы с отчимом лишний раз не пересекаться. Сестренка сводная слезки роняет, хорош братец, статен, кудряв, силен, но мимо девичьей красоты смотрит, за еду благодарит коротко и только, ей и остается, что вздыхать украдкой. - Пошто кровинушку обижаешь? – отчим смеется. – Али я больше тебе люб? – И хвать рукой по пшеничным волосам. Анастас увернулся и к матери на поклон. Так, мол, и так, убереги от греха. Выслушала мать сына, посмеялась только. Стало житье у парня совсем тягостным. Так и норовит отчим пасынка подкараулить, да прижать. В банный день глаз не сводит, все рядом трется. А там и до срамного дошло. Долго не думал Анастас, одним ударом опрокинул отчима, душу отвел, все кости пересчитывая. И к матери в ноги. Холодно взглянула на него мать родная, лгуном назвала и отвернулась. То ли не поверила, то ли и сама знала. Вскоре случились гуляния ярморочные в честь середины зимы. Уехали мать и сестра за обновками, поднялась метель, и не ждали их до утра. Вернулся Анастас из леса с нехитрой добычей, пока на пороге валенками топал, слышит, внутри шум, кутеж, отчима дружки распаляются, его поджидают. Да намерения у них сплошь недобрые. Посмотрел Анастас на покосившуюся крышу родного дома, да как был налегке, развернулся в сторону леса. И мороз трескучий не остановил, и вой волков голодных не испугал, и ночь грядущая переменить решение не помогла. Шел он, шел, тропа уж закончилась, ветер следы за спиной заметает, шумят вокруг высокие деревья, кончились силы. На душе горько, сердце в льда кусочек превратилось, не от холода, от обиды. Нет домой дороги, нет дома. Видит он – высокий под деревом стоит сугроб, снегом белым как перина пуховая так и манит прилечь в свои смертельные объятья. Опустился Анастас в сугроб, холода уже не чувствует, закрыл глаза, все меньше грудь пар покидает, а с паром и жизни меньше в нем остается. Вдруг над головой ветки похрустывать стали, сперва у самой макушки, потом срединные, а там и нижние. Спустился кто-то по его душу? Да тихо кругом стало, показалось верно. Но слышит рядом шаги. Да не человеческие, не ходят так люди, мужик же как ступает – тяжело, трудно ему, грех к земле тянет. А тут кто-то как пальцами по дереву постукивает, упруго, не тяжело совсем, будто снег под ним не проваливается. Приблизились шаги-постуки, встал кто-то над ним. Открыл Анастас глаза и видит Морозко. Морозова племянника как не узнать, даже, если и не встречал никогда? Сам белый острый тонкий, как сосулька, глаза синие, волосы как снег. Мороз шубу теплую носит да шапку с мехом, а этот будто чешуей облеплен и кое-где она топорщится и переливается самоцветно. - Тепло ли тебе, добрый молодец? - смеется Морозко. И голос его звенит, как льдинки стукаются. Нет души у нечеловечья лесного, нет дыхания. Только зубы боковые как две сосульки поверх губы сверкают. - Тепло, Морозушко, - отвечает Анастас. Может, в школе не учен, а знает, ни гневить нельзя хозяев холода, ни помощи просить. Не помогут они тебе, крещеному, а помогут, так не расплатишься. - Разве, добрый молодец?– повторяет Морозко, а сам сильнее воздух стекленит. – Тепло в моем сугробе отдыхается? - Тепло, Морозушко. Не знал я, что это твой сугроб, коли гонишь, уступлю. Морозко хохочет, все сугробы в этом лесу – его, глазом синим парню подмигивает, а вокруг у деревьев сучья трещат и обламываются. - Все тепло тебе, добрый молодец? Анастас языком едва шевелит, совсем окостеневать начал, но все свое повторяет: - Тепло, Морозушко. Любуется им морозов племянник, ажно млеет весь. Ладные парни в лесах заповедных – редкие гости. Все больше девоньки, кого злые мачехи со свету сжить порешали, лихие люди, да те, кого под веревками насильно в дар оставили. Эти все больше - на колени и молят, воют, золотые горы обещают. А этому, гляди ж ты, тепло. Склонился над ним хозяин зимы, рассматривает. Ловит тонким ртом чужое слабое дыхание, а оно костром да псом верным слышится, широки владения морозковы, а таким не владел никогда. Пусть и не живое его тело, так и мертвым не назвать. Все соки, какие уж ни есть, в нутре у него закипели, и силушка выхода потребовала. Чувствует Анастас на лице лед, а глаза уже и открыть не может. Губы только обожгло, языку мягко стало, сердцу пьяно. Не отговорился от ласки Морозковой, зря только из дому бежал. А ласки у него жестокие, тело гусья кожа от них покрывает, а душа крещеная в огнях адских корчится. Руки нежные, пальцы ловкие, вынимает из одежи, расстилает голым телом под свое. А сугробы по воле его и впрямь перинами пуховыми стали, простынями шелковыми накрылися. Соединились два тела бесстыдно, тут и захочешь, а не замерзнешь. Уважил его морозов племянник и сзади и спереди, свое получил, но уж и не поскупился на усердие. А как закончил, улыбнулся нежно, рукавом рот утирает, в ушах сосульки болтаются. Анастас хоть и был ал как зарница и в голове ритм шлепков полосканной ткани по воде все не утихал, не смог не задуматься нечаянно, как же Морозко с зубами своими управился ловко, не воткнул, забывшись, в мясо, никак не обидел. Так не спросишь же. Разомкнулись они кожею и Морозко вмиг чешуею своей сказочною покрылся, а Анастасу шубу меховую сотворил, да такую, какой не бывает. Плотная как зверя шерсть, легкая, как пух, белая как снег. Не хотел этого подарка Анастас принимать, а Морозко уже чарку подносит. Чарка ароматная и парит над ней. - Прими, добрый молодец, не обидь отказом, - а сам и согласия не ждет. Первым пьет и губами к губам прижимается, между зубов питье пропускает, отведать принуждает. Льется хмель по горлу, заставляет забыть запрет – еды у нелюдя не брать, напитков с ним не разделять. Один раз оступишься, второй раз ноги ровно не поставишь. Как удержаться и не целовать рта, что сам в твой рот засовывается? Осмелел Анастас, одурманился, руками к себе царька лесного тащит, шарит по его чешуям, забавит. А тот и не останавливает рук охочих. Хорошо ему, видать, под горячими ладонями. Натешились нескоро, еле жив человечий сын, Морозко сжалился над ним, подал мяса жареного на блюде из серебра. Серебро холодное, а от мяса пышет, словно из печи оно вот-вот вынуто. Заурчало в животе парня, чего уж теперь чиниться? Смотрит на него царек лесной, как он жадно в рот куски заталкивает, вновь смеется. - Торопливы твои уста сахарные. Уж не волки ли воспитали тебя, дружок мой безымянный? Вспомнил Анастас холод материных глаз, поперек горла кусок встал. Не век, как дом покинул, а уже и не думает. - Видно, прав ты, Морозко, волки, - шепчет. Сам чуть не плачет. - Волки в этом лесу заповедном – все мои. Значит, и ты мой, - говорит ему тут Морозко. Да сурово внезапно так, договорно. Язык не повернется перечить. – Как зовут тебя, волк? Ох, нельзя нечеловечью лесному имени своего раскрывать, все, кто встретил кикиморицу, али Кощея какого, все они – Иванами зовутся. - Анастас я, - говорит ему парень. Просто говорит и в глаза прямо смотрит, выжить и в мыслях не держит. Чего уж тут выживать? Хохотнул на эту смелую глупость царь снега и льда. – Наст, значит, будешь. Любо, любо, - и под ногой его корочка снежная хрупает. – Мой отныне. Анастас кивнул, коснулся руки протянутой и исчез навсегда. Больше не видали. И сестрица, как вернулась, да кинулась в лес жениха необещанного искать, как ни отговаривали, как ни запирали ее, та тоже не нашла. Чуть сама не сгинула. Говорят, до сих пор сундук приданого запертый стоит, а уж лет сколько миновало. Уй, дурная.