ты моя любовь, ты моё искусство

Геллерт – любовь. Зная невероятно сентиментального Альбуса, это может показаться лишь пустым словом, но та интонация, та нежность, с которой оно будет сказано, не сможет утаить искренности и правдивости; не сможет утаить очевидную влюблённость в экстраординарного Гриндевальда, со слишком уж грандиозными мечтами, но в тоже время с простыми потребностями в той же любви, о чём он, первоначально, пытался умолчать, чтобы не казаться таким травмированным ребёнком, каким он был на самом деле. Спустя пару недель, Дамблдор точно знал, что его объекту обожания нужен кто-то рядом. И это не простое желание, а потребность. Он так долго был один, мыслями отрешённый от окружающих его людей – учителей и учеников с совершенно другими и простыми идеями, которые волшебник находил незаурядными – которые твердили об одном и том же каждый день, что простое представление рядом с собой понимающего его сущность человека, рушилось и разбивалось на мелкие осколки, что собрались лишь в мягких руках солнечного рыжеволосого мальчишки из дома по соседству. С этим, казалось бы, холодным и безразличным человеком, Альбус смог почувствовать себя живым, будто перед ним колдографии, настоящие и совсем не похожие на застывшие во времени воспоминания. Смог ярко-ярко улыбаться, когда его подводили к фортепиано для того, чтобы послушать вновь написанную мелодию. Смог загораться и вспыхивать, когда видел протянутую ладонь, приглашающую на танец, на излюбленный им вальс, который частенько исполнялся вместе с Арианой, которая до невозможного любила и танцы, и музыку, и картины, и всё-всё-всё – её привлекало всё и вся. Он смог выбраться из череды книг, свитков и пергаментов, сдать экзамены ради того, чтобы сейчас отдохнуть – хотя бы одно лето в своей жизни, хотя бы эти девяносто дней, ведь он действительно заслужил это – просто забыться, влюбиться за долю секунды в первого встречного и быть счастливым рядом с ним. Пусть это и казалось сказкой и чем-то приторно невероятным, но это придавало жизни вкус солёной карамели и ароматного чая, который заваривал светловолосый каждое утро, невесомо передвигаясь по полам кухни, будто его походка скопирована у Марии-Антуанетты, что «грациозно скользила по полам Версаля», пока в руках появлялись чашки, а вокруг лениво парили пиалы и жестяные коробочки при помощи невербальной магии, аккуратно опускаясь в, кажущиеся хрупкими, ладони. Геллерт не только вызывал чувство любви – он и сам был пропитан этим букетом эмоций. Он не кричал об этом. Нет. Тихо, почти неслышно говорил о том, что тоже хочет чувствовать себя нужным и важным в чьей-то жизни, хочет помогать, любить и быть любимым. И с каждым из этих пунктов Дамблдор был готов ему помочь просто потому, что, увидев один раз искреннюю улыбку тонких губ, её хочется узреть снова, для чего ещё стоит приноровиться. Гриндевальд мог удерживать на лезвии ножа, к которому не редко тянулся Альбус, выводя на руках тонкие лини, вскоре окрашивающиеся в красный. После такого случая, невольным свидетелем которого стал светловолосый, его сердце окутывала колкая тревога, как только солнечный мальчик становился поникшим и грустным, вызывая встревоженный взгляд гетерохромных глаз и струящиеся, словно из мифа про рог изобилия, мысли о том, как ему помочь и развеселить хоть капельку. Геллерт не был тенью старшего Дамблдора. Вовсе нет. Он был холодной водой, остужающий чрезмерный пыл рыжеволосого. Был тем самым отравителем, к которому, в какой-то степени, волшебник и стремился, дабы почувствовать реальность, самую малость меньше летать в облаках и предаваться эскапизму. Гриндевальд был луной, а он солнцем, что ни у кого не вызывало сомнений. ~~~ Альбус – произведение искусства. Можно долго говорить о его внешности; о кучерявых прядках, что задорно переливались под солнечными лучами; веснушках на румяных щеках и плечах; голубых глазах, глубиной с Марианскую впадину – не меньше – вода в которых светлела и прояснялась, стоило свету попасть на бархатную кожу лица… Но о его доброй и невинной душе можно говорить вечно – так всегда казалось Геллерту. Он был счастлив покидать дом за полночь, шагая по тихим улочкам в сторону небольшого озера – несмотря на возможность просто аппарировать в это место, он предпочитал недлинные прогулки, во время которых воздух казался более влажным и приятным, а шелест зелёных крон успокаивающим и умиротворяющим – чтобы там встретить парнишку с мягкой улыбкой и такими спокойными глазами, что один их взгляд снимал все камни с плеч, помогая расслабиться. А за этим следовало долгое созерцание чистого звёздного неба, лёжа на немного влажной и щекочущей траве, пока тихим голосом старший Дамблдор рассказывал очередную греческую легенду, плавно переходя на римские и египетские, немного приправляя всё это недавно изученной скандинавской мифологией. И это именно то, что Гриндевальду хотелось слушать вечно; ему казалось, что на его могильной плите выбьют одну из таких речей, мастерки поставленных и чётко скоординированных. Пусть Альбус и отрицал это, ощущая как его щёки покрываются пунцом во время похвалы, но он в действительности чудесный оратор, который может завлечь публику и, что самое главное, умеет держать её в напряжении до самого конца, независимо от того, о чём идёт речь. С ним хотелось читать взахлёб; хотелось читать Шекспира и говорить о его приёмах и странностях, которые сейчас можно назвать таковыми, заливисто смеясь, как только начнётся путаница с репликами и просто быть рядом, имея возможность обнять. Рыжеволосый мальчишка буквально стал его музой, той самой, что была описана в одном из греческих мифов, который, наверняка, Дамблдор знал на зубок. Именно благодаря ему у Геллерта появилось желание вновь сочинять, а не проигрывать одни и те же, заученные до тошноты мелодии на фортепиано. Рядом с ним хотелось сказать что-то личное, сокровенное и тёплое, что пианисту было гораздо проще передать в виде мелодии, со всеми её переливами и мотивами, сокрывающей чувства меж выверенных и грациозных движений худыми кистями рук по белоснежным клавишам, которые, казалось бы, сложно отличить от фарфоровой кожи тонких пальцев музыканта. Он держал на плаву, даже не замечая этого; удерживал от падения в бездну мягким голосом и тёплыми ладонями, что действовали сильнее и быстрее любых, даже самых могущественных заклинаний. Альбус – это всё, что есть у Гриндевальда, и он всё то, что он хочет держать рядом, у самого сердца, его холодного и леденящего, которое рыжеволосый может растопить и согреть. Он человек, который достоит не только отдыха, этого быстрого и мимолётного мгновения, но и целого мира, который Геллерт был готов положить к его ногам васильками и одуванчиками, что сплетутся в симпатичные венки и лягут на их головы. Я не помню до, но я помню после Помню каждый наш вздох, неосознанный Мы любили бессознательно, просто чувствуй: Ты моя любовь, ты моё искусство Но почему мне с каждым днём становится больней?

Почему?