Всё началось со слуха

Еда. Мне нужна еда. И кофе, конечно. Но сначала еда. И как можно скорее. Иначе прольётся кровь. Чья-нибудь. Я уже насто-о-о-олько близка к той стадии голодного гнева и кофеиновой ломки, что скоро будет совершенно неважно — чья именно. День не задался с самого его грёбаного начала. Во-первых, я проспала и теперь опаздываю. И не то чтобы это какая-то внештатная, выбивающаяся из нормы ситуация. К великому огорчению всех моих знакомых (в частности — моих работодателей), опаздываю я всегда. Просто сегодня меня бесит причина, по которой я пропустила все пять будильников. Отвратительная, наиотвратительнейшая причина. Причина, в которой я не признаюсь никому и никогда. Даже если мои глаза по технике Людовика насильно будут держать открытыми при помощи зажимов для век, заставляя смотреть на повторе без остановки новую трилогию «Звёздных войн» — снова и снова. Не-а, ни за что. Факт того, что я проспала из-за дурацких переживаний о бывшем, я унесу с собой в могилу. Никто не должен знать, что я полночи пересматривала хранящиеся на облаке наши с Зиком фото и видео, объедаясь при этом чипсами (со вкусом копчёной паприки и миндаля — моя новая крутая находка). Хотя изначально я естественно, как взращённый на поп-культуре человек, поставила перед ноутом целое ведёрко Баскин Роббинс. Ведь каждый уважающий себя гик знает первое правило тропа «разбитое сердце»: объём контейнера с мороженым прямо пропорционален степени грусти персонажа. Только вот оказалось, что драматично горевать в обнимку с мороженым круто только в кино. В жизни съесть больше семи ложек мне не удалось — от сладости и холода заныли зубы, и ведёрко я отложила, чтобы не пришлось в этом месяце внепланово тратиться на дантиста. Зато чипсы пришлись кстати. Так что отныне для меня именно они — пища страдальцев. Правда, с утра я проснулась с дикой жаждой. Мне хотелось пить. И убивать. А ещё есть. Что удивительно, учитывая чипсы. Хотя ладно, кого я обманываю? Есть мне хочется всегда. Как и спать. Почему я такая? Пф. Понятия не имею. Но я привыкла винить во всём свой маленький рост и странный метаболизм. И прямо сейчас мне нужно срочно съесть румяный, вкусный, ароматный бейгл с лососем и творожным сыром. А потом запить его порцией (не менее вкусного и ароматного) пряничного латте, который варят в кофейне прямо через улицу от нашего офиса. Что удобно, когда ты уже на работе. Но очень расстраивает, когда тебе плестись до заветной цели по адским пробкам ещё как минимум полчаса. По всем законам жанра, в день, когда я и без того раздражающе опаздываю из-за собственной слабохарактерности, на Пятой авеню прорвало трубу и образовался колоссальный затор. Но разве это остановит тех, кто даже в самый разгар апокалипсиса, наплевав на цунами, извержения вулканов и метеоритный дождь, будет спешить на работу? Я к таким отчаянным индивидам не отношусь. Но объезд аварии пришёлся на мой привычный маршрут до офиса. И если в обычные дни я спокойно добираюсь до работы по полупустым узким улочкам, то сейчас ползу в самой середине плотного потока сигналящих машин и такси. И умираю от голода. Пытаясь отвлечься и немного сбавить собственное раздражение, переключаю игравший до этого момента в моём плейлисте поп-рок на неоклассику. Все вокруг только и говорят, что классическая музыка успокаивает нервы. Может, прямо сейчас это сработает и со мной? Было бы славно. Прокручиваю в голове запланированные на день дела и постукиваю пальцами по рулю в такт набирающей обороты композиции. Из важного мне предстоит только встреча с новым клиентом во второй половине дня для обсуждения сметы проекта, которую мы отправили им ещё перед рождественскими праздниками. В остальном все горящие задачи мы с командой закрыли. И сегодня можно немного расслабиться. Обычное затишье в нашей сфере в этот сезон. После традиционного всплеска рекламных активностей перед праздниками, в январе большая часть наших клиентов всё ещё пересматривает свои бюджеты на новый финансовый год. И ленится (как и мы, будем откровенны). Осознание, что день предстоит несложный, поднимает мне настроение. А может, я начинаю чувствовать себя немного лучше потому, что я уже подъезжаю к офису. И от драгоценных бейгла и кофе меня отделяет совсем немного. Осталось решить только одну малю-ю-ю-юсенькую проблемку — найти свободное место для моей крошки. Единственным минусом (по моей версии, конечно же) поздних приездов на работу является как раз то, что очень сложно припарковаться так, чтобы не пришлось потом пешком пробираться через лабиринты подземного паркинга — «Хоббит, или до лифтов и обратно». Серьёзно. Это моя собственная (более скучная, чем у Бильбо, конечно же) версия пути через Мглистые горы, где каждый неправильно выбранный поворот может привести к нежданной встрече с орками или, что ещё хуже, с коллегами, которые тоже опоздали на работу. Так что парковаться я люблю в секторе «А». Ну на крайний случай — «В», не дальше. Хвала всем богам Асгарда, сегодня удача мне улыбнулась, поэтому мне не придётся колесить по парковке кругами! Издалека замечаю идеальное свободное место — прямо перед лифтами. Может, не такой уж и плохой сегодня день? Радостно пританцовываю на сидении и фальшиво мурлычу себе под нос, потому что узнаю в заигравшей в динамиках музыке композицию Грига. Мелодия только-только набирает обороты, как и моё исправляющееся настроение. Но в тот момент, когда я уже собираюсь поддать газа, чтобы рвануть к желанной цели, из-за противоположного ряда машин выруливает знакомый мне тёмно-зелёный Шевроле Камаро. О нет. Не-а. Нет. Ну нет же! Беспомощно наблюдаю за тем, как засранец Кирштейн, словно копируя какую-то сцену из «Токийского дрифта», визжа шинами вписывается в резкий поворот и за считанные секунды занимает моё парковочное место. Ну ладно, не совсем моё, но то, что я первая его заметила, я уверена! Замедляю ход, когда проезжаю мимо этого говнюка, и бью кулаком по рулю , чтобы возмущённо ему посигналить (знаю-знаю, дурной тон — делать это в замкнутом пространстве с чудовищным эхо, но как тут удержаться?). Кирштейн пялится на меня сквозь лобовое стекло и улыбается. Гад. Лошадиная задница. Как же он меня бесит! Показываю ему средний палец. Он улыбается шире и приветливо машет мне рукой. Отворачиваюсь. Слишком наивно надеяться, что он почувствует себя сволочью после того, как нагло подрезал моё (да, моё!) место. Наоборот, Кирштейн выглядит слишком довольным, как будто за то, что он постоянно портит мне жизнь, ему полагаются особые ачивки. Выворачиваю руль, чтобы развернуться. Понимаю, что теперь припарковаться мне придётся аж в секторе «С». Злюсь. И мысленно представляю, как убиваю Кирштейна семнадцатью разными способами, пока на фоне по-прежнему играет «В пещере горного короля».

***

Я толкаю дверь кофейни и морщусь, когда слышу раздражающий перезвон висящих над ней ветряных колокольчиков. Расстегиваю пуховик, снимаю шапку и, наспех поправив растрепавшиеся волосы, тороплюсь за вожделенной едой. Внутри полно посетителей и очередь у стойки приличная. Но играет моя любимая песня Ширана, нос щекочут восхитительные ароматы выпечки и кофе, так что я немного успокаиваюсь. Сейчас я поем — и всё наладится. Я сотру из памяти неприятную сцену с парковки, настроюсь на спокойный рабочий день и буду улыбаться. Широко и радостно. Вот так. Растягиваю губы в улыбке, репетируя. Вижу своё отражение в витрине. Понимаю, что выгляжу нелепо — словно словила нервный тик. Возвращаю обратно своё хмурое выражение и для надёжности прикусываю нижнюю губу. Парочка передо мной в очереди всё это время обменивается приторными взглядами, при любом удобном и неудобном случае стремясь коснуться друг друга. И ещё они глупо хихикают. Ненавижу глупое хихиканье. Даже в светлом расположении духа меня это бесит. А сейчас мне и вовсе хочется добавить этих двух голубков в свой особый списочек, который возглавляет некто по имени Жан Кирштейн. Когда очередь до них наконец доходит, парочка только укрепляет свои позиции в шорт-листе на убийство. Девушка мучительно долго выбирает между фисташковым и ванильным сиропом для своего капучино, а парень... О, помогите мне высшие силы, парень просит бариста посоветовать ему чай! В кофейне! — Кто вообще заказывает чай в кофейне? — я вздрагиваю, когда вкрадчивый мужской шёпот озвучивает мне в ухо мои же мысли. Оборачиваюсь через плечо и сталкиваюсь лицом к лицу с наклонившимся ко мне Кирштейном. — Что ты здесь делаешь? — кривлюсь я (как я надеюсь) презрительно и надменно (мне надо потом проверить у зеркала, насколько эффектно это выглядит) приподнимаю правую бровь. Кирштейн выпрямляется и, засунув руки в карманы своего пальто, ехидно усмехается. Чувствую себя рядом с ним маленькой и растрёпанной. Потому что выглядит он сам (как и всегда) внушительно. И безупречно. Такие люди, как Кирштейн, представляют собой ходячее доказательство несправедливости во вселенной. Слишком высокий. Слишком красивый. Слишком успешный. — Собираюсь заказывать кофе, Фигнер, — с противной певучестью растягивая гласные, поясняет он таким тоном, будто я законченная идиотка, — очевидно. Ах да, ещё и слишком мудак. Как я могла забыть. Закатываю глаза, отворачиваясь. Считаю, что снисходить до ответа — ниже моего достоинства (здесь могла бы быть остроумная шутка про мой рост, но у меня выдалось хреновое утро, и сейчас я не в форме). В общем, я молчу. Не собираюсь пояснять, что я просто удивилась тому, почему он оказался здесь позже меня, хотя очевидно (передразниваю мысленно противным голосом Кирштейна) припарковался у самых лифтов. Я принимаю твёрдое и бесповоротное решение игнорировать Кирштейна до конца дней (его дней — конечно же). Но внезапно он задаёт вопрос, который я меньше всего ожидаю от него услышать: — Кстати, ты получила приглашение? Мне показалось, или его голос звучит слегка сконфуженно? Любопытно. Впрочем, ничего удивительного, конечно. Но всё равно любопытно. Ладно, нарушаем самый короткий в мире обет молчания... — Да, а ты? — всё ещё стоя к нему спиной, стараюсь ответить максимально безразличным тоном. И внимательно разглядываю его отражение в витрине. К моему разочарованию, Кирштейн не выглядит нервничающим. Какая досада. — Получил, — отзывается он, перехватывая мой взгляд в зеркальной поверхности. — Собираешься ехать? — Ага, конечно, — не удержавшись, издаю совершенно не эстетичное, полное едкого сарказма фырканье. — Ты, наверное, тоже горишь желанием, да? На лице Кирштейна на долю секунды мелькает какая-то не очень понятная мне эмоция, и я не успеваю её оценить, потому что парочка голубков наконец-то определилась, чего хочет от этой жизни. Так что (аллилуйя!) подошла моя очередь. — Доброе утро, — сердечно улыбаюсь я бариста, делая шаг вперёд. Он откликается таким же преувеличенно сладким тоном, но я делаю вид, что верю ему и его формальной дружелюбности. — Мне, пожалуйста, бейгл с лосо... Я замолкаю на полуслове, когда замечаю, как с лица бариста сползает его дежурная улыбка (надо же, а я думала, что она приклеенная). И ещё до того, как он начинает говорить, я понимаю, что он произнесёт роковые слова: — К сожалению, бейглы с лососем уже закончились. Ну разве могло это утро стать ещё прекраснее? — Но могу предложить вам бейгл с авокадо и рукколой, — поспешно предлагает бариста, а я обречённо киваю, нервно комкая в руках свою шапку. Парковка в секторе «С». Бейгл с травой. Типичная для меня история. Если бы про мою жизнь снимали сериал, то это однозначно был бы ситком с устаревшим во всех отношениях гомерическим закадровым смехом. И назвался бы он «Бери от жизни то, что дают, и не высовывайся»... Ой, нет. Что за самоуничижительные мысли? Серьёзно? Это во мне отголоски ночной истерики из-за Зика плескаются? Не позволю никому испоганить мне этот день (ещё сильнее). Раз уж я не могу изменить ситуацию, поменяю к ней отношение. Кажется, такую ободряющую чушь пишут во всех статьях про позитивное мышление? К тому же, что может поднять настроение лучше, чем старая добрая мелкая пакость своему смертельному врагу? О, это будет буквально сладкая месть. — Ещё мне, пожалуйста, средний пряничный латте, — возвращаю на место улыбку, вновь обращаясь к застывшему в ожидании бариста, а затем, ткнув большим пальцем себе за спину, продолжаю: — А моему другу — большой мокко с белым шоколадом, маршмеллоу и взбитыми сливками. Послаще, пожалуйста. Мой друг позади меня издаёт полузадушенный стон, но почему-то не возражает. Я не могу с точностью судить о его вкусах, но вряд ли человеку, который второй год, что мы близко знакомы, заказывает исключительно американо без молока, понравится сегодняшний сладкий взрыв. Но решаю, что он заслужил. — Он заплатит, — добавляю я, уступая место Кирштейну у стойки. И, когда он послушно прикладывает свою карту к терминалу, награждаю его насмешливой ухмылкой. Кирштейн тоже усмехается, догадываясь, за что именно я заставляю его сейчас расплачиваться. Будет теперь знать, как устраивать «Форсаж» на парковке, отбирая у меня лучшие места. Мы отходим в сторону, чтобы дождаться своего заказа у стойки выдачи. Кирштейн, рывком сунув обе руки обратно в карманы своего безразмерного пальто (которое всё равно смотрится на нём несправедливо стильно), прислоняется спиной к стене и с лёгким прищуром смотрит на меня с высоты своего гигантского роста. — Чего пялишься? — вскидываю я подбородок. — А когда заплатишь ты? — нарочито медленным тоном спрашивает Кирштейн, и я чувствую предательские мурашки, которые толпой ринулись вверх по моим предплечьям. Я говорила, что у него жутко сексуальный голос? Нет? Так вот. Говорю. Мысленно. Самой себе. Вслух я это ни за что не признаю. Даже если меня свяжут по рукам и ногам, приставят к виску пистолет и заставят слушать аудиокниги всей низкопробной серии «Пятидесяти оттенков чего-то-там». Тру руки от запястий до плеч, сгоняя фантомный эффект, что со стороны, наверное, смотрится довольно комично, учитывая, что я до сих пор запакована в свой пуховик. — Заплачу за что? — прочистив горло, уточняю я. Кирштейн небрежно дёргает плечом и бросает, будто это до боли очевидно: — За свой рождественский подарок, конечно. Мне требуются колоссальные усилия, чтобы удержать на лице каменное выражение. Я надеюсь, что если и покраснела после его слов, то совсем немного. Очень хочется расхохотаться, но я из последних сил сдерживаюсь. — Не понимаю, о чём ты говоришь, — из-за прилагаемых стараний мой голос звучит сдавленно и пискляво, будто пропущенный через дурацкий аудиофильтр. Перед мысленным взором я в деталях вижу тот самый подарок, который с особым удовольствием упаковывала специально для Кирштейна, и из-за подавляемого смеха начинают слезиться глаза. — Я знаю, что это была ты, Фингер, — Кирштейн вздыхает и качает головой. Несмотря на то, что он пытается напустить на себя надменный вид, я вижу, что его зрачки тоже поблескивают от веселья. — Такое идиотство больше никому бы не пришло в голову. Пожимаю плечами, сохраняя молчание. Сама судьба сыграла с Кирштейном злую шутку, когда великий и ужасный офисный рандом определил в этом году меня на роль его Тайного Санты. Поэтому я испытала неимоверное удовольствие, когда на предрождественской вечеринке он при всех со скептичным видом разодрал праздничную обёртку своего подарка и увидел, что под ней... — Дакимакура с голым Шреком, — дублирует мои мысли уже во второй раз за это утро Кирштейн. — Это было настолько далеко от моего вишлиста, насколько вообще возможно, Фингер. Я бы не мог такого представить даже в своих самых больных фантазиях. Думаю, он догадался, чьих рук такой подарок, сразу же, как прошёл первый шок. Но всё же разыграл негодование и даже «попытался» выяснить (детектив из Кирштейна так себе, даже когда он им просто притворяется). Я же скромно держалась в стороне, не признаваясь. Сама я получила загаданную гейзерную кофеварку. Потому что попалась в игре Райнеру, а он всегда чётко следует предписанным инструкциям. Подношу к лицу свою шапку и, уткнувшись носом во влажный после растаявшего снега помпон, издаю придушенное хрюканье. Не в силах больше терпеть. — О, ты наверняка считаешь это всё очень забавным, не так ли? — язвительно тянет Кирштейн, но я вижу по подёргивающимся уголкам губ, что на самом деле и его забавляет вся наша ситуация. — Тебе что, двенадцать лет? — Признайся, что тебе понравилось, — склонив голову набок, прищуриваюсь я. — Наверняка спишь теперь с этой подушкой в обнимку. — Конечно, — прыскает Кирштейн. — Каждую ночь. Мы обмениваемся осторожными улыбками, как и всегда во время наших временных и внезапных перемирий. Ну, знаете, в те редкие моменты, когда не пытаемся оторвать друг другу головы. Вдруг взгляд Кирштейна становится на полтона серьёзнее, он пару раз неловко кашляет в кулак перед тем, как заговорить снова, и я уже заранее догадываюсь, какую тему он опять хочет поднять. — Ты так и не ответил, — решаю опередить его и начать первой. — Собираешься лететь в Шиганшину? Я на все сто процентов уверена, что ответ отрицательный, но спрашиваю только для того, чтобы подвести разгово... — Да. — Что, прости? Кирштейн ещё раз прочищает горло и повторяет, но уже резче, с нажимом: — Да, я собираюсь лететь в Шиганшину. — Ты не можешь хотеть этого всерьёз, — скептично хмурюсь, разглядывая его так, будто вижу сейчас перед собой впервые. — Да ну? — мои слова его как будто задевают. Обижают? Бред. — И с чего бы этого? А с того, что это вроде как свадьба девушки, в которую ты, как говорят, был безответно влюблён всю свою никчёмную жизнь. И свадьба у неё с парнем, которого ты, как опять же говорят, ненавидел жгучей ненавистью ещё до того, как узнал меня и перенаправил весь свой скотский пыл в новое русло. Ничего из этого я вслух, конечно же, не произношу. Я ведь не самоубийца, верно? Поэтому решаю выбрать уклончивый вариант и притворяюсь дурочкой. — Ну-у-у... для этого тебе придётся брать отпуск или отгулы... — О, перестань, — кривится Кирштейн, словно разочарованный тем, что я пошла на попятный. — Мы оба знаем, что в ближайший месяц сорваться с работы будет не так проблематично. И мне. И тебе. Он прав. Свадьба запланирована на последние недели января. Мы работаем в разных отделах, но тесно связны (помимо нашей воли, естественно). Так что я в курсе, что у арт-директора точно найдётся окошко в расписании. А он знает наверняка, что парни из редакции без проблем смогут меня прикрыть. Да и если взять с собой ноут... Так, стоп. Я что, всерьёз размышляю над этим? Ну уж нет. — Я никуда лететь не собираюсь, — поспешно выпаливаю я до того, как предательские мысли окончательно окрепли в голове. — Я там никого практически не знаю, и вообще думаю, что это наиглупейшая идея, которая могла бы прийти кому-то в нетрезвую голову, потому что я последний человек, которого стоило бы приглашать на свадьбу, которая не сто... — Фингер, завязывай тараторить! — Кирштейн вклинивается в мой бессвязный поток слов, поднимая обе руки в оборонительном жесте. — Я просто спросил. Не хочешь лететь — не лети. Дело твоё. — Да, — хмуро бурчу я, утыкаясь взглядом в свои ботинки. — Моё. В этот момент девушка за стойкой выдачи звонким и полным искреннего жизнелюбия голосом озвучивает содержимое наших заказов и тем самым спасает нас от необходимости продолжать идиотский разговор. Я сгребаю со стойки бумажный пакет с завёрнутым в него вегетарианским бейглом и, обжигая пальцы, даже несмотря на картонный манжет, хватаю свой горячий кофе. Спешу на выход, не оглядываясь и не проверяя, как сильно отстаёт от меня Кирштейн. Собираюсь оторваться от него настолько, насколько возможно. Учитывая разницу в длине наших ног и никчёмность моей дыхалки. Но, к моему приятному удивлению, Кирштейн и не торопится в офис. Так что даже когда я мнусь на входе у турникетов, рыская в поисках пропуска по карманам пуховика с риском расплескать к чертям весь свой кофе, он меня не догоняет. Я вижу его в окне: Кирштейн медленно переходит дорогу, держа перед собой свой стаканчик так, будто в нём нитроглицерин, а не кофе. И в любой момент может рвануть. Интересно, рискнёт ли он его попробовать? Что-то сомневаюсь. Против воли всё-таки улыбаюсь. Наконец-то нахожу пропуск и рывком провожу им по сканеру. Не срабатывает. Приходится повторить движение, но уже размеренно. Слышу механический писк, а на турникете приветственно зажигается зелёная стрелочка. Бегу к лифтам, бросая короткий взгляд через плечо на вход. И как раз в этот момент Кирштейн вплывает своей величественной походкой в офис через стеклянные раздвижные двери и принимается стряхивать налипший на ботинки снег. Смотрит он себе под ноги, поэтому моего взгляда не замечает. Отворачиваюсь и жму кнопку вызова. Чувствую себя полной дурой из-за того, что устроила гонки на ровном месте. Но моё желание всеми силами избежать неприятной темы в разы мощнее любых доводов здравого смысла. Даже с учётом того, что Кирштейн вроде как согласился замять обсуждение вопроса свадьбы. Просто я... Подъезжает лифт, который, к счастью оказывается, совершенно пустым. Я торопливо втискиваюсь в кабину и после того, как дверцы закрываются, надёжно отрезая меня от вестибюля и оставшегося в нём Кирштейна, я с облегчением выдыхаю. Просто я не хотела смотреть в его лицо. Чтобы не увидеть в нём жалости. Сочувствия. Или чего-то в этом роде. А такое выражение неизбежно проявило бы себя, сместив с пьедестала издевательскую ухмылку Кирштейна. Ведь он один из немногих знал наверняка, почему я так сопротивляюсь поездке в Шиганшину. Потому что в последний раз я была там три года назад, чтобы познакомиться с родственниками Зика. Перед нашей свадьбой. Свадьбой, которая так никогда и не состоялась. Со стоном упираюсь лбом в прохладную стенку лифта. Я так упорно надеялась убежать от прошлого. И мне казалось, что я даже делаю успехи в этой области. Но вчера, когда я получила лощёный конверт с приглашением от Эрена, всё рухнуло. Мне пришлось признать неизбежный (и далеко неприглядный, а ещё кошмарно смущающий меня) факт. У меня всё ещё есть чувства к Зику. И я не знаю, что мне с этим делать.